Оценить:
 Рейтинг: 4.5

Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
5 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Потомок Ломоносова Лопаткин Дмитрий Михайлович. Самое дорогое, что осталось у старика, – медаль с изображением предка.

Подсчитано: в разных местах живет более сотни дальних родственников Ломоносова. В самой деревне живет только один из них: Лопатин Дмитрий Михайлович. Мне о нем рассказали еще в Архангельске: «Обязательно попроси показать медаль, она у него всегда в кармане». Старику без года девяносто. Белобородый. Моргает слезящимися глазами и сразу же после двух слов знакомства лезет в карман.

– Медаль, дедушка?

– Медаль! – радостно сообщает старик. – Я родня ему…

Старик долго служил почтальоном. В 61-м году, когда справляли юбилей Ломоносова, ему определили пенсию и в связи с родством подарили юбилейную медаль с изображением предка. Медаль, кажется, продлила старику жизнь. Счастлив. С удовольствием сидит в президиумах, ходит на пионерские сборы…

Я уезжал из деревни по весенней распутице. В этом году необычно рано пришла весна на Двину. На ветках сидели скворцы. На проталине молодые земляки Ломоносова гоняли футбольный мяч. Я сделал порядочно снимков в деревне. Уже в редакции разложив их, выбрал вот этот. Над рекой возле лодок стоит мальчишка. Стоит и глядит туда, где с горизонтом сливаются красные прибрежные ивняки. Я подумал: может быть, вот так же и даже на этом месте стоял и Михаил Ломоносов. И подумал еще: сколько у нас деревень и сколько растет мальчишек. И среди мальчишек есть где-то, растет пока еще неведомый никому Ломоносов.

Снимок деревни с воздуха сделан с помощью летчиков «Аэрофлота». Командир вертолета – Валерий Гопко.

    Фото автора. 6 апреля 1967 г.

Березовый сок

В полях уже черным-черно. Я подумал: и в лесу уже можно ходить. Но ошибся. Лес еще забит снегом. Снег рыхлый, в черных соринках, свищах. Ноги не держит, и следы сейчас же наполняются темной водой. Решимости пройтись по своей зимней лыжне хватило на сотню шагов. Верхушка у снежных пластов уже съедена солнцем и весенним туманом. Все, что за долгую зиму увязало в снегу, лежит снаружи. Кольцо от палки, чья-то варежка, растрепанное мышиное гнездо… Тяжело идти. Стараясь попадать в свои же следы, возвращаюсь к дороге. Дорога сухая и звенит под колесами. От машинного тепла придорожная полоса леса уже без снега – лужи и струйки пара между березами. Подсыхают припечатанные к земле снегами прошлогодние листья. Почти сплошь проталины покрыты рыхлыми бугорками перемолотой кротами земли. И уже кое-где на самых теплых местах пробились сквозь листья зеленые гвоздики первой травы.

Пробуждение.

В гуле машин на дороге я вдруг услышал песню. Зеленый фургон катил по асфальту, и песню не очень умело, но громко и радостно пел шофер. Милиционеры не любят поющих шоферов… Так и есть, останавливает. Козырнул, наклонился в кабину… Нет, ничего, пошел зеленый фургон. Весна! Сам милиционер, улучив минуту, прыгнул на кочку посреди лужи, ломает побеги ивы. Оглядев в вытянутой руке букет, милиционер несет его к мотоциклу…

Весна голосов. Пригибаясь, ошалело кричит на телеграфном столбе ворона. Над лесной прогалиной трепещет, заливается жаворонок. В светлых березняках – теньканье, посвисты, невнятное щебетание. Под снегом в лощине течет, булькает вода. Сорока летит над лесом и держит в клюве непомерно тяжелый для нее прутик березы…

Я присел на пенек закусить… Даже маленький остаток хлеба всегда совестно бросить. Заостряю ветку березы и накалываю ломоть в надежде: поедят птицы. И вдруг с обрезанной ветки на руку – частые капли. Березовый сок! Прилаживаю крышку от термоса. Пока вожусь у костра, из березы в «бадейку» до краев натекает сладковатая холодная влага.

От питья, кажется, даже хмелеешь. Еще раз приладив к ветке «бадейку», глядишь, как падает капля за каплей березовый сок, и думаешь: вот и еще одна весна. И радостно и немного грустно. А за спиной в светлых березняках свист, щебетанье и время от времени шорох – оседает под солнцем последний снег.

