Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленная тайна

Проселки

В этом году кукушка прилетела в наши леса очень рано. В Брыкином бору за Окой ее слышали уже 26 апреля. Три дня спустя вечером мы вышли с кордона послушать кукушку и сразу же убедились: да, прилетела. И стали, как в детстве, считать глуховатые, шедшие из сосняков звуки…

Рюмили сулившие дождик зяблики, куковала кукушка и где-то на песчаной лесной дороге трещал мотоцикл. Скоро звук мотоцикла, к нашей досаде, все заглушил. Мы поворчали и сели на пень переждать нарастающий рев. Но мотоцикл где-то близко за поворотом дороги резко умолк…

Мы успели о мотоцикле забыть, слушая зябликов и кукушку, но, выходя на дорогу, вдруг увидели красного цвета двухколесный снаряд для быстрой езды и сидевших возле него на теплой земле ездоков. Обоим вместе было лет тридцать пять. Он веткой рисовал на песке какие-то знаки. Она перебирала в руках букетик фиолетовой сон-травы. Плечи их чуть касались. Нам, приглядевшимся к городским вольностям, вдруг стало неловко. Я кашлянул, поскрипел резиновым сапогом. Но двое этого не услышали. Они были заняты важным для семнадцатилетних разговором без слов. И вдруг мы поняли: эти двое не могли нас услышать. Не слышали они и кукушку, и свой мотоцикл. По быстрым черточкам на песке, по энергичным движениям пальцев и мимике было ясно: юноша и его спутница – глухонемые.

Нам стало неловко вдвойне. Надо было, пятясь, податься в чащу или скорее выйти перед сидящими на дорогу.

Влюбленные разом подняли головы. Она смущенно стала разглядывать свой букетик, а Он вдруг весь встрепенулся – торопливыми жестами, волнуясь от боязни, что его не поймут, стал указывать на себя, на свою спутницу и на висевшую у меня на груди фотокамеру.

Чего же тут непонятного! Счастливый от радости, от, возможно, только что услышанного (да не услышанного, понятого!) признания семнадцатилетний человек хотел, чтобы осталась память об этом дне, об этой встрече.

Просьбу эту выполнить было и легко, и приятно. И вот оно перед вами, это счастливое мгновение человеческой жизни.

На коробке спичек Он написал адрес, по которому надо послать фотографии. Робким кивком и пальцем, прислоненным к светло-голубой кофточке, и Она попросила: «Мне тоже…»

Вот и все. Они сели на мотоцикл. Помахали нам, оглянувшись. Удалявшийся треск мотора был теперь чем-то даже приятным и полным значения. Мы постояли, пока сосняки совсем поглотили частую дробь мотора, и улыбнулись бесстрастным, тревожащим сердце звукам: в лесу, омытом вечерним солнцем, куковала кукушка.

Фото автора. 23 мая 1980 г.

На вышке

Проселки

Вышкарь – профессия. Ни в каком статистическом справочнике она, конечно, не значится – на всю лесную округу возле Криуши три всего вышкаря, но мой собеседник так значительно оговорит о профессии: «Мы, вышкари…» – что впору подумать, нет ли в здешних лесах особого профсоюза?

Зовут вышкаря Арсением.

– Антонов Арсений Андрианович, – так он представился, спрыгнув из металлической люльки подъемника.

Место его работы напоминает скворечник. Гладкий, высотой в тридцать шесть метров столб на растяжках. А на нем будка – как раз поместиться одному человеку. Подъем туда в первый раз не лишен ощущения опасности. Я лез, ободряя себя молодецким фальшивым посвистыванием, и чувствовал: вышкарь внизу улыбается…

* * *

С высоты тридцати шести метров сплошь деревянный поселок Криуша, с узкоколейной дорогой, штабелями пиленого леса, домами, сараями, копнами сена, колодцами и канавой мелиорации выглядит, как игрушка, оброненная сверху в леса.

Леса бескрайние. В любую сторону глянешь – лес, уходящий за горизонт, жиденький ольховый и березовый – на болотах, и плотный, густо-зеленый, смолистый бор-беломошник – на возвышениях. Несмотря на обилие вод, здешним лесам постоянно грозят пожары. В старое время Рязанская область держала в России первенство по пожарам – «на 100 деревень каждый год 40 примерно горело». И горели леса. В памяти ныне живущих наравне с годами бедствий остались лесные пожары.

Вышкарь Арсений…

Пожары в мещерских лесах – явление страшное. В августе 1936 года в соседней с Криушей Курше огонь начисто смел поселок, накрыл дорогу, по которой на открытых платформах пытались спастись куршаки. Все горело: дома, шпалы, мосты. «В братской могиле под Куршей схоронили две тысячи… Калинин приезжал разделить горе».

