Кавказская война. Том 1. От древнейших времен до Ермолова

«Часть ваших владений, – писал после этого маркиз Паулуччи Сурхаю, – я отнял за то, что вы не исполнили последнего моего повеления. Теперь я ограничусь этим, но ежели вы предпримете что-либо против кюринского хана, то потеряете все ваше владение и будете скитаться, как ветреный Шейх-Али-хан, без всякого пристанища».

Генерал-майор Хатунцев назначен был военно-окружным начальником Кубинской и Дербентской провинций, получив за поражение Шейх-Али-хана орден св. Анны 1-ой степени. Последний орден пожалован был государем и маркизу Паулуччи.

Но между тем как русское оружие торжествовало на турецкой границе и в горах Дагестана, главнокомандующему было донесено, что законный наследник Карабагского ханства Джафар-Кули-Ага, юноша, когда-то искренне преданный России, но отодвинутый Гудовичем на задний план, состоит в переписке с Аббас-Мирзой, приглашая его вступить в Карабаг. Паулуччи тотчас же приказал арестовать Джафара. Батальон Троицкого полка захватил его на кочевке близ урочища Салтан-Буда-Керчи и отправил в Тифлис под сильным конвоем, которым командовал капитан Оловяшников. Джафару позволили ехать верхом, но из предосторожности посадили позади него, на той же самой лошади, солдата. Оскорбленный Джафар, переправляясь по пути через реку Тертер, столкнул солдата в воду и, пользуясь поднявшейся суматохой, бежал на свою прежнюю кочевку близ Султан-Буды. Отсюда он написал к Паулуччи, что не имел никогда и никаких сношений с Аббас-Мирзой, что был и будет верен России, а если бежал теперь, то только потому, что был опозорен арестом и грубым обращением с ним солдат и офицеров конвоя. Все это было, по всей вероятности, справедливо, и приказание арестовать Джафара было со стороны Паулуччи по меньшей мере преждевременно. Тем не менее главнокомандующий оставил письмо без ответа, и Джафар, опасаясь нового ареста, уже действительно бежал, покинув на родине жену и все свое состояние. Жена его была арестована и приговорена к уплате штрафа в сто пятьдесят тысяч рублей[51 - Мера эта не была еще приведена в исполнение, как Джафар в 1815 году добровольно вышел из Персии, был прощен и поселился по-прежнему в Карабаге.].

В январе 1812 года персияне с Джафаром уже нахлынули на Карабагское ханство и, окружив в Султан-Буда-Керчи батальон Троицкого полка, стоявший под командой майора Джини, другим отрядом поспешили занять Шах-Булах, чтобы отрезать ему сообщение с Шушей. А в это самое время из Шуши на помощь к майору Джини шел небольшой отряд под командой капитана Ильяшко. Он с боя овладел по пути Шах-Булахом, но дальше идти не решился, так как до Султан-Буды оставалось еще тридцать верст, а вся дорога была занята персиянами.

Между тем в Султан-Буде происходило следующее. Первого февраля восемнадцать тысяч пеших и конных персиян стремительно атаковали отряд, построившийся в каре у самых своих землянок. Завязалась жаркая битва, среди которой много русских офицеров выбыло из строя убитыми и ранеными. Был убит и майор Джини, заступивший его место майор Сочевский скоро получил тяжелую рану, а вслед за ним пал и капитан Гумович. Тогда команду над отрядом принял капитан Оловяшников, тот самый, который упустил Джафара на Тертере. К вечеру оба орудия были подбиты, зарядные ящики взорваны, и Аббас-Мирза прислал записку, требуя сдачи.

Оловяшников был в раздумье. Даже сам Мехти-Кули-хан карабагский, находившийся при отряде, убеждал не сдаваться, обещая ночью скрытно провести отряд к Шах-Булаху. Но Оловяшников, опасавшийся взыскания за допущенный им побег Джафара, приказал батальону положить оружие, и знамена Троицкого полка, бывшие при этом батальоне, достались в руки персиян. Мехти же бежал в Шушу окольными путями и первый привез известие о печальной участи отряда. Персидский двор был чрезвычайно доволен таким успехом.

В Уджанском замке, принадлежащем некогда наследному персидскому принцу, быть может, и доныне хранится большая картина, виденная Ермоловым во время посольства его в Персию. Она изображает победу, одержанную над русскими, которые представлены обращенными в бегство, увлекаемыми в плен и с унижением просящими помилования.

«Осматривая замок, – говорит Ермолов, – я спросил сопровождавших меня персиян: „Какое картина представляет сражение? Не АСландузское ли?“ Наморщились рожи их, и страх, изобразившийся в чертах от одного об одном воспоминании, заставил меня не требовать ответа. Я сделал другой вопрос: „Не Ленкоранское ли?“ Как будто окован был язык персиян, и ложь, столь обыкновенная в устах их, не изобрела ответа. Надобно было догадаться, что не оно. Наконец сказано мне, что картина представляет разбитие Троицкого батальона. Я замолчал против правды».

По истреблении Троицкого батальона персияне окружили Ильяшенко в Шах-Булахском замке и, выставив перед ним русские знамена и пленных, потребовали сдачи. Они угрожали в противном случае взять штурмом или держать его в блокаде, пока не выморят русских голодом. Ильяшенко, достойный сподвижник Карягина, отверг все предложения персиян; но зная, что помощи ему ожидать нельзя и что патроны у него на исходе, решился на то, что некогда сделал Карягин. Он ночью вышел из замка, прорвался сквозь персидскую армию и возвратился в Шушу через горы, по едва проходимым тропинкам. Ильяшенко произведен за это в майоры.

Вся кавказская армия была возмущена изменой Оловяшникова. Вспоминались геройские поступки Карягина и Котляревского, когда они, окруженные неприятелем в сто раз сильнейшим, бились с ним на этих же самых полях. Но Карягин давно уже умер, а Котляревский находился далеко – на турецкой границе. Отсутствие в Карабаге отважного генерала и твердого правителя становилось с каждым днем ощутительнее, и Паулуччи, находившийся в то время по случаю присоединения к России Кюринского ханства в Дербенте, решился послать в Карабаг Котляревского. Он поручил ему «восстановить доверие жителей к русскому оружию и изгладить из их памяти позорное дело Оловяшникова». Бич персиян, Котляревский, начал с того, что очистил весь Карабаг от разбойничьих шаек и двинулся против Аббас-Мирзы. Но тот поспешно отошел за Араке, уничтожив за собой переправы.

Маркиз Паулуччи и сам посетил отряд Котляревского, стоявший на персидской границе, рассчитывая сделать с ним экспедицию в персидские владения, к Зардобу. Но новые тревожные обстоятельства потребовали присутствия его в Грузии.

Теперь дело шло о народном восстании в самой Кахетии, вызванном сложными обстоятельствами тогдашнего времени. Надо сказать, что Кахетия платила России налоги почти исключительно хлебом, которого страна сама никогда не имела в достаточном количестве, так как жители ее занимались преимущественно виноделием. На Кахетии накопилось мало-помалу множество недоимок, а между тем, в 1812 году, хлеб очень был нужен, русские власти требовали его в большей настойчивостью, чем это было обыкновенно. Тут в первый раз должны были прибегнуть к экзекуционной системе. Тогда со всех сторон от жителей посыпались жалобы, что постояльцы солдаты своим обращением оскорбляют стыдливость их жен и дочерей, а агенты грузинского царевича Александра, находившего себе опору во многих грузинских князьях, поджигали народ и делали все возможное, чтобы вызвать восстание. И тридцать первого января 1812 года в деревне Ахмете восстание началось.

На следующий день в деревне Тионетах случилось обстоятельство, придавшее восстанию сразу необыкновенно острый и распространенный характер. Когда народ стоял около церкви, толкуя о тяжестях налогов, в толпу вбежала исступленная женщина и, бросившись к мужу, накинула на него свое покрывало. «Я обесчещена русским и иду ему мстить», – сказала она, обращаясь к толпе, и с этими словами, выхватив из-за пояса мужа кинжал, побежала к дому. Вся толпа с диким ревом кинулась за ней. Офицер был заколот, команда перерезана. Восстание охватило целую Кахетию, и началось повсеместное избиение русских, расквартированных малыми командами по деревням и селам. Города Телави и Сигнах подверглись осаде. Укрепленный Телави успел отбиться; но в Сигнахе, где много было грузин, комендант майор Гейне, все чиновники и весь гарнизон были вырезаны.

Грибоедов рассказывает в своих записках, что гарнизон Сигнаха сдался сам и что тогда мятежники раздели солдат донага, пустили бежать в разные стороны и перестреляли, как дичь; коменданта они изрубили в мелкие куски, сначала отрезав ему язык и заставив проглотить его.

Горькая участь постигла и стоявший в деревне Кагобети пятый эскадрон Нарвского полка, с командиром его полковником Мартыновым. Мартынов успел спасти только штандарт, с которым ускакал один унтер-офицер, а сам, запершись в башне с семнадцатью драгунами, защищался до тех пор, пока не получил смертельную рану. В деревне Кадоло команда из восьмидесяти егерей девятого полка спаслась только тем, что пробилась к небольшой крепости, находившейся в самом конце деревни. Здесь она защищалась двадцать три дня, питаясь во все это время только одной сырой пшеницей.

Быстрота, с какой разлился пламень бунта во всем Телавском уезде, поражала неожиданностью, и все отряды, посланные на выручку к Телави, понесли более или менее значительные потери. Началось с того, что шедший из Сигнахского уезда донской казачий полк, под командой есаула Кузнецова, наткнулся в лесах на огромные толпы мятежников и был совершенно разбит ими, так что Кузнецов едва успел спасти полковые знамена, с которыми и ускакал в Сагареджио. Почти в то же время три роты егерей, под командой майора Вронского, подходя к Телави, были атакованы сильнейшим неприятелем, и хотя пробились под перекрестным огнем через весь форштадт и вступили в крепость, но понесли значительные потери.

Еще неудачнее были действия третьего отряда, направленного из Сагареджио в составе двухсот восьмидесяти спешенных нарвских драгун под командой майора Есипова, и четвертого февраля, буквально под самыми стенами Телави, Есипов был убит, а из числа его драгун только сто двадцать человек – без офицеров – проникли в город, и то лишь при помощи отчаянной вылазки, сделанной из крепости.

Ободренные успехами, мятежники перенесли военные действия в Сигнахский уезд и напали на селение Бодбисхеви, где находился целый батальон Кабардинского полка под командой подполковника Степанова. Целый день с утра и до позднего вечера сражался Степанов посреди селения, объятого пламенем, но, потеряв двух офицеров и двести двенадцать человек из одного батальона, не мог удержать за собой позицию и ночью отступил к посту Кара-Агач. Вся полковая канцелярия погибла тогда в пламени, а вместе с ней сгорел и подлинный рескрипт императора Павла, пожалованный Кабардинскому полку на Мальтийское знамя за поражение аварского хана на речке Иоре.

В Кара-Агаче Степанов нашел роту егерей и два эскадрона Нижегородского полка, к которым в тот же день подоспели еще две роты кабардинцев под командой князя Орбелиани. Несмотря на силу русского отряда, мятежники обложили пост и пошли на приступ. И хотя нападение их было отбито, однако же блокада продолжалась двенадцать дней, и люди все это время питались одним ячменем, заготовленным для лошадей Нижегородского полка.

В таком положении были дела, когда сам областной начальник Портнягин, застигнутый восстанием врасплох в деревне Сагареджио, где находился штаб Нарвского полка, успел собрать кое-как до ста пятидесяти конных драгун и укрепился с ними на площади. Это было все, чем мог располагать генерал в данную минуту, а между тем получено было известие, что главные силы мятежников идут на Сагареджио. И действительно, едва Портнягин распорядился, чтобы из лазарета, стоявшего в поле, больные были перевезены в вагенбург, как лазарет уже пылал, и мятежники, под предводительством князя Кабулова, явились на лесистых высотах перед селением. Это было шестого февраля. Целую ночь шла перестрелка, а к рассвету инсургенты спустились к самой деревне и стали готовиться к штурму. Опасность для драгун возросла, у них уже были переранены до двадцати пяти человек и множество лошадей. Но в это самое время вдали послышался барабанный бой, и скоро на высотах показались две роты херсонских гренадеров, направленные сюда форсированным маршем из Тифлиса, под командой майора Бухвостова.