    Фото автора. 14 апреля 1967 г.

Край Москвы

Попавшему в Москву первый раз кажется: у нее нет края. Глянешь с Ленинских гор – сзади Москва и впереди за горизонт в дымку уходит Москва. Пятьдесят лет назад в городе жило около двух миллионов людей. Теперь – шесть с половиной…

Едущий на поезде не замечает края огромного города. По радио торжественно объявляют: «…в столицу нашей Родины…» Пассажир стоит у окна разочарованный. В эту минуту он не видит города, которого ждал. Старые шпалы, бараки, штабеля бочек, досок, ржавое железо, белье на веревке… К сожалению, у всех почти старых и больших городов мира «входные двери» не очень привлекательны. И все-таки можно и обязательно надо благоустроить «ворота» нашей столицы. Убрать мусор, хлам, насадить деревья, кое-что обновить, покрасить. В этом году это был бы тот естественный случай, когда к празднику в доме наводят порядок. Можно назвать ведомства, которым надо в первую очередь позаботиться: Моссовет, Министерство путей сообщения СССР. Но, наверное, и все москвичи, и комсомольцы в первую очередь, не откажутся взять в руки веник. Один-два серьезных субботника по примеру того, что был когда-то в Кремле, и дело будет хорошо сделано…

Но есть у Москвы край, где приезжающий сразу же после деревенек, лесов и пашни видит начало чистого высокого города. Поле, фронт строительства – и сразу асфальт, зеркальные витрины, россыпь огней на этажах. Это молодая Москва, Юго-Запад. В этом месте особенно хорошо видно, как растет древний город. Метро тут выходит в поле за город. В трех шагах от выхода летом собираешь цветы, а зимой выходи – прямо на лыжи. Край города все время движется. Я уже лет десять вижу эти места. И всякий раз стоишь удивленный: дома подступили к овражку… дома перешагнули овраг… Вот тут, на месте этого магазина, помню, поломал лыжу…

В первый раз въезжаешь в Москву в этом месте или возвращаешься издалека – всегда радостно видеть встающий на горизонте белокаменный город. Шум полевого ветра, и сразу же городской гул. Здравствуй, Москва!

    Фото автора. 20 апреля 1967 г.

Тысяча слов о бескорыстии

Начну с истории, которая для меня во многом определила отношение к миру. Всякий раз, когда заходит разговор «о людях», «хороши они или плохи?», я вспоминаю этот случай из детства.

Отец взял меня в город. Это был возраст, когда поездка в город – событие. Помню, мы искали обувку, но зашли и в книжный магазин. Я там увидел книжку… Я не выпускал ее из рук и умоляюще глядел на отца. Отец полистал, заглянул за угол задней обложки и сказал: «В другой раз купим». Книжка была дорогой. Но дома я целый вечер говорил только о ней. И отец сказал: «Собирай пузырьки…» За два дня я собрал и вымыл целую корзину мелкой посуды. Отец взял занести посуду в аптеку. На другой день он вручил мне четыре с половиной рубля: «Как раз на книжку и на хорошую булку».

Сердце колотилось, пока мы на другой день с теткой шли к магазину: «А вдруг продали?» Нет, книжка лежала на прежнем месте. И я стал ее обладателем.

Когда мы сели в вагон дачного поезда, все сразу заметили, какое сокровище я везу. Кое-кто подсаживался взглянуть, и я великодушно давал подержать книжку. То были «Басни Крылова». Я сейчас не могу понять, почему мне так понравилась эта книжка. Наверное, из-за рисунков. Чуть ли не на каждом листе были большие картинки. Весь вагон радовался моей покупке. Тетка рассказала, каким способом добыт капитал на книжку. И на полчаса я сделался центром внимания.

Поезд тронулся. Прошумели мосты. Побежал мимо окон сосновый и березовый лес. Я загляделся и поставил книжку на подоконник. Толчок после стоянки. И – ужас! – книжки на подоконнике не было. Она исчезла между двойной обшивкой вагона. Еще не понимая серьезности положения, я испуганно глядел на тетку, на соседа-летчика, попытался просунуть руку… Через минуту уже весь вагон участвовал в спасательных работах. Откуда-то взялась проволока. Проводник пытался светить фонариком, летчик, закатав рукава гимнастерки, водил крючком между обшивкой. Весь вагон сгрудился около нашей скамейки. Но я не различал лиц. Глаза были мокрыми. Помню только: тук-тук-тук… Поезд бежал, и вот уже скоро, через одну остановку, будет наша станция…

– Сейчас – Тресвятская, – объявил проводник.