Пожар 72-го года больших человеческих жертв не принес. Но и его не скоро тут позабудут. «Пять недель горели леса, а торф на болотах горел всю осень и зиму до самой весны».

Служба на вышках – это способ увидеть загорание леса возможно раньше, «желательно, когда огонь еще шапкой можно замять». В особо опасную пору (это конец апреля – начало мая, когда хвоя и палые листья уже подсохли, а зелень еще не брызнула, и особенно август, когда сосняки, прокаленные солнцем, кажется, только и ждут огня), в опасную пору вышкарь с рассветом уже на месте, а спускается вниз с темнотой. На тридцать шесть километров вокруг видит глаз. Каждый «законный» дымок у вышкаря на учете – «это на дальнем кордоне печь затопили… это на лесопилке… а это что за «овчинка» там появилась?» Скорее к глазам бинокль. И вот уже с вышки по телефону – тревога! С большой точностью называется место пожара. «Обычно десяток людей с лопатами и топорами дают огню укорот. Но бывало – военную часть на ноги подымали…»

За службу на вышке Арсений Андрианович премирован биноклем, велосипедом. Я узнал об этом в лесной конторе, но сам вышкарь с простодушием человека, у которого нет от мира никаких тайн, рассказал: «Вот, заслужил. Нас, вышкарей, отличают…»

Небольшого роста, в стоптанных сапогах, в линялой зеленой куртке и картузе с кожаным козырьком – Андрианыч чем-то неуловимо походит на птицу, которой быть наверху удобней, чем на земле.

– Благодать! – подает он голос из будки. – Внизу комарье, а сюда если какой залетает – ласточки тут как тут. Славно обороняют.

Арсений Андрианович рад человеку, который слушает его со вниманием. Он говорит с удовольствием, не дожидаясь вопросов, и поначалу дивишься: сколько в простом с виду деле скрывается тонкостей и подробностей, а потом понимать начинаешь: не в пожарах, не в вышке дело, интересен сам человек. Будь он шахтером или, скажем, шофером – вот так же расположил бы признать: его работа и есть наиглавнейшая на земле.

– Я как пришел в вышкари… – Арсений Андрианович бережно протирает окуляры бинокля, и, дунув в футляр, прячет туда инструмент. – Я пришел в вышкари совершенно случайно. Был у тестя в гостях, в лесничестве. Там как раз такую вот вышку установили. Установили, а лезть боятся. Известное дело, в первый раз и на печь лезть страшновато. Стоят все, галдят. А я говорю: могу залезть. Ну интересно, конечно, у всех – а ну-ка, сорвется… А я влез, спустился и еще раз влез. «Вышкарь! – кричат. – Ну, вышкарь!» А тут как раз лесничий случился. «Иди, – говорит, – ко мне на вышку работать». Вот так и пошло…

Запись в блокноте, к сожалению, не сохранила всей необычности, нестандартности речи мещерского старожила. Ветхозаветные обороты соединяются в ней со словами из газетных передовиц и с заковыристым местным словцом.

– Удовольствие имел обучиться на кочегара, – говорит он о первой своей профессии. – Ну и надо было привести в уравнение всю зарплату, чтоб зимой, когда огонь бережешь, и летом, когда с ним воюешь, деньги чтоб равные шли. Добился, стабилизировали! Получаю теперь 90 целковых.

Пока мы беседуем, сидя у вышки, со стороны Рязани над лесом плывет двукрылый «Антон».

– Патрульный. Тоже за дымом смотрит, – говорит Арсений Андрианович, подкручивая подвижную часть бинокля. – Авиация нас, вышкарей, здорово выручает. Мы с ней взаимность имеем. Всегда говорю: петляй, петляй, дружок, одно дело делаем. А недавно имел удовольствие с одним летчиком повидаться. Обнял, как брата.

– Ты, Арсений Андрианович, никогда, наверное, не имел огорчений? – говорю я после его рассказа о том, как он выдворял из соснового леса цыган. («У них ведь жизнь без костра невозможна…»)

– Огорченья… – Мой собеседник теребит пятерней суворовский хохолок начавших седеть волос, соображая, рассказать или не рассказать какой-то немаловажный для него случай. – Огорченья, они, конечно, всякого могут коснуться… А, расскажу! – хлопает он картузом по колену. – В «опасное время» собрали тут раз какое-то совещанье. Заседают! И надо тому случиться, как раз в этот день сразу во многих местах загоранье. Туда звоню – не тушат, туда сигнализирую – горит. Ну, я по «Пожару» (срочная линия связи) прямиком с вышки – в область! И попадаю аж в кабинет к областному лесничему Ледовскому Владимиру Викторовичу. Вгорячах-то и брякнул: «Мы, что, – говорю, – по пожарам план выполняем?!» И слышу сердитый голос в ответ: «А это кто говорит?» – «С вышки, – отвечаю, – говорит Арсений Антонов»!. А он трубку – хлоп. И через час с небольшим прикатил. Сразу, конечно, на вышку. Ну и увидел все сам. Извинился. «Правильно, – говорит, – товарищ Антонов, действовали…» Ну и хвоста всем в округе начал крутить. Нашему лесничему тоже попало, хотя и не вполне по заслугам.

Пожары все затушили. А у меня после этого, чувствую, греется земля под ногами. Как при горящем торфе, огня не видно, а жжет – недовольно начальство, что я прямо с вышки, да в область. Ну, терпел я, терпел утесненье и, откровенно скажу, не вытерпел. Прихожу. Открыл двери к лесничему. «Вот, – говорю, – бинокль! Вот, – говорю, – велосипед! Все! Глядите за огнем сами…»

Лесничему стало от этой моей экспедиции вроде неловко. «Ладно, – говорит, – Арсений, давай-ка все погасим. Чего не бывает…» Ну и я отошел. «Ладно, – говорю, – чего не бывает…»

Звездным часом Арсения Андриановича было сухое лето 72-го года. Тогда вся Мещера от Шатуры до Владимира дымом была подвернута. Со спутников видно было пожары. В тот год пересохли болота, испарились озера. «Лягушки из мхов к домам прыгали – в корытце ополоснуть тело, карасей руками в тине ловили». Подступили пожары и к борам у Криуши.

– Детишек отправили кто куда. Телевизоры, образа, сундуки, всякое барахлишко в землю зарыли. У вышки все время народ толпится. Очень волнуются, помнят, что было в Курше в 36-м. «Арсений, – кричат, – говори, что нам делать. Говори!» Степан Косой так прямо из себя вышел: «Говори, что делать, а то сейчас пилой «Дружба» твой столб порешу!» А мне полагалось хладнокровие соблюдать…

Вот она, вышка, – 36 метров.

Огонь был страшный. По верху леса шел с ревом, как будто реактивный самолет от земли оторвался. А я на вышке! Сосновые ветки петухами летели. Глаза закрывал, боялся, не выдержат жара. Рубахи два раза на мне занималась. Замну огонь, плесну на себя из бидона и опять телефонную трубку хватаю… Военная часть на подмогу пришла. Криушу оборонили, соседний поселок Ласково тоже оборонили, и от Кельцев огонь отвели. И лесу много уберегли. Я тоже внизу с огнем воевал. Три пары кирзовых сапог спалил, на теле были ожоги. А друг, однокашник, вместе на кочегаров учились, тот задохнулся в дыму. Вон там за березами схоронили. О, огонь в лесу – дело очень серьезное!

Разговор у вышки прервался дождем. Мы переждали его под навесом, наблюдая, как кормят птенцов скворцы.

– Ну вот, освежилась земля. Это значит, можно домой сходить, пообедать. И пивка даже выпить. Дождик для нас, вышкарей, как гостинец. А для порядку все же надо подняться…

Уже сверху я услышал удовлетворенное посвистывание – «все спокойно в лесу». И хриповатый голос:

– Отсюда, конечно, не один только дым замечаешь. Иногда видишь: лось подался к воде хорониться от комаров, видишь, ястреб голубя поволок, лиса бежит по опушке. Ну и, конечно, наша Криуша – как на ладони. Ну-ка, глянем, чем там хозяйка моя занята… морковку дергает в огороде!

– Вы знаете, – продолжает он уже на земле, понизив голос до полушепота, – моя Прасковья Фаддеевна – женщина очень заслуженная. Орден «Знак Почета» имеет. Тридцать три года тут, в Клепиках, ткачихой была. Понимаете – «Знак Почета»… Государственный, можно сказать, человек…

Когда прощаемся, Арсений Андрианович теребит волосы.

– Что-то я хотел не забыть… Да, это как раз по пути – заверните и к Гусаровой. Моя ученица!.. Первого класса вышкарь. Страху не знает. И вышка у нее обихожена, пожалуй, даже получше моей. Так и скажите, мол, твой наставник прислал…

* * *

Часа четыре всего посидели мы рядом с Арсением Андриановичем. Но очень он мне запомнился. Веселый, общительный, доверчивый, как ребенок, преданный долгу и делу, никому не желающий зла и счастливый от этого. Вспоминаю его «скворечник» в лесах, вспоминаю прогретую солнцем смоляную Криушу и благодарю дорогу за эту встречу. Хорошего человека узнать – как чистой воды напиться.