Появление их заставило князя Кабулова отойти от Сагареджио. Но и Портнягин мог воспользоваться присутствием пехоты только затем, чтобы отступить к Тифлису. Истребив все тяжести за невозможностью их взять с собой, драгуны вышли пешком, ведя в поводу лошадей, которых оставалось в полку втрое более, нежели нижних чинов. Неприятель, удерживаемый пехотой, преследовал слабо, и отряд благополучно добрался до Тифлиса, потеряв около тридцати человек убитыми и ранеными.

В Тифлисе между тем возникла паника, и князь Орбелиани писал к Паулуччи, что не отвечает за безопасность города, так как лезгины джигитуют уже на Авлабаре, в самом предместье столицы. Все ожидали, что мятежники пойдут прямо на Тифлис. Хотя, к счастью, этого не случилось, но обстоятельства от того не выиграли, так как восстание распространилось на весь Ананурский уезд и охватило даже Осетию.

Стоявших в Кахетии войск оказывалось недостаточно, чтобы подавить народный мятеж, и потому на подкрепление к ним отправлены были: из Тифлиса – батальон херсонских гренадеров, под командованием полковника Тихановского, а из Картли – батальон Грузинского полка, под начальством подполковника Ушакова. Из Гортискара также выступил капитан Сагинов с тремя ротами пехоты и одним орудием. Но по дороге к Душету последний отряд был встречен мятежниками и, потеряв в жаркой схватке Сагинова, получившего тяжелую рану, расстроенный, вынужден был отступить назад к Гортискару.

Мятежники торжествовали этот успех, как громкую победу. Но посреди их ликований, двенадцатого февраля, Ушаков внезапно подошел к Душету, взял его штурмом, захватил Ананур и тут же повесил одного из главных зачинщиков восстания. Энергичные действия Ушакова немедленно принесли свои плоды: целые деревни одна за другой стали являться с покорностью, и бунт в этом уголке Кахетии затих.

В таком положении были дела, когда, двадцать первого февраля, Паулуччи, прибыв в Тифлис, узнал, что отряды, стоявшие в Кара-Агаче и Телави, находились в крайней опасности, окруженные мятежниками, а что в последнее время, уже более пятнадцати дней, о них даже не было никаких известий. Главнокомандующий тотчас усилил Тихановского батальоном Тифлисского полка и приказал ему действовать с возможной энергией. Тихановский с боя овладел переправой через речку Иору, взял приступом селение Хошму и наголову разбил князя Кабулова с главными силами мятежников. Дорога к Телави были открыта.

Перед рассветом к отряду прибыл сам главнокомандующий в сопровождении многих грузинских князей. Здесь, на этой позиции, получено было им известие, что турки, пользуясь смутным положением Грузии, задумали обратно отнять Ахалкалаки. Оказалось даже, что кахетинцы сами просили помощи у ахалцихского паши, и Шериф рассчитывал, что более благоприятного времени для возвращения Ахалкалаков уже не будет. И если бы действительно ему удалось овладеть этой крепостью, прикрывавшей всю Кахетию, путь в Барчалы и даже в сам Тифлис был бы для него совершенно открыт, так как все русские войска разосланы были для усмирения мятежа. Двадцать первого февраля, в тот самый день, когда маркиз Паулуччи приехал в Тифлис из Карабага, Шериф с пятитысячным войском уже штурмовал Ахалкалаки, но после жестокого боя был отражен с огромными потерями.

В то же самое время русские силы потребовались и на границах Карсского пашалыка. Дело в том, что предприимчивый магазбердский владелец Кара-бек, уже известный убийством эрзерумского сераскира, отложился от карсского паши и стал во враждебные отношения и к Персии, и к Турции, так как владения его лежали на рубеже этих двух государств. Паулуччи воспользовался обстоятельствами, чтобы войти с Кара-беком в сношения, и когда карсский паша выслал против него войско, Лисаневич, прикрывавший в то время Бомбакскую и Шурагельскую провинции, немедленно отправил к нему, под командой майора князя Севарсамидзе, батальон Тифлисского полка в двести штыков, при семидесяти казаках. Двадцать четвертого февраля батальон соединился с Кара-беком и при деревне Паргите атаковал турецкое войско. Ожесточенный бой длился более четырех часов. Турки оборонялись мужественно и даже выбитые штыками из своих укреплений пытались держаться еще в самой деревне, но орудийный огонь и пожар, охвативший селение, заставили их наконец обратиться в бегство. Во время рукопашного боя тифлисцы отбили у турок три знамени. Потеря русского отряда состояла из тридцати девяти человек, и в числе раненых был и сам Севарсамидзе.

Все эти обстоятельства побуждали Паулуччи как можно скорее покончить с Кахетией, чтобы иметь возможность обратить оружие против турок.

Узнав, что главные силы мятежников собрались опять на дороге к Телави, у монастыря Самеба, Паулуччи, не обращая внимания ни на густоту леса, ни на то, что противники засели в крепком ущелье, приказал Тихановскому, с отрядом из шестисот человек, при двух орудиях, стремительно атаковать неприятеля; Тихановский нанес мятежникам решительное поражение[52 - В числе убитых в этом бою, к сожалению, был храбрый командир казачьего полка войсковой старшина Данилов.]. Зачинщики и коноводы мятежа, взятые в плен, были тут же повешены. Энергичные меры и здесь быстро водворили спокойствие, чему содействовало немало вступление в Кахетию, со стороны Тионет, еще отряда Ушакова, взявшего немедленно это селение приступом.

Последнее и самое упорное сопротивление было оказано грузинами в деревне Велисцице. Там, в бою, убит был из числа грузинской дружины князь Вахтанг Орбелиани, зять последнего грузинского царя Георгия, и ранее адъютант главнокомандующего князь Чавчавадзе. Паулуччи стремился, однако же, освободить как можно скорее Телавскую крепость, и нетерпение его было так велико, что он, оставив пехоту, поскакал к ней в сопровождении лишь нескольких грузинских князей и полусотни казаков. Но появления и этой горсти было достаточно, чтобы мятежники, уже потерявшие веру в успех своего дела, бежали из-под Телави. Восстание пало. Коноводы мятежа, и в числе их Кабулов, взяты были в плен и высланы в Россию. Та же участь постигла и хромого грузинского царевича Григория, жившего между хевсурами и не обращавшего на себя ничем внимания правительства, но теперь навлекшего на себя подозрение в сношениях с мятежниками.

Среди этих деятельных усилий, направленных к умиротворению края, маркиз Паулуччи неожиданно получил высочайший рескрипт. «Отличное ваше служение, – сказано было в нем, – обратило на вас особое мое внимание, и я, желая по достоинствам вашим употребить вас с большей блистательностью, повелеваю вам прибыть в Санкт-Петербург, а начальство над Грузией сдать генерал-лейтенанту Ртищеву».

Грузины с сожалением встретили это известие. Князь Захар Андроников был послан в Петербург с полномочием от грузинского дворянства подать государю прошение об оставлении маркиза главнокомандующим в Грузии. Но император Александр не признал возможным изменить своего решения; готовилась война с Наполеоном, и государь собирал вокруг себя людей, известных боевым опытом и военными дарованиями.

Назначив маркиза Паулуччи своим генерал-адъютантом, государь поручил ему должность сначала начальника главного штаба Первой западной армии, а через несколько дней – лифляндского и курляндского генерал-губернатора. Поводом к его перемещению, по словам Ермолова, послужили несогласия, возникшие между ним и главнокомандующим Барклаем-Де-Толли; но тем не менее и короткое пребывание его в армии не осталось без следа. Есть сведения, что именно его настоянием мы обязаны, что русские войска покинули Дрисский лагерь, не ожидая в нем неприятеля.