Летчик застегнул рукава гимнастерки, обнял меня за плечи:

– Ничего. Поезд еще долго будет идти. Мы достанем и пришлем обязательно. Где ты живешь?

Я всхлипывал и не мог говорить. Говорила тетка, а летчик записывал…

Дома тетка красочно описала, как все случилось. На другой день, вернувшись с работы, отец, не раздеваясь, прошел к моей постели на сундуке.

– Не спишь? Ну вот держи…

– Достал?!

– Достал, достал… – Отец засмеялся и пошел к умывальнику.

В руках у меня была та самая книжка. Я засыпал, не выпуская ее из рук…

А дней через десять к нам зашел почтальон. Мы никогда не получали даже и писем. Мать удивилась, принимая большой пакет в желтой бумаге. Развернули… Книжка! И листок: «Я же говорил, что мы достанем ее…»

А через день – опять почтальон, и опять большой пакет. Потом сразу пришло два пакета. Потом еще один. Еще… Семь одинаковых книжек!..

С той осени прошло без году тридцать лет. Книжки в войну потерялись. Но осталось самое главное – хорошая память о людях, которых я не знаю и не помню в лицо. Осталась подтвержденная жизнью уверенность: хороших людей больше, чем плохих. И жизнь движется вперед не тем, что в человеке плохого, а тем, что есть в нем хорошего.

Я знаю человека, который двадцать лет, с первого года войны, просидел на чердаке и почти потерял человеческий облик. На этот шаг его, неопытного и трусливого, толкнула корысть: пусть умирают другие, а я хочу жить. И все мы знаем ровесника этого дезертира – Александра Матросова. Во имя других жизней человек отдал самое дорогое. Если говорить о высоких примерах бескорыстия, то это самый высокий пример.

Наша победа в минувшей войне добыта не только оружием, силой духа и строя, но и силой нравственности, бескорыстным служением Родине. Примеров этому очень много. Их найдешь почти в каждом доме, пережившем войну.

Врач Тихомирова Лидия Петровна в занятом фашистским войском Калинине, рискуя жизнью, выхаживала раненых красноармейцев. Позже эта женщина удочерила и вырастила трех девочек умершей сестры. Вспомним узбекские семьи, приютившие сотни сирот. Вспомним дорогу через Ладогу в Ленинград. Погибая под бомбами, проваливаясь под лед, шоферы везли хлеб изможденному блокадой, голодному Ленинграду. В самом Ленинграде ученые, хранившие образцы злаков, голодая, не тронули зерен, принадлежащих науке. Тысячи людей отдали в те годы все, что имели. Полистайте газеты и вы увидите снимки самолетов с надписью: «Тамбовский колхозник», «Саратовский колхозник»… Колонны танков были построены на доброхотные средства уральцев, сибиряков, горьковчан, воронежцев. Последний рубль, варежки со своих рук, хлеб, кровь, сон, здоровье – все отдано было на общее дело. И часто даже ложь была бескорыстно святою. Я помню материнские письма отцу: «О нас не беспокойся. Мы все здоровы. Харчимся неплохо». И это в ту весну, когда мы ели «пончики» – гнилую, зимовавшую в земле картошку.

Бескорыстие не требует ни почестей, ни наград. Полтора года назад в «Известиях» я прочитал историю, которую уместно сегодня вспомнить. Вот эта история, рассказанная полковником Яковом Комловым.

«Это донесение о подвиге. К сожалению, опоздавшее почти на четверть века…

В декабрьский день 1941 года танковая бригада, где я служил комиссаром полка, получила приказ: из района Нахабино обойти с юга Истру и выйти на Волоколамское шоссе, отрезать отступающие части противника.

17 декабря, овладев Дуплевом и Румянцевом, мы вошли в Ново-Петровское и стали: виадук через шоссе был взорван.

Три первых танка миновали полотно и подошли к броду, когда я заметил справа две фигуры – пожилую женщину и мальчонку. Они бежали наперерез и что-то кричали.

Я дал команду остановиться.

– Там мины! Мины!..
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
5 из 7