Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

Мальчишек учишь говорить
О славе, пряниках, природе,
О кубарях и о свободе —
А нас забыл…»

Здесь выделена педагогическая функция Орлова, сторонника, так называемой «ланкастерской» системы взаимного обучения и создававшего в 4-м пехотном корпусе (начальником штаба которого он был) полковые школы. Соответственно, он занят мальчишками, которые, в свою очередь думают о пряниках и кубарях. Детскую игрушку кубарь мы сейчас называем волчком, а «кубарить» или «гонять кубаря» в те времена означал «забавляться, дурить, заниматься пустяками» (Даль, II, 209). Вот и в поэме А.С. Пушкина мальчишки хохочут, а по сути – кубарят, занимаются пустяками. А вместе с ними – и героиня поэмы.

Меж тем печально, под окном,

Индейки с криком выступали

Вослед за мокрым петухом;

Три утки полоскались в луже; — полемическая отсылка к «драматической шутке» В.К. Кюхельбекера «Шекспировы духи». В своеобразном прологе этой небольшой комедии, полученной и прочитанной Пушкиным в первых числах декабря 1825 г., один из персонажей – Поэт – формулирует свое отношение к взаимоотношениям литературы и жизни в таких словах:

«Как сельских девушек, взращенных среди уток,
Гусей и кур, теляток и коров
Равнять с блестящими духами,
Которые, носясь над облаками
Пьют запах и вкушают пыль цветов?
Возьми, раскрой Шекспира…»

Собственно говоря, вся поэма «Граф Нулин» есть не что иное, как буквальное воплощение в жизнь пожелания Поэта, который в эпилоге комедии выступает в качестве alter ego автора. А три утки в луже – это сигнал Кюхельбекеру: вот тебе «шекспировские страсти» среди «теляток и коров».

С другой стороны, у читателя этих строк могла возникнуть ассоциация (и как показала критическая статья Н.М. Надеждина в «Вестнике Европы» – возникла) с комической поэмой В.Л. Пушкина «Опасный сосед» (1811) и, в частности, со строками: «Рубашки на шестах, два медные таза / Кот серый, курица мне бросились в глаза».

Белье повесить на забор – еще одно напоминание о своеобразном отношении Натальи Павловны к хозяйственным делам. У «настоящей» помещицы стирка – занятие первостепенное. Ею занималась (в первом значении слова) вся дворня при обязательном наблюдении госпожи. Вершиной «правильного» отношения к стирке было поведение Авдотьи Ивановны Сабуровой (в девичестве княжны Оболенской). Она приобрела голландское «столовое белье» и два раза в год посылала его стирать – в Голландию (Благово, 63).

Вдруг колокольчик зазвенел. – Поддужные колокольчики получили распространение в России во второй половине XVIII века как один из необходимых элементов ямской почты, вытеснив в качестве средства оповещения не привившийся на русской почве европейский почтовый рожок. Тогда (не позже 1770 г.) на дорогах России появились первые тройки, сменившие упряжь цугом, в которой лошадей запрягали (по одной или парами) одну за другой. В тройке коренник, запряженный в дугу, должен бежать рысью, а пристяжные лошади – галопом. Такое сочетание аллюров резко повышало скорость экипажа. Дуга же и ровный бег коренника позволяли использовать колокольчик.

Традиция связывает появление первых колокольчиков с городом Валдай Новгородской губернии (первый датированный колокольчик – 1802 года) Валдайские колокольчики: круглые, с толстыми стенками, диаметром от 90 до 125 см, сделанные из того же бронзового сплава, из которого отливались церковные колокола – стали образцом для других изготовителей (Ганулич1982, 151–153; Ким, 3). Появилась даже специальная форма колокольчика: «Дар Валдая». Ямские колокольчики привязывали сыромятными ремешками к дуге коренника. Число колокольчиков колебалось от одного до девяти, а в упряжь пристяжных лошадей вплетали бубенцы (Ганулич1983, 144–147). Колокольчики особой конической формы – гречишной – подвешивали под шею коренника. В начале XIX в. возникла традиция помещать надписи на поддужных колокольчиках: «Кого люблю, того и дарю», «Сдалеча весточку собою подавай», «Купи, не скупись, сам веселись», «Звону много – веселей дорога», «Езжай – поспешай, звони – утешай».

Почтовых лошадей (за двойную плату) могли использовать для поездок все те, кто хотел ехать быстро. Поэтому звон колокольчика чаще всего означал приближение экипажа с путешественником. Впрочем, несмотря на прямые запрещения, мода на колокольчики быстро распространилась на дворянское и купеческое сословия. В деревне, где нравы были свободней, а контроль – слабее, каждый желающий мог почти беспрепятственно подвязать к дуге коренника свой собственный колокольчик.

Глава 7

(Граф Нулин)

(текст)

Кто долго жил в глуши печальной.
Друзья, тот верно знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?..
Уж не она ли?.. Боже мой!
Вот ближе, ближе. Сердце бьется.
Но мимо, мимо звук несется,
Слабей… и смолкнул за горой.

