Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова

Гуляков принял старшин в русском лагере и оставил неприкосновенными в Джарах не только дома и имущество жителей, но для большего успокоения последних вывел войска из селения, поставив их бивуаком на берегу Алазани. Скоро явились к нему сюда депутаты от всех вольных лезгинских обществ, изумленных неслыханным в Азии великодушием победителя, и заключили трактат, по которому весь Джаро-Белоканский гез, Самухские владения и Елисуйское султанство поступали на вечные времена в подданство России и облагались данью. Для утверждения же над ними русского господства построены были при броде Урдо Александровский редут и, сверх того, два укрепления: одно – на местности, известной под именем Царских Колодцев, а другое – в Караагаче.

Гуляков был награжден за эту экспедицию орденом св. Георгия 3-ей степени, а два батальона кабардинцев, вынесших на своих плечах всю тяжесть боя, заслужили от государя по рублю на человека.

Некоторое время Кахетия наслаждалась полным спокойствием. Но хищные инстинкты лезгин скоро опять взяли верх над опасением кары и новых погромов. Девятого июля сильная партия, неожиданно спустившись с гор, кинулась на передовой пикет Кабардинского полка. К счастью, он не был захвачен врасплох. Встретив отпор, лезгины понеслись к табунам, ходившим на пастьбе, но, встреченные и здесь ружейным огнем караулов, ограничились тем, что отхватили в одном оплошавшем казачьем полку двести одиннадцать лошадей и угнали их в горы. Джарцы в свое оправдание спешили известить Гулякова, что эти лезгины пришли из Дагестана, но что они примут все меры для возвращения пропажи. Гуляков отлично понимал, что джарцы такие же участники набега, как сами дагестанцы, но пока, не имея возможности наказать их, сделал вид, что верит их обещаниям. Это, однако же, ободрило лезгин, и в темную осеннюю ночь, с двадцать первого на двадцать второе октября, лагерь Гулякова был атакован внезапно десятьютысячным скопищем горцев. Оглушительный гик, трескотня ружейных выстрелов и крики «Тревога!» подняли всех на ноги. Страшное ночное нападение требовало хладнокровия, без которого легко было растеряться среди этой сумятицы, и, к счастью, войска Гулякова сохранили порядок и полное самообладание. Выдвинув вперед артиллерию, они всю ночь стояли под ее прикрытием, не трогаясь с места. Но чуть стало светать, русский отряд перешел в наступление, и хотя лезгины исчезли, как призраки ночи, однако же арьергард их, настигнутый на переправе, поплатился множеством убитых, раненых и утонувших в Алазани.

В ночном нападении участвовало много дагестанских горцев, и князь Цицианов писал по этому поводу к аварскому хану:

«Ваши дагестанцы напали на лагерь Гулякова, но через полчаса, как зайцы, бежали опять за Алазань, оставив на месте и в реке триста сил ваших зайцев, или мух, кои до сих пор не верят, что воробьям нельзя вести войну с орлами».

Еще резче выражается Цицианов в послании одному из старшин аварского племени, которого подозревал в сношениях с мятежными джарцами.

«Вам известно, – говорит он, – постель ли я люблю, или боевое поле, где кровь льется реками, а головы валятся, как яблоки. Следовательно, не слабой мухе, каков аварский хан, против непобедимого русского оружия брать гордый голос и думать устрашить меня, поседевшего под ружьем».

Вероломные поступки джарцев заставили наконец Цицианова предписать Гулякову вторично наказать их оружием. Но в то время, как войска собирались в поход, получено было известие, что хан казикумыкский с шеститысячным войском сам перешел на правый берег Алазани и занял крепкую позицию, прикрытую с флангов топкими болотами, а с фронта дремучим лесом и чрезвычайно густым терновым кустарником, через который невозможно провести артиллерию. Несмотря на то, Гуляков двинулся навстречу хану и первого января 1804 года атаковал его. Пока орудия, выдвинутые влево, громили казикумыкцев продольным огнем, охотники, под командой опытного в кавказской войне подполковника Эристова[36 - Георгий Евсеевич, впоследствии полный генерал и сенатор, известный всему Тифлису своими остротами и причудами. Он умер в шестидесятых годах, последним из доблестных сподвижников Цицианова.] пробрались через лес и кинулись с фронта. Шесть знамен, развевавшихся на гребне завала, сразу перешли в руки русских, и неприятель, прижатый к реке, вынужден был спасаться вплавь, осыпаемый с берега картечью и ружейными пулями.

Гуляков решился тогда перейти за Алазань и двинулся для наказания мятежников в Джаро-Белоканскую область. Многочисленные толпы лезгин, встретившие его на пути, были разбиты и бежали, оставив на месте более сотни трупов; Джары снова были взяты и на этот раз преданы пламени.

Цицианов не находил достаточно слов благодарить Гулякова. «Я только что узнал о вашей новой победе, – писал он ему из Тифлиса, – и столь часто имел удовольствие отдавать справедливость вашим высоким военным достоинствам, что мне не остается иного вам сказать, как то, что вашему превосходительству суждено, как видно, увековечить славу российского оружия в сей новоприобретенной земле, а мне соучаствовать вам в радости…»

К сожалению, письмо это уже не застало в живых храброго генерала. Увлекшись успехом, Гуляков решил преследовать лезгин в самые недра дагестанских гор и пятнадцатого января 1804 года вступил с отрядом в тесное Закатальское ущелье, куда до него не проникал еще ни один завоеватель. Войска двигались в боевом порядке; впереди шел авангард из конной и пешей грузинской милиции, за ним рота егерей с одним орудием, а далее густой колонной кабардинцы, тифлисский батальон и пятнадцатый егерский полк. Не лишнее сказать, что в этом походе одной из кабардинских рот командовал флигель-адъютант граф Бенкендорф – позднее, в царствование императора Николая Павловича, известный шеф корпуса жандармов, а другой – поручик Преображенского полка , граф Михаил Воронцов, впоследствии фельдмаршал и наместник Кавказа.

Как только весь отряд втянулся в ущелье, замкнутое с обеих сторон лесистыми горами, неприятель открыл перекрестный огонь и, воспользовавшись минутным замешательством грузин, бросился в шашки. Генерал находился в это время впереди, у самого орудия, и пал одним из первых, пораженный в упор ружейным выстрелом. Тело его несколько минут находилось даже в руках неприятеля, но подоспевший резерв Кабардинского полка немедленно выручил останки любимого командира.

Смерть храброго и опытного начальника, к которому солдаты питали слепую доверенность, расстроила порядок в авангарде. Грузины бросились назад, смешали колонну и многих столкнули в стремнину. Генерал-майоры князь Орбелиани, шеф Тифлисского полка Леонтьев, молодой Воронцов в числе других жестоко расшиблись при падении и только с трудом выбрались из пропасти. Генерал Орбелиани, впрочем, все-таки принял на себя командование, но, не зная в точности предположений Гулякова, отступил и, после восьмичасового боя выведя отряд обратно на долину к урочищу Пейкаро, расположил его на возывышенной площадке, где теперь стоит Закатальская крепость. Общая потеря русских была значительна и простиралась до пятисот человек, но лезгинам так дорого досталась смерть Гулякова, что через несколько дней многие селения прислали депутатов с просьбой о пощаде. Замечательно, что все дагестанские общества указывали на джарцев как на виновников возмущения, а джарцы говорили, что случившееся дело произошло от воли Божьей".

Молодой Воронцов в частном письме князю Цицианову так описывает несчастное происшествие в Закатальском ущелье. «Из рапорта князя Дмитрия Захаровича (Орбелиани) вы изволите усмотреть, какое у нас сегодня было несчастное дело с лезгинами. Василий Семенович (Гуляков), будучи руководим одной своей храбростью, пустился со всем отрядом в такое неприступное место, что ежели бы оно нам было и знакомо, то и тогда никак не следовало бы идти туда. Он, по обыкновению своему, опередил всех и шел впереди, не открыв места, без фланкеров и без всего. Одни грузины были еще больше впереди, и это была главная его ошибка, ибо, как только лезгины бросились с саблями на грузин, они все побежали назад и кинулись на нас; место не позволяло выстроиться, так что и нас сначала было опрокинули. Василия Семеновича убили у первого орудия; я возле него был, и со мной то же бы случилось, если бы бежавшая толпа не столкнула меня с прекрутого яра, куда я летел и разбился бы до смерти, ежели бы не случилось упасть на других, которые уже прежде меня той же толпой были столкнуты. Как можно скорее я вылез опять наверх и нашел, что наши опять стали собираться, и в скором времени лезгин оттуда сбили. Как князь Дмитрий Захарович, так и Алексей Алексеевич (Леонтьев) все возможное примером и просьбами делали, чтобы солдаты не унывали. Идти вперед было нельзя, ретироваться назад тоже казалось невозможным, однако же с большим трудом мы отошли, не оставя ничего позади себя. Вчера и третьего дня все отсоветовали Василию Семеновичу туда идти; он почти согласился и говорил, что хочет только открыть место. Но как открывать место со всем отрядом, не оставляя никакого резерва в случае несчастья? Бог знает, как мы оттуда вышли; никто из нас не думал пережить этот день. Теперь мы пришли на место лагеря и находимся в совершенной безопасности. Грузины обескуражены; наши жалеют о потере генерала, но ничего не боятся. „Лезгин, – говорят, – более семи тысяч, но на чистом месте и двадцати тысяч не боимся“. Снарядов и патронов у нас очень мало; провианта не более, как на девять дней; отступить же не хочется, да и стыдно».

Смерть Гулякова глубоко огорчила князя Цицианова.

«Потеря сего генера, отличившегося в крае столькими подвигами, есть наинесчастнейшее следствие сего сражения, – писал он государю. – Отчаяние войск, уныние друзей его – офицеров Кабардинского полка, и сожаление всей Грузии, которая была ограждаема от всякой опасности его неусыпным бдением и мужеством, налагают на меня священную обязанность отдать памяти сего генерала должную справедливость. Я лишился в нем усердного помощника, а войска – начальника отличного, друга верного и воина неустрашимого».

Тело Гулякова сначала предано было земле в бедной деревушке Вакир, так как бодбийский митрополит[37 - Бодбийский митрополит считался, после Алавердели, первым архиереем Кахетии. В древности ему принадлежало право венчать кахетинского царя, и ему же вверяемо было на хранение знамя, которое сопровождало генерала, командовавшего в боях авангардом.] не согласился дать места для погребения покойного в Сигнахском монастыре, где покоятся священные мощи просветительницы Грузии Нины. Кабардинские офицеры жаловались на. это Цицианову. И вот что последний писал по этому поводу митрополиту бодбийскому: «К крайнему удивлению узнал я, что ваше высокопреосвященство не позволили похоронить е Сигнахском монастыре тело покойного генерал-майора Гулякова, который убит в сражении за защиту Грузии; который целый год, стоя в лагерях, лишен был совершенно спокойствия для того только, чтобы охранить от неприятеля Кахетию и ваши жилища; который, наконец, на удивление всем, одержал столь много знаменитых и славных побед, что прославил себя и оставил память свою навеки, а целой Картли и Кахетии доставил спокойствие и тишину. Вся Грузия, питаясь плодами его подвигов, обязана вечной благодарностью столь храброму генералу. Я не могу поверить, чтобы вы употребили таковой поступок против покойного, мученически подвизавшегося за Грузию, генерала. Но если это правда, то прошу незамедлительно уведомить меня, какое вы имели на то право и что могло воспрепятствовать вам похоронить тело генерала, увенчавшего всю Грузию, что за подобный поступок весьма можете быть лишены епархии и сана».

Митрополит поспешил принести извинение, и тело Гулякова, перенесенное со всеми почестями в Сигнах, было погребено в стенах Бодбийского монастыря, под сенью храма, где почивает и святая Нина. Могила его помещается в церкви почти рядом с роскошной гробницей самого Бодбели, и на мраморной доске, покрывающей прах героя, вырезана на русском и на грузинском языках следующая надпись: «Храброму, мужественному и неустрашимому генерал-майору Василию Семеновичу Гулякову воздвигнул сей памятник скорби начальник и друг его князь Цицианов».

Последняя земная награда не застала Гулякова в живых – курьер привез ему Анненскую ленту через плечо в тот самый момент, когда Гулякова опускали в могилу.

В 1831 году многие офицеры отряда, участвовавшего во взятии Закатал, выразили желание соорудить на развалинах этого гнездилища хищников памятник в честь Гулякова. Мысль эта нашла сочувствие в императоре Николае, и памятник был спроектирован Брюлловым по указанию самого государя. Постановка его замедлилась, однако, не целых четырнадцать лет, и только пятнадцатого ноября 1845 года он был освящен в присутствии наместника князя Воронцова, нарочно приехавшего для этого торжества из Тифлиса.

Монумент состоит из чугунной невысокой четырехгранной колонны на чугунном же пьедестале. Верхняя часть колонны очерчена выдающимся карнизом, по четырем углам которого вделаны коронованные орлы в виде горельефов, соединенных гирляндами; над одной гирляндой выбит год смерти Гулякова. На переднем фасаде, в рамке, выпуклыми буквами начертана надпись: По соизволению Государя Императора Николая I сооружен в память храброго генерал-майора Гулякова, убитого на сем месте в 1804 году в сражении с лезгинами". Над этой надписью герб покойного генерала.

Первоначально предполагалось поставить памятник на том самом месте, где Гуляков был убит, но так как трудно определить было с точностью этот пункт, то памятник поставили в самой крепости, за алтарем церкви, в полуверсте от места, где происходила битва. Но и на самом месте боя воздвигнут памятник ему самой природой. Возле того пункта, где был убит Гуляков, стоит теперь столетнее дерево. Оно было тогда расщеплено ядром, и следы удара не изгладились и поныне, как будто для того, чтобы сохранить память о битве и передать потомству славное имя генерала Гулякова.

IX. ЭРИВАНСКИЙ ПОХОД

Среди закавказских войн князя Цицианова поход под Эривань занимает, быть может, самое выдающееся место. Если предположенная цель и не была достигнута, то не подлежит сомнению, что причина этого лежала в неожиданных трудностях, встреченных под крепостью, но ни в каком случае не в недостатке энергии и храбрости русских войск. Весь эриванский поход, напротив, состоит из ряда подвигов, являясь примером того, до какой стойкости и подъема нравственной силы доходили русские войска в кавказских войнах славных времен Цицианова и Котляревского.

Цицианов спешил приобрести для России важную Эриванскую область с целью по возможности отдалить от грузинской территории театр войны с Персией, становившейся Неизбежной. Персияне деятельно готовились к войне, а эриванский хан дерзко давал Цициановау советы очистить от русских войск Грузию.

Цицианов отвечал, что «на глупые и дерзкие письма, каково было ханское, с прописанием в нем еще повелений словами льва, а делами теленка Баба-хана, русские привыкли отвечать штыками», и советовал ему призвать на помощь неустрашимого государя государей, чтобы вместе с ним померяться силами «с купцами, недавно Ганжу из-под сильной руки его вырвавшими, яко товар персидских материй».

В мае 1804 года русские войска стали сосредоточиваться в Саганлуге, в восьми верстах от Тифлиса, а Кавказский гренадерский полк, под командой генерал-майора Тучкова, отправлен был вперед с приказанием занять Шурагель и по пути соединиться с Тифлисским полком, направленным туда же из Лори и Бомбака[38 - Сергей Алексеевич Тучков принадлежал к той славной семье Тучковых, из которой три брата сделались жертвами войны 1812 года. Он также отличался в войнах со шведами, с турками, с поляками, где заслужил Георгиевский крест и приобрел дружбу князя Цицианова. С назначением князя главнокомандующим на Кавказе, он перешел под его начальство и командовал сперва полком, а потом управлял гражданской частью в Грузии. В 1807 году он вызван был с Кавказа в Дунайскую армию и здесь оставил о себе память тем, что основал на Дунае город, заселенный выходцами из Турции, и сделал это без всяких издержек со стороны казны, почему государь повелел назвать город этот его именем, то есть Тучковым. Затем, командуя корпусом в армии Чичагова, он в конце 1812 года, вследствие жалоб поляков на его войска, отчислен был от должности и попал под следствие, которое тянулось четырнадцать лет и выяснило только полное бескорыстие и честность Сергея Алексеевича. Поэтому в 1828 году он снова был принят на службу и командовал Бабадагской областью, потом был измаильским градоначальником и умер в Москве двадцать первого февраля 1839 года в чине генерал-лейтенанта.].

