Полное собрание сочинений. Том 19. Про братьев меньших

В Дании некий Хансен собрал коллекцию – миллион птичьих перьев. Коллекция стала музеем. Разглядывая перо, поражаешься красоте и совершенству этой удивительной конструкции природы.

• Фото автора. 27 – 30 мая 1994 г.

Долгое ожиданье

Таежный тупик

Телеграмма Николая Николаевича Савушкина была короткой. «В Хакасии жара. Начинают гореть леса. Возможно патрулирование вертолета. Если сможешь, вылетай немедленно».

Немедленно я и вылетел, очутившись после мокрой холодной Москвы в пекле, какого не знал и в Африке, – в тени 36!

15 июня патрульный вертолет полетел над наиболее ценными кедрачами, пропиленными Абаканским каньоном. Маршрут знакомый. Узнаю каменистые сопки с остатками снега с северной стороны. Изумрудная летняя зелень распадков прошита белыми нитками пенистых речек – Абакан принимает талую воду хребтов. Потоки встречного воздуха несут в нутро вертолета прохладу. Но вот примета – там внизу жарко: три оленя выбрались на вершину хребта и стоят на «половичке» тающего снега – охлаждаются.

Пахучая тайга то плывет в синем каньоне, то вдруг несется верхушками кедров под самым брюхом машины – видно фиолетовые, еще мягкие в это время кедровые шишки. Слава богу, дымов не видим. Пожары в тайге – либо от молний, либо от спичек, но в этих диких, малодоступных местах людей сейчас нет, а жара стоит ровная, без гроз и дождей. На борту самолета специалист по пожарам летнаб Владимир Кувшинов. Но Николай Николаевич, отложив городские дела, летит и сам. Посмотреть обстановку.

Ну и, конечно, мысли наши о людях, «запертых» в этой тайге обстоятельствами. Их сейчас двое – Агафья и Ерофей. Ерофей залетел еще в прошлом году в августе перед началом охоты – помочь Агафье вырыть картошку. Зимой охотился. Но вертолет, вывозивший охотников из тайги, забрать его не сумел. Часть промысловиков по дороговизне летного времени выбиралась из тайги своим ходом. Охотничья избушка Ерофея – одна из самых дальних в тайге. Он выйти не мог. И от него ни слуху, ни духу. «Перебрался к Агафье…» Это было предположенье. Но если и так, каково жить в бездействии, в напрасном ожидании услышать шум вертолета! Никто не летал полгода. Перезваниваясь с Николаем Николаевичем, мы только вздыхали – что там в «усадьбе» Агафьи? Два раза приезжала к Николаю Николаевичу дочь Ерофея с немым вопросом. Успокаивали как могли: «Еды там хватит, житейского опыта тоже». Но сами были в тревоге. У Агафьи плохи дела со здоровьем. И каково «двум медведям в одной берлоге»? Печальный опыт зимовок, когда друзья становились врагами, известен многим.

С этим тревожным чувством и подлетали к очажку жизни такому маленькому, такому затерянному в горных зеленых дебрях.

* * *

К севшему вертолету из-под полога леса, как в детективе, вышли трое рослых мужчин, бородатых, в линялой одежде они брели через речку, ощупью находя ногами подводные камни. Передний, кажется, Ерофей. А где Агафья? Отлегло от сердца – вот и она! Кажется, стала еще чуть меньше. Обычное, мышиного цвета платье-мешок, резиновые сапоги, белый, испачканный сажей платок. Улыбается, машет рукой. Фу-у… Кажется, все в порядке.

Ерофей колет пропахшей дымом бородищей, тискает в медвежьих объятьях.

– Ну, слава богу. А я уже твердо решил: еще два-три дня, и попытаюсь идти пешком.

– А это кто?

– Потом расскажу…

Выгружаем мешки, сумки, ящики с рассадой, сено для коз. Спохватываемся: в пожарной спешке забыли клетку с давно припасенными и ожидавшими часа курами.

Агафья сияет.

– Уж как ждали, как ждали…

Объясняем, почему вертолеты не прилетают. Кивает: «Понимаю…» Но не все ей понятно в нынешней жизни.

Знакомимся с незнакомцами. Впрочем, в одном узнаю Уткина Алексея, работавшего в геологической партии. Лет десять назад он казался мне бородатым мальчиком, заглянувшим к Лыковым по любопытству. Теперь это был лысый, бородатый мужик, но по-прежнему кроткий и обходительный. Представил своего друга.

– Владимир… Мы с ним с Алтая пешком…

Глаз у Владимира острый, на загорелых руках – наколки до плеч. Агафье, чувствую, хочется, чтобы нам с Николаем Николаевичем понравились эти двое пришельцев издалека. Около Алексея вьется тетеркой: «Он из маминого края. Тятя его любил». Даже прильнула к бородачу. Даже не возражала, а как бы даже обрадовалась, видя, что я снимаю их рядом.

– Давно пришли?

– Три дня назад.

Ерофей стоит в стороне, улыбается философски.

В последний раз я видел эту «усадьбу» полтора года назад зимой. Все тут тонуло в перинах снега. Сейчас все в зелени. На огороде, круто идущем в гору, синеет полоска ржи, кудрявятся грядки с горохом, с морковкой, в бороздах уже окрепла зелень картошки. Кора высокого кедра, кладущего тень на посадки, кольцом у земли снята. Кедр начал сохнуть и скоро пойдет на дрова. Огромные пни по соседству из-за трудности их корчевать выжигаются. Огород у Лыковых всегда был первым объектом внимания. А Агафья по-прежнему главную базу жизни стремится расширить.