Лифляндским и курляндским генерал-губернатором Паулуччи пробыл до 1829 года, когда, оставив русскую службу, он принял главное начальство над армией короля сардинского. Впоследствии он был генерал-губернатором Генуи.

XIX. ГЕНЕРАЛ ОТ ИНФАНТЕРИИ РТИЩЕВ

В начале 1812 года, на место маркиза Паулуччи, главнокомандующим в Грузии назначен был генерал-лейтенант Николай Федорович Ртищев.

Предшествовавшая служба его не представляла ничего особенно выдающегося. Выпущенный из кадет сухопутного корпуса в 1773 году в Навагинский полк, он участвовал в кампании против шведов, потом находился с корпусом генерала Игельштрома в Польше во время восстания, известного под именем Варшавской заутрени. Назначенный, в чине генерал-майора, комендантом в Астрахань, он не успел доехать до места своего назначения, как был приказом императора Павла исключен из службы в числе многих других генералов екатерининского времени. Девять лет он прожил в отставке и только перед началом турецкой войны 1809 года снова поступил на службу, произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником шестнадцатой пехотной дивизии.

В Петербурге разрабатывался в то время новый проект управления Кавказом, по которому край этот разделялся на две совершенно отдельные и независимые друг от друга части: все Закавказье оставалось в непосредственном ведении главнокомандующего Грузией, а северная часть Кавказа отходила под управление кавказского и астраханского губернатора, в лице которого сосредоточивалась военно-административная власть и над Кавказской линией. Выбор государя на эту новую должность остановился на Ртищеве, и в феврале 1811 года он прибыл в Георгиевск.

Кратковременное управление Ртищева Линией принесло некоторую пользу в чисто гражданском отношении: он успел восстановить порядок во внутренних делах, которого не было при его предшественнике генерале Булгакове. Но в отношении военном действия его были неудачны. Принятая им система держать в повиновении горцев посредством подарков и денег была роковой ошибкой, отозвавшейся на Линии по отъезде Ртищева горькими последствиями.

Ермолов в своих записках о Кавказе приводит несколько весьма любопытных фактов, могущих служить прекрасной характеристикой деятельности Ртищева. Желая, например, доказать миролюбивое настроение горских народов, он уговорил кабардинцев отправить в Петербург депутацию, чего не мог добиться ни один из его предшественников, но он не заметил, что в этой депутации не принял участия ни один из представителей почетнейших кабардинских фамилий. Между тем «шайка бродяг и бездомников», как называет депутацию Ермолов, принята была в Петербурге весьма благосклонно, и некоторым из депутатов даны были штабс-офицерские чины и богатые подарки. Возвратившаяся депутация даже прямо презиралась гордой черкесской аристократией, и таким образом все это импровизированное выражение преданности кабардинского народа могло только разве ухудшить положение дел на Линии, и действительно, набеги, убийства и грабежи продолжались после того еще с большей интенсивностью.

Еще неудачнее была попытка Ртищева устроить мирные сношения с чеченцами – народом в высшей степени необузданным, диким и вероломным, не признававшим никогда никаких договоров. Собранные с этой целью в Моздок чеченские старшины были осыпаны подарками, но в ту же ночь, возвращаясь домой, напали за Тереком на обоз самого Ртищева и разграбили дочиста почти на собственных глазах генерала.

Памятником пребывания Ртищева на Кавказской линии осталось также укрепление святого Николая, воздвигнутое на Кубани на такой низкой местности, что во время разливов реки вода наполняла все укрепление и казармы. Болезненность и смертность в крепости превосходили всякое вероятное. «Трудно сказать, – говорит Ермолов, – чего желал Ртищев: более нездорового или более бесполезного места. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление».

Главнокомандующим в Грузию Ртищев назначен был помимо желания. Человек уже преклонных лет, не отличавшийся ни решительностью характера, ни выдающимися заслугами и военными дарованиями, Ртищев с крайней неохотой принял на себя тяжелую обязанность быть правителем обширного и беспокойного края. Особенно тяготило его то обстоятельство, что он попал в Грузию в трудную эпоху двенадцатого года, когда правительство, занятое приготовлениями к громадной борьбе с Наполеоном, естественно, не могло уделить южной своей окраине того внимания, какого требовали обстоятельства тогдашнего времени.

Между тем, действительно, Паулуччи оставил в наследство Ртищеву самое сложное и запутанное положение дел, требовавшее для своего разрешения незаурядной энергии. Турки угрожали отнять Ахалкалаки; персияне ворвались уже в Елизаветпольскую провинцию и на границе Карабага держали значительные силы; в Кахетии еще тлело восстание; царевич Александр вторгся в самую Грузию, а многочисленные скопища лезгин, наводнившие всю Картли, угрожали самому Тифлису; Дагестан кишел заговорами; в Кабарде поднималось сильное брожение. Между тем чума опустошала границы, а в районе Военно-Грузинской дороги восстали осетины, хевсуры, пшавы и тушины, которые, разрушив все мосты, совершенно перервали сообщения с Кавказской линией. К довершению всего русские полки не имели полного комплекта, а о помощи из России нечего было и думать.

В таких обстоятельствах не действовать было невозможно, и Ртищев, по его любимому выражению, «призвав на помощь всемогущего Бога», решился действовать, но не иначе, как со свойственной его характеру и летам осторожностью.

Ознакомившись на месте с положением края, он поручил отряд, стоявший на турецкой границе, генерал-майору князю Орбелиани, составившему себе известность покорением Поти. На него он возложил обязанность защищать Ахалкалакскую область и ограждать Тифлис со стороны Ахалцихе. Молодой Котляревский, герой Ахалкалаков и Мигри, оставлен был против персиян, а для поддержки его назначены небольшие отряды генералов Клодта и Лисаневича, поставленные в Нухе и в Бомбаках. Генерал-майору Хатунцеву, покорителю Казикумыка, поручены были дела Дагестана, а Симанович был вызван из Имеретии в Тифлис для управления Грузией.

К счастью, турки, вопреки общим ожиданиям, не тревожили границ, все внимание их было обращено на развязку войны на Дунае. После того как еще при Паулуччи, двадцать четвертого февраля 1812 года, генерал Лисаневич с казачьим полком и батальоном Тифлисского полка разбил турецкий отряд в Анатолии, при деревне Паргите, они ограничились лишь небольшими набегами, и князю Орбелиани за все это время не пришлось иметь ни одного сколько-нибудь значительного дела. А вскоре за тем последовал Бухарестский мир, и отряд Орбелиани мог быть даже отозван с турецкой границы в Грузию.

Нельзя, однако, не сказать, что как ни выгоден был для России Бухарестский мир вообще, на Закавказье он произвел тяжелое впечатление; там вынуждены были отдать туркам все, что в последнее время отвоевано было у них с тяжкими жертвами. Удержан был – и то вопреки трактатам – один только Сухум, как резиденция абхазского владетеля, на том лишь основании, что город этот никогда не принадлежал непосредственно Турции. Но в Ахалкалаки, в Анапу и в Поти вступили опять турецкие гарнизоны, и магометанская луна вновь осенила победное русское знамя. Турция возвратила за Кавказом все, что было ею потеряно, а русские, после целого ряда блестящих побед, очутились по отношению к ней опять на тех же невыгодных позициях, на которых были при Кнорринге и Цицианове.

Мир с Турцией оказался, впрочем, как нельзя более кстати. Почти одновременно с заключением его вспыхнул опять бунт в Кахетии, еще так недавно подавленный при Паулуччи. На этот раз он распространился на соседние земли осетин, пшавов, тушин и хевсуров. Мятежники, не ограничиваясь уже грабежом и убийством русских чиновников, попадавшихся в их руки, просили помощи лезгин и отправили гонцов к царевичу Александру, приглашая его от имени всего народа прибыть в Грузию и принять бразды правления.

Первые вооруженные шайки появились, как и первый раз, около Телави. Гарнизон крепости, находившийся в то время за Алазанью, был окружен мятежниками и только с большим трудом пробился в Телави, потеряв при этом раненым своего начальника майора Шматова, известного геройской обороной Телави во время возмущения прошлого года.