Едва Тучков вступил в пределы древней Армении, как прискакал гонец от генерала Леонтьева с известием, что Тифлисский полк окружен неприятелем, но намерен держаться в горах, пока не подойдут гренадеры. Спускаясь с высот в долину, орошенную рекой Арпачаем, Тучков действительно заметил в одном из ущелий палатки Тифлисского полка и приказал сделать три пушечные выстрела. Это послужило сигналом, по которому Леонтьев тотчас снялся с позиции, и оба отряда с барабанным боем и музыкой соединились на глазах неприятеля.

Война еще не была объявлена Персии, и Тучков ограничился тем, что стал со всей бригадой в оборонительной позиции. Тем не менее на передовых постах весь день шла перестрелка; прискакавший вечером из персидского лагеря пленный грузин сообщил, что вражеское войско, состоящее из восьми тысяч отборной кавалерии, готовится под утро сделать на русский отряд нападение, что в лагере находится персидский сардарь с грузинскими царевичами и что, наконец, сам он исполнял при сардаре должность кафеджи и воспользовался прибытием русских войск чтобы вернуться в отечество.

Тучков решился предупредить нападение и, на заре десятого июня, сам выступил из лагеря. Первые толпы персидской конницы, встретившие его в двух верстах у разоренной деревни Караклис, были рассеяны картечью, и войска приблизились к Гумри, где находился главный лагерь персидского отряда. Едва казаки успели занять высокий курган, лежавший в лощине русской позиции, неприятель начал спускаться с высот и завязал перестрелку. Тучков ввел в дело один батальон, а с остальными скрытно обошел персиян и занял в тылу их узкий горный проход -единственный путь, по которому они могли возвратиться в лагерь. При известии об этом ужас овладел персидскими военачальниками. Напрасно храбрейшие из всадников пытались проложить себе дорогу оружием: картечь разметывала толпы их при самом входе в ущелье и вынудила наконец бежать в окрестные горы. Тучков занял Гумри и овладел неприятельским лагерем.

Через два дня прибыл сам Цицианов, а вслед за ним стали подходить и остальные войска, назначенные к походу. В отряде сосредоточилось до десять батальонов пехоты (Кавказский гренадерский и Саратовский пехотный полки в полном составе, два батальона Тифлисского и шесть девятого егерского полка), а конницы – весь Нарвский драгунский полк и четыреста пятьдесят линейных и донских казаков при двенадцати орудиях. Силы эти в общей сложности не превышали трех или четырех тысяч штыков, а неприятель располагал, между тем, сорокатысячным корпусом, стоявшим на границе Эриванского ханства. Тем не менее пятнадцатого июня князь Цицианов открыл наступление по дороге к Эчмиадзину. Персияне во время похода нигде не показывались, но каждый день, перед наступлением вечера, русские видели по сторонам зловещие огни маяков, зажигаемых, очевидно, при приближении отряда. Девятнадцатого июня, на самой заре, войска услыхали наконец далекий колокольный звон, который князь Цицианов принял за приготовление к торжественной встрече его. Он приказал генералу Портнягину с войсками авангарда ускорить марш, чтобы занять монастырь прежде, чем подойдут к нему персияне. Но предположение князя оказалось ошибочным; монастырь уже давно был занят неприятелем, и персияне, подпустив Портнягина к эчмиадзинским садам, встретили его перекрестным огнем из ружей и фальконетов. Линейные казаки, спешившись, быстро оттеснили персиян, но занять самый монастырь было невозможно по причине крайнего утомления пехоты, прошедшей в этот день сорок четыре версты при страшной жаре и безводье. Изнурение войск было так велико, что с Портнягиным при знаменах прибыло только человек по шестьдесят с батальона, а остальные люди тянулись еще по дорогам, и собрались все только к полуночи.

Неприятельские разъезды, ходившие вокруг русского лагеря в течение всей ночи, намекали на сбор значительных масс персидской кавалерии. Это был авангард неприятельских войск, подступавших под предводительством наследного персидского принца к Эчмиадзину. Сила персиян простирались до двадцати тысяч всадников, но даже один авангард их, сделавший на заре двадцатого июня первое нападение на русских, мог считаться сильной армией в сравнении с отрядом князя Цицианова. Все дело, однако же, ограничилось артиллерийским огнем, и русские не пожалели картечи, чтобы охладить бешеный пыл неприятеля и остановить его стремительный натиск. Тогда персияне, охватив русские фланги, устремились к вагенбургу, но генерал Тучков поспешил занять водяные мельницы, находившиеся вправо, откуда удобно можно было стрелять во фланг самому неприятелю, и оставил в них унтер-офицера Вернера с сорока кавказскими гренадерами. Озадаченный неожиданным залпом с мельниц, неприятель приостановился, а Тучков воспользовался этим моментом и ударил картечью. Неприятель, однако же, дошел до вагенбурга, но уже ослабленный, и был отбит со значительным уроном.

Незнакомые еще с европейской тактикой, персияне были поражены упорным сопротивлением немногочисленной горсти солдат, которых они рассчитывали истребить при первом ударе. Каре регулярной пехоты казались им неприступными движущимися стенами, а гром артиллерии, устилавшей поле трупами всадников, скоро распространил смятение в рядах персидской кавалерии, и она побежала. Напрасно сам Аббас-Мирза прискакал на поле сражения с гневными криками: «Остановитесь! Куда вы бежите?» – и старался восстановить в толпе хотя какой-нибудь порядок. «Не срамите меня перед моим отцом и братьями! Не заставляйте рассказывать везде о вашем стыде и позоре!» – кричал он бегущим. Но паника была сильнее угроз, и толпа, гонимая страхом, бежала, пока не очутилась в безопасном месте, куда не долетали русские ядра.

Знойный день между тем уступал уже место прохладному вечеру. Войска отдыхали на бивуаках, как вдруг с аванпостов дали знать, что какой-то отряд кавалерии несется лощиной прямо на русскую позицию. На главном карауле ударили было тревогу но оказалось, что это была небольшая часть драгунского полка, со знаменами и литаврами которая не успела присоединиться к своему полку и теперь была преследуема персиянами. Стрелки Кавказского полка тотчас засели в лощину и пропустив мимо себя драгун, открыли огонь по неприятелю. Персияне остановились. Этим эпизодом и закончилось эчмиадзинское сражение.

Три дня после того неприятель не смел приближаться к русскому лагерю ближе, чем на пушечный выстрел, и только изредка по местам происходили небольшие схватки, преимущественно при добывании русскими воды и кормов. Между тем Цицианов убедился, что овладеть монастырем без значительной потери в людях невозможно, и двинулся к деревне Канагир, где была единственная переправа через быструю речку Зангу.

Дорога лежала на протяжении двенадцати верст открытой степью, по которой то здесь, то там маячили отряды персидской конницы. Самая деревня также была занята неприятелем. Полковник Цехановский, посланный с девятым егерским полком, выбил из нее персиян и, захватив переправу, тотчас привел в оборонительное положение замок, лежавший посреди деревни. Здесь Цицианов оставил весь свой вагенбург под прикрытием батальона Саратовского пехотного полка, а с остальными войсками, за исключением еще двух рот, отправленных в Эчмиадзин для занятия монастыря, который персияне покинули сами, как только русский отряд двинулся вперед, решил продолжать наступление.

Тридцатого июня войска переправились через быструю Зангу и, в боевом порядке миновав Эриванскую крепость, направились на главный лагерь наследного персидского принца. Позиция, занятая неприятелем, лежала на северной стороне Эривани, верстах в семи от крепостного форштадта, и с фронта была прикрыта горным ущельем, представляющим целый ряд каменистых высот и пригорков. Девятый егерский полк, наступавший в авангарде, отправил свои орудия назад и затем, рассыпавшись по высотам, начал живое стрелковое наступление. Пять раз сбивал он неприятеля последовательно с одной высоты на другую и, наконец, дошел до подъема почти неприступного. Это была крутая скалистая гора с узкой тропой, извивавшейся между утесами и камнями, за которыми неприятель устроил засаду.

Лично осмотрев позицию, Цицианов поблагодарил егерей, проложивших своей грудью дорогу для целого отряда, и приказал сменить их батальоном Кавказского гренадерского полка, под начальством полковника Козловского.

Пренебрегая огнем неприятеля, Козловский вместе со своим помощником майором Осиповым, во главе гренадер, бросился на приступ, но подъем на гору был так неудобен и крут, что из всего батальона только сорок человек достигли вершины горы; однако же и этой маленькой горсти людей оказалось совершенно достаточно, чтобы обратить неприятеля в бегство. И ежели материальный урон персиян при этом был невелик, то только потому, что их никто не преследовал. Кавалерия была далеко, а батальон Козловского, овладевший горой, не имел при себе артиллерии, и пустить его на лагерь главнокомандующий не решился. К счастью, в это самое время появилось тридцать казаков Семейного и Гребенского войска, успевших взобраться на гору по следам пехоты. Они преследовали бегущих и, врубившись в толпу, отбили несколько знамен и фальконетов.

С занятием горы сражение окончилось. Неприятель, не выжидая новой атаки, сам бросил свой лагерь и бежал через Эриванскую крепость, где окончательно и дочиста был ограблен своими же единоверцами.

Расстройство персидских войск было так велико, что Аббас-Мирза в тот же день поспешно ушел за Аракс, а князь Цицианов мог теперь свободно обратиться к действиям против Эривани. Раннее утро, второго июля, действительно, застало русские войска передвигающимися на другие позиции, которые со всех сторон поясом охватывали крепость. Главная квартира, при которой находилась вся кавалерия и батальон Кавказского гренадерского полка подполковника Симановича, расположилась на северной стороне Эривани, в предместье, где был городской базар, мечеть и здания караван-сарая. Тут же, несколько левее ее, напротив ханского сада, поместился батальон Саратовского полка с генерал-майором Портнягиным, а далее, с восточной стороны Эривани, в Кашагарском предместье, стояли остальные батальоны кавказских гренадер, под начальством генерал-майора Тучкова, и еще левее – тифлисцы с генералом Леонтьевым.

"Так как обложить южную сторону крепости по недостатку войск было нельзя, то здесь ограничились только возведением редута, для защиты которого были назначены оставшиеся еще свободными полторы роты Саратовского полка, под командой майора Нольде. Затем, чтобы докончить обложение крепости с запада, полковник Цехановский с девятым егерским полком отправлен был обратно через деревню Канагиры на правую сторону Занги и занял обширные сады, лежавшие напротив ханского дома.

Как только русские войска приступили к блокаде крепости, Аббас-Мирза появился снова и стал на реке Гарни-Чай. Это обстоятельство заставило подумать об усилении некоторых частей блокадной линии, и вследствие этого, между редутом Нольде и лагерем Тифлисского полка, построен был на Мухалетском бугре еще небольшой редан на сорок человек, который вместе с тем должен был служить и наблюдательным постом. До четырнадцатого июля никаких особенно тревожных известий не было, но в этот день вечером узнали, что в гарничейский лагерь прибыл из Тавриза сам Баба-хан, царствовавший в Персии под именем Фет-Али-шаха, со значительными силами и что персияне замышляют в ту же ночь атаковать блокадное расположение. Едва Цицианов разослал приказ, чтобы войска, на всякий случай, готовы были к отпору, как в два часа пополуночи ружейная пальба в отряде генерала Леонтьева уже возвестила о нападении неприятеля. В то же время из крепости сделаны были две вылазки против правого фланга, занимавшего, как мы видели, северное предместье города. Одна из этих вылазок, наткувшаяся впотьмах на отряд Портнягина, была рассеяна картечью, но другая едва не ворвалась в главную квартиру князя Цицианова и была удержана только упорным сопротивлением стоявшего там караула. Предположив, за темнотой ночи, что здесь сосредоточены главные силы, персияне приняли влево, но, попав под пушечный огонь из караван-сарая, подались еще левее и наткнулись на батальон Симановича, который, не раздумывая долго, бросился в штыки и гнал неприятеля через весь форштадт до самых стен крепости.