Постройки и двор возле них похожи на маленький разоренный «шанхай». Две жилые избы, курятник и загородки. В них теперь уже старожилами обитают четыре козы и куры, на которых покушался недавно медведь, но, спугнутый, убежал со двора. Вряд ли его испугали развешенные повсюду линялые красные тряпки. Испугался собачьего лая. Он был тут заливистым. У старожила Дружка и помогавшей Ерофею охотиться Мурки тут неизбежно случился роман. И следствие его налицо – на привязи во дворе два симпатичных подростка. Ветка и Тюбик. Ветку Ерофей приготовился увезти, а Тюбик, возможно, и не знает, что есть где-то жизнь совсем непохожая на все, что тут его окружает.

На видном месте во дворе стоит бочка со следами костра под ней. Оказалось, «лечебница». В километре отсюда обнаружил Ерофей эту емкость, брошенную геологами, и пополнил ею хозяйство.

* * *

– Ну, рассказывайте, как жили-были.

Рассказ Агафьи весь – жалобы на болезни. «Зимою выла, не могла разогнуться». Парафин, натопленный из свечей, перестал помогать. С приходом весны решили париться в бочке. Укрепив ее на камнях, разводили внизу костер и кипятили в воде хвою, кору осины, а позже – крапиву. «Когда вода остывала до нужной меры, я подставляла скамейку и залезала в бочку. Сверху укрывалась чем-нибудь теплым». Теперь Агафья размышляет, какой из отваров, по ее мнению, был полезным, а какой, возможно, и навредил. Подозревает, осиновая кора для леченья не подходила – «жар и сердце колотится», а вот крапива, кажется, подошла.

Тяга к теплу у Агафьи связана с пребываньем уже два раза на горячих ключах, после которых чувствовала ослабленье болезней, и теперь разговор она то и дело подводит к осиновой коре и благодатным ключам.

Ерофей на вопрос о житье в «карантине» вздохнул: «Не приведи бог еще раз очутиться в таком положении». На его долю пришлась тут мужская работа – пилил дрова и готовил ветки для коз. Жили «на два дома». В каждой избе – по две печки, да еще и курятник надо было протапливать. И веток изводили козы немало. Так что работы монотонной, одинаковой каждый день для охотника тут хватало. Весной пришла очередь огорода. «К Пасхе сходил настрелял рябчиков». Это немного разнообразило жизнь, в которой главным было ожидание вертолета. «Каждый погожий день прислушивался: а вдруг?»

Агафья «заведовала столовой». С едой не бедствовали. Но с тревогой в последнее время стали поглядывать на убывающие запасы муки и крупы.

Были проблемы с водой. Для Лыковых «чистота» воды, по их вере, всегда была важной. Привезенная сюда посуда непременно «освящалась» в реке. За водой к речке Агафья ходила непременно сама. Но в марте из-за болей в ногах и руках к Еринату с горы спускаться ей стало небезопасно. Чего бы проще доверить «подношение» Ерофею. Нет, не можно! Ерофея, окрещенного и отпустившего бороду, к воде все-таки допускать было грех. Какой же выход нашла Агафья? Переселилась с горы к самой речке. Поставила палатку и там жила – варила еду, молилась. Палатка эта стоит и теперь, мы увидели ее сразу, как приземлились, – линялая парусина под кедром, поленница дров, кострище, «сигнальная» тряпочка от медведей…

По тону разговора, по мелким жалобам друг на друга было понятно: житье бок о бок в изоляции от людей было испытанием для обоих. «Случалось, собачились, проявляли упрямство, которого у нас обоих в достатке». В ходу было даже смешное ругательство, привести которое соблазнительно, но удержусь вопреки нынешним вольностям со словами.

Не шутка – почти год рядом! «Бывали дни – решался: пойду пешком! Риск сгинуть в тайге не пугал. Останавливало другое. Больна же! Как ее бросить? Совесть потом замучает. Теперь все это надо будет объяснить жене, детям».

На горячих ключах реки Абакан.

– Расставанье будет без слез?

– Да, пожалуй…

Не один раз по общему соглашению Ерофей и Агафья «дергали за веревочку» пресловутого «радиобуя». Но никакого сигнала отсюда не поступало. Ничего крайне опасного, правда, тут не случилось, а если бы и случилось, узнать об этом вовремя не пришлось бы – надежность техники, как видим, не стопроцентная. Не давал электричества и ветряк, привезенный сюда любителями эффектных жестов. Более уместными и естественными были бы свечи. Запас их кончился. Пришлось Агафье и Ерофею щепить лучину. Лучиной долгими зимними вечерами и освещались два «особняка» в таежном «поместье». В одном молилась Агафья. В другом маялся у маленького приемника Ерофей, слушая неспокойные вести «из мира».

* * *

Улучив момент, идем с Агафьей к торчащему из высокой травы кресту. Некогда белый тесаный памятник на отцовской могиле от дождей потемнел. Уже более пяти лет Агафья одна…

Полагая, что тяготы минувших месяцев ее вразумили, в который раз заводим разговор о разумности перебраться к родне – «перевезем, поставим избу и помощь будет приходить вовремя». Пытаемся объяснить, почему не летают сейчас вертолеты.

Ответ прежний:

– Я там буду кашлять. Игорь Павлович сказал…

– Но ведь на горячих ключах собирается много хворых. Там кашель скорее может настигнуть.

– Игорь Павлович сказал: на ключах можно…

Считая разговор оконченным, собеседница наша семенит в избу и возвращается с подношеньем – носками из козьего пуха, связанными зимой для Николая Николаевича. И сразу опять разговор о ключах. Лететь хочет прямо сейчас.