Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги

Попроси рассказать – помнится, признается: если что и запомнил как следует, так это съезды с гладкой дороги на ее неудобные для езды ответвленья. Шоссе при нынешних скоростях почти что воздушная трасса – большую страну можно перемахнуть и ничего не увидеть.

Проселок – иное дело. Тут дорога тебя ведет не спеша, ко всем подробностям жизни. Всего ты можешь коснуться, ко всему как следует приглядеться. Радости и печали тут живут обнаженными рядом с дорогой. Все крупное на земле соединил сегодня асфальт. А деревеньку в четыре двора ты увидишь только тут, у проселка. Из ключа, текущего у шоссе, кто из нас решится напиться? А проселок может привести тебя к роднику, и ты изведаешь вкус первородной воды, ничем не сдобренной и здоровой. Скрипучий мосток. Проезжая его, прощаешься мысленно с жизнью. Однако ничего, переехали. Стоишь, наблюдаешь, как в омутке играют резвые кресноперки. Чья-то пасека возле старинных лип, оставшихся после усадьбы. Чьей? Тебе называют по книгам знакомое имя, и ты стоишь пораженный: вот тут Он ходил, под этой липой, возможно, сидел, наблюдая за облаками, за этой дорогой, убегающей в перелески… На проселке ты можешь остановиться, изумленный полоской неизвестных, скорее всего, каких-то заморских растений. Батюшки, да это же конопля, которую сеяли ранее всюду. Теперь ее посеяла только эта вот сидящая на завалинке бабка. «Зачем же теперь конопля?» «А блох выводить!» – простодушно отвечает старуха.

Дорога от крайнего дома, где растет конопля, спускается к лугу, потом, огибая ржаное поле, углубляется в лес. За лесом ты опять уже видишь на синеющем взгорье светлый шнурочек – дорога пошла к другой, незнакомой тебе деревне. Ничто любопытного человека не дразнит так сильно, как эти проселки по древним российским землям. Запахи трав. Звоны кузнечиков. Урчание лягушек в болотце. Следит за тобой с сухого дерева птица. Пастух притронулся к козырьку, отвечая на приветствие проходящего. На проселке версты не бывает, чтобы с кем-то не перекинулся словом, а то завяжется разговор – не хочется расставаться. В августе я проехал на «газике» по проселкам Псковской, Новгородской и Калининской областей. Ехал по делу. Не слишком долгой была дорога. И все же проселки оставили в памяти много желанных и чаще всего неожиданных встреч.

Пастух

У рощи играл рожок… Мы открыли дверцу машины, заглушили мотор и боялись поверить ушам. Пастуший рожок! Эту музыку где услышишь теперь? В кино, по радио. А тут дорога уготовила нам подарок, удивительный в своей натуральности. Пастух сидел спиною к нам у березы и разливал по поляне мелодию, какую и родил-то, возможно, пастуший рожок: «Сама садик я садила…» Под тягучие звуки черный пес пастуха шевелил ухом, коровы лениво щипали траву, стрекотали кузнечики в бурьянах. А березы у края рощицы, казалось, вот-вот пробудятся от дремоты и пойдут хороводом.

– Вот такая арматура, – сказал пастух, вытирая тряпицей пищик рожка.

Он нисколько не удивился нашему появлению, не заставил себя уговаривать сыграть еще что-нибудь. Закончил и опять сказал весело:

– Такая вот арматура. Интересуетесь – заезжайте с заходом солнца домой, вместе повеселим душу.

Вечером гроза повредила электролинию. Старик поставил в бутылку свечу и при ней разложил на столе богатство свое – пищики, сделанные им самим из веточек волчьего лыка. Он крепил их к рожку, пробовал, поясняя:

– Этот – играть с баяном, этот – под балалайку, этот – с роялей в паре, этот – для кардиона. А этим баб по утрам подымаю с постелей.

Далее шел рассказ о том, как, где и с каким успехом играл пастух на рожке.

– На эту музыку спрос большой. В Москве на концерте как дунул – все: ах! И рты поразинули. В Ленинграде играл, в Калинине, тут, у себя, на свадьбах, ну и коров в лесу этой музыкой собираю.

Веселое балагурство пастуха-музыканта слушала, прислонив голову к печке, его жена Лидия Матвеевна. На замечание: «Нет, наверное, в округе человека веселей ее мужа» – она, согласная, улыбнулась.

– Он у меня огонек…

Старику без года семьдесят. Пастушество начал с десяти лет.

– Мы, зубцовские, – все пастухи. Из других мест в отхожий промысел шли плотники, портняжничать, шли пильщиками, официантами, сапожниками. А мы – пастухи. Сотнями уходили на лето к Москве и под Тверь. И все знали: зубцовский – значит, пастух… Вот такая была арматура.

Девятилетним мальчишкой с новым кнутом и узелком пышек осилил Сергей Красильщиков путь с Верхней Волги почти до Москвы – полторы сотни верст пешим ходом. И вот пятьдесят лет – пастух. Были в этой работе и перерывы. Перед войною освоил трактор. Воевал в танке. После войны в колхозе «Сознательный» был бригадиром и председателем. Однако все это Сергей Осипович вспоминает как нечто второстепенное. Главная линия жизни – пастух.

– Я скажу, профессия самая хорошая, ежели кто понимает. Ну, конечно, дождички неприятны, и просыпаться надо следом за петухами – тоже не сладкое дело. Зато уж все твое на земле: видишь, как солнце всходит, как птица гнездышко вьет, как зверь в лесу обитает. Небо, травы, день без конца и вся духовитость земли как будто для тебя созданы. Ходи и радуйся. Пастуха-то всегда считали почти что нищим, а я посмеивался – богаче меня и нет никого на земле! Вот такая арматура…

Мелодия вечера: солнце садится – пастух веселится.

Сейчас пастухам платят исправно. Четыре сотни целковых – да я не пастух, а полковник! Однако радость, как прежде, вижу не в деньгах. Семьдесят за плечами, а я весь день на ногах – молодым не угнаться. Весел. Здоров, хотя и клюнут железом дважды – в живот и в руку. В зеркало гляну – глаза, как у подпаска, с блеском. Чарку могу опрокинуть. Всегда компанию поддержу. И вижу, что нужен в людском обороте. Ну и конечно, вот – дом, жена, дети, внуки. Чего же еще желать человеку? У печки в прежней позе тихого согласия стоит жена пастуха. В открытое окно к свечке летят мохнатые мотыльки. Старик, подбирая нужные пищики, вспоминает одну мелодию за другой: «На диком бреге», «Калинка», «Прощай, радость моя» и кое-что из «своего сочинительства».

– Эту утром обычно играл. Эту вот в полдень – себя подбодрить и чтобы коровы не разбредались. А это – вечер, солнце садится – пастух веселится. Такая вот арматура. Инструмент, глядите сюда, проще и некуда. Коровий рог, к нему, гляди-ка, трубочка из рябины вся в дырках – по ним пальцами прохожусь, ну и пищик. Однако дуньте-ка, что получится?.. Бо! На рожке и раньше не каждый пастух играл. На рожке труднее, чем на гармошке. От того и плату пастух-рожечник получал иную, чем безголосый пастух. И при найме непременно тебе вопрос: играю ли на рожке? Особо этим бабы интересовались. И, конечно уж, им угождал – под рожок просыпаться приятное дело… А теперь я на много губерний остался, пожалуй, один. Меня уже можно за деньги показывать.

Нашу беседу со снисходительным любопытством слушал сын пастуха Сергей, такой же веселый и откровенный, как и отец.

– Ха, чепуха какая – рожок. Да появись с этой музыкой в ПТУ, засмеют…

– А ты появись, появись, – горячится старик. – Ты появись! Ревом, понятно, кого удивишь? Ты появись с музыкой. Вон, погляди, смеются там или нет?

Вблизи избы пастуха на бревнах и на скамейках в полутьме августовского вечера сидят люди, явно привлеченные звуком рожка.

– Дядя Сергей, «Меж крутых бережков» можно?

– Вон, слышишь, просят? Слышишь – «Меж крутых бережков». И так всегда. Заиграл – сейчас же люди. И всегда тебе благодарные.

Старик отыскал нужный пищик и сел поближе к окну.

Он сыграл «Меж крутых бережков», потом по просьбе женского голоса «Хуторок». И под конец по-свойски весело крикнул в окно, в темноту: «Концерт окончен, пора на насести!»

Мы вместе с Сергеем-младшим стали собираться на сеновал.

– Выпейте молока на ночь, – сказал пастух, принимая из рук жены большую стеклянную банку.

Пока пили, старик опять незлобливо и, видно, не первый раз вразумлял сына:

– Смешон не рожок. Смешно, что ты от этих пространств, от этой вольности в таксисты хочешь податься… Такая вот арматура, – подытожил он разговор. – Валяйте на сеновал. Но вы не слезайте. Это будет просто сигнал: я пошел на работу.

Утром мы и проснулись от звуков рожка. Через прореху в крыше был виден реденький сад с покосившейся загородкой. За садом к Волге спускался лес. Здесь он наполнен был подсвеченным солнцем туманом. Верхушки высоких сосен, берез и елок темнели в тумане, как острова. В соседнем сарае чутко переговаривались гуси. Слышно было: где-то в подойник бьет струйками молоко. Шуршала на сеновале мышь. И сладко посапывал младший Сергей. А старший Красильщиков, судя по звукам рожка, был уже за околицей. Он извещал селенье над Волгой, что день начался и надо его встречать.