Между тем на левом фланге, где неприятель атаковал одновременно Мухалетский курган, редут майора Нольде и каре генерала Леонтьева, завязалось серьезное дело. Часть неприятельских войск успела перебраться даже на правую сторону Занги и кинулась было на обоз Цехановского, но егеря, под командой майора Корниенко, отбили нападение, и поручик Савранов собственноручно взял при этом персидское знамя. Прогнанный отсюда неприятель оставил в покое егерей и, переправившись обратно за речку, принял живое участие в атаке, которую вели персияне на редут майора Нольде.

Оборона этого редута принадлежит к числу замечательнейших подвигов, не часто встречающихся в военной истории. Надо сказать, что из полутора рот Саратовского пехотного полка, бывших в укреплении, одна рота с вечера была отправлена с провиантским обозом в караван-сарай и не успела возвратиться назад, когда редут, имевший только пятьдесят шесть защитников, был окружен со всех сторон трехтысячной толпой неприятеля. Пять часов редут выдерживал сильный огонь и, несмотря на малочисленность своего гарнизона, сумел найти и средства и благоприятные минуты к тому, чтобы сделать три вылазки и три раза прогонять неприятеля, пробовавшего залечь за камнями впереди редута. Из числа четырех офицеров, бывших с майором Нольде, прапорщик Рагер -отважный юноша, уже два раза раненый на вылазках, – был убит наповал, а трое – штабс-капитан Цыренев, поручик Кофтырев и подпоручик Кубовский – ранены. Наконец, когда патроны, бывшие в сумках солдат, все были расстреляны, Нольде и батальонный адъютант Кофтырев сами доставали их из патронных ящиков и раздавали людям. Геройская оборона редута приводила в восторг и удивление даже самого Фет-Али-шаха, но силы неприятеля росли и, конечно, подавили бы горсть героев, если бы к ним не явилась неожиданная помощь.

Полковник Цехановский, видя, что редут окружен со всех сторон персиянами, приказал открыть артиллерийский огонь с правого берега Занги, и действие это было настолько успешно, что неприятель, поражаемый с тыла, тотчас же стал отходить от редута[39 - Цехановский – отличный штаб-офицер – умер вскоре по возвращении из-под Эривани.].

Мухалетский редан с ничтожным гарнизоном в пятьдесят человек также отбился от персиян при помощи подоспевших к нему двух рот Тифлисского полка с майором Токаревым, но он потерял убитым храброго своего начальника поручика Мигданова.

Вообще, при отбитии штурма, на обоих редутах у русских выбыло из строя пять офицеров и тридцать нижних чинов. Но наибольшая потеря досталась в этот памятный день на долю генерала Леонтьева. Он не успел занять удобной позиции, лежавшей впереди Мухалета, и потому был вынужден прислонить свой левый фланг к высокой каменистой горе, уже занятой неприятелем, и выстрелы, направленные сверху, выбили из строя восемь офицеров и до ста двадцати нижних чинов.

Переменить позицию в то время, когда неприятель вел фронтальную атаку, не было возможности. Поручик Лабынцев, известный, по донесению Леонтьева, своей беспримерной храбростью, вызвался с охотниками очистить гору и действительно сбил неприятеля, но удержать ее за собой не мог и, подавляемый свежими силами неприятеля, отступил к отряду. «Озлобленный полученной при этом контузией и почитая неудачу нарушением своей воинской чести», Лабынцев пополнил убыль своих егерей и, вместе с прапорщиком Выскребенцовым, вновь устремился на гору, вторично сбил персиян и на этот раз, несмотря уже на все усилия неприятеля, держался до тех пор, пока не подоспели к нему на помощь пятьдесят человек гренадер и саратовцев, под начальством капитана Кушелева и штабс-капитана Лабунского, как старший, принял команду и, отстаивая гору, отнял у персиян два фальконета.

Между тем батальоны Леонтьева успели в это время отбить фронтальную атаку и захватили при этом даже неприятельское знамя. Дальнейшие усилия персиян против этой позиции не имели успеха. В час пополудни сражение окончилось, и неприятель стал отступать к Гарни-Чаю.