(комментарий)

Данная главка – первое из четырех отступлений в поэме (если не считать заключительного четверостишия) и первое прямое обращение «рассказчика» к читателю. Эта особенность сказовой манеры, отсылающей читателя к устной речи, отчасти заимствована Пушкиным у Лафонтена. Б.В. Томашевский определил три особенности творческой манеры Лафонтена, примененные в «Графе Нулине»: слабая зависимость действия от сюжета, перенесение внимания с него на саму манеру изложения; комическое использование архаизмов; большое количество речей «от автора», «обрамляющих» повествование (Томашевский, 250–251).

Но в авторских отступлениях в поэме «Граф Нулин» есть одна особенность. Три из них (и заключительная «мораль») соответствуют настроению, в котором пребывает в настоящий момент один из персонажей поэмы. В данном случае тон рассказчика совпадает с настроением Натальи Павловны, «занятой» дракой козла и собаки и безмерно скучающей в глуши печальной. Это тем более заметно, что авторская речь «врезана» в повествование между строк: Вдруг колокольчик зазвенел и Наталья Павловна к балкону бежит…

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?.. – реминисценция на приезд в Михайловское И.И. Пущина. Лицейский друг и сосед по дортуару как никто другой соответствовал этой характеристике. Встреча друзей состоялась 11 января 1825 г. и отозвалась затем в знаменитом послании 1826 года:

«Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный
Твой колокольчик огласил…» (II – 341)

Легко заметить лексическую близость послания Пущину и этой части поэмы: обращение к другу (друзьям); колокольчик; друг запоздалый – «друг бесценный»; глушь печальная – «печальный снег».

Тема колокольчика постоянно присутствует и в воспоминании Пущина об этой встрече:

«Скачем опять в гору извилистой тропой – вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольца… Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик… Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокунулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем и пьем на вечную разлуку!» (Пущин, 67–68 и 73).

Письмо от Пущина, в котором тот сообщал о своем отъезде в Петербург, Александр Сергеевич получил за два-три дня до того, как начал писать «Графа Нулина», воскресив память о встрече, случившейся почти год назад.

Уж не она ли?.. Боже мой! – в отличие от предыдущих строк, эти – не более чем литературная мистификация. Можно было бы попробовать угадать, кого из реальных лиц имеет в виду автор в данном случае: Анну или Евпраксию Вульф, Александру Осипову или Анну Керн. Все они жили неподалеку от Михайловского, все были молоды и красивы. В отношении к ним Пушкина прослеживаются элементы романтической игры. Однако Ю.М. Лотман очень убедительно показал, что стихотворные отсылки к «даме сердца» в пушкинских текстах 20-х годов есть не что иное, как сознательная (а отчасти и бессознательная) «мифологизация личности» писателя, прочно связанная с литературно-бытовой традиций романтизма (Лотман1995, 253–256).

… и смолкнул за горой. – В словаре Даля можно найти три значения слова «гора» применительно к реалиям российской средней полосы: а) «горка», то есть холм; б) крутой берег реки; в) кладбище, расположенное на пригорке (Даль, I, 375). Поскольку выше (как мы уже знаем) дана реминисценция на обстоятельства жизни автора, то и гора – принадлежность не только литературного, но и реального пейзажа Михайловского. Уже названия соседних Михайловскому Святогорского монастыря и Тригорского – поместья А.П. Осиповой-Вульф подсказывают нам, что гора (холм) – естественная часть пейзажа. Но любопытно, что в самом Михайловском и вокруг него встречаются все три типа «гор», отмеченных у Даля. Сама усадьба была расположена на крутом берегу (обрыве) реки Сороти, рядом с Михайловским два «именных» холма Воронья гора и Савкина горка, старая часовня Михайловского стояла на Поклонной горке, а невдалеке – холм, «на котором во время оно находилась «скудельня» – место погребения бездомных людей…» (Гейченко, 99 и 132; Васильев, 4–5).

Глава 8

(Граф Нулин)

(текст)

Наталья Павловна к балкону
Бежит, обрадована звону,
Глядит и видит: за рекой,
У мельницы, коляска скачет,
Вот на мосту – к нам точно… нет,
Поворотила влево. Вслед
Она глядит и чуть не плачет.

(комментарий)

Пейзаж, который наблюдала Наталья Павловна с балкона – важный элемент усадебной жизни. «Мир усадьбы, – отмечает исследователь этой темы, – складывался из соотношения природных, пейзажных мотивов и архитектурных, пространственно-художественных» («… в окрестностях», 157). Традиция вписывать помещичью усадьбу в пейзаж возникла не ранее середины XVIII века. Еще в 1760-е годы знаменитый в будущем агроном и естествоиспытатель А.Т. Болотов, переселившись из столицы в деревню, сокрушался, как неудобно и некрасиво расположены дома соседей. Дом его будущего тестя стоял на косогоре, в результате чего одна половина дома была выше другой. То, что можно было назвать пейзажем, выглядело следующим образом: