От/чёт

Здесь мы встречаем набор бродячих с глубокой древности сюжетов о тайном знамении перед рождением младенца и попыткой избавиться от него, но не убийством, а «отбрасыванием». На ум сразу же приходят Эдип, Ромул и Рем, Моисей.

Далее в сказании говориться, что когда у царицы родился настоящий сын, Иуда его много бил. Когда же открылось, что Иуда не царский сын, то настоящего он убил, после чего бежал в Иерусалим, где вошел в число слуг Пилата. И опять мы вспоминаем Моисея, воспитанного дочерью фараона и убившего египтянина.

Пилат послал Иуду сорвать яблоки из соседнего сада, принадлежавшего его отцу Рувиму. И когда тот рвал яблоки, Рувим увидел его, стал бранить, и в драке Иуда убил Рувима, а яблоки принес Пилату. После чего Пилат отдал имущество Рувима Иуде, а Сиборию выдал за него замуж. Этот поворот сюжета возвращает нас опять к Эдипу. Боле того, в современной научной литературе «Сказание об Иуде» трактуется именно как вариант «эдипова мифа».

Но на самом деле все сложнее. Мы можем вспомнить еще один античный миф: о Геракле и яблоках Гесперид. Выполняя последнее поручение царя Эврисфея, Геракл ищет сад титана Атланта. По дороге он убивает великана Атласа, заставлявшего всех путников с ним бороться, и египетского царя Бусириса, захватившего Геракла во сне и собиравшегося принести его в жертву своим богам, чтобы прекратился неурожай. В сопоставлении с этим мифом мы видим, что убийство отца в саду только отчасти эдипово. Оно нужно, прежде всего, для того, чтобы Иуда выполнил свое главное предназначение – приблизился к Иисусу и предал его. Так и в мифе о Геракле его поход за яблоками сам по себе ничего не значил (Эврисфей оставил яблоки Гераклу, тот отдал их Афине, та вернула их Гесперидам), но был необходим герою для того, чтобы освободиться от службы.

Иуда после кражи яблок, тоже освобождается от службы Пилату. В горе Сибория признается Иуде о том, как она поступила с сыном, и Иуда узнает, кто он такой. По совету матери-жены он идет к Иисусу, получает от него прощение во всех грехах и принимает поручение носить ковчежец с милостыней. Завершается повесть моралью: «Хорошо, что сей в воздухе погиб, за то, что оскорбил ангела и человека, из пределов ангельских и человеческих изгнан был. Нигде, как только в воздухе с демонами надлежало ему водвориться и погибнуть». Если верно предположение, что происхождение повести очень древнее (может быть, второго века нашей эры), то ее широкое бытование свидетельствует о том, что известное нам сейчас как протестантское (и даже более узко – кальвинистское) представление о предназначенности каждого человека к спасению или погибели, на самом деле, всегда присутствовало в христианстве и концентрировалось в образе Иуды.

Но был и другой вариант объяснения-обвинения предательства. Первая попытка отойти от идеи предназначенности в трактовке образа Иуды была предпринята Папием Иерапольским, учеником Иоанна Богослова (правда, его мысли об Иуде известны нам только в более позднем изложении Иринея Лионского). Папий утверждал, что корень поступка Иуды зарыт неглубоко. Он в изначальном сомнении, в предпочтении разума вере. Иуда усомнился в словах Иисуса, приводимых Иоанном: «Придут дни, когда будут расти виноградные деревья, и на каждом будет по десяти тысяч лоз, на каждой лозе по десть тысяч веток, на каждой ветке по десять тысяч прутьев, на каждом пруте по десять тысяч кистей, и на каждой кисти по десять тысяч ягодин и каждая выжатая ягодина даст по двадцать тысяч мер вина. И года кто-либо из святых возьмется за кисть, то другая возопит: «Я лучшая кисть, возьми меня; через меня благослови Господа». Самое замечательное в рассказе Иоанна, переданного Папием это ответ Иисуса на сомнение Иуды: «Это для верующих достойно веры. Когда же Иуда предатель не поверил сему и спросил, каким образом сотворятся Господом такое изобилие произрастаний, то Господь сказал: это увидят те, которые достигнут тех (времен)».

Итак, предательство объясняется не предназначенностью, а неизбранностью, несмотря на призвание, то есть в точном соответствии со словами Иисуса: «много званных, мало избранных».

В IV веке святой Ефрем Сирин предложил еще одно объяснение. Иуда в нем символизирует собой будущее – то самое, которого ждут все христиане: «И дабы милосердие не посрамилось в наказании его, не нашлось никого из сынов мира и истины, кто убил бы его, но сам повесил себя на веревке, чтобы показать, что в последний день злоба человеческая таким же образом погубит и истребит сама себя». Тем самым идея мимесиса, торжествуя, соединяет начало и конец христианской эры. Судьба же Иуды предвещает человечеству кратковременное торжество и окончательное падение сил зла.

Иуда осужденный становится одним из мотивов иконописи. Так, в русской иконописи XV–XVI веков нередко можно встретить повторяющиеся сюжеты схождения Иисуса в ад после воскрешения и Страшного суда. Общей деталью обоих сюжетов становится изображение Сатаны в адском пламени с Иудой на коленях.

[слайд]

Показательно, что эти детали православной иконописи перекликаются со средневековыми католическими текстами. В «Житии св. Брендана», жившего в VI веке, есть описание его встречи с Иудой во время плавания по «морю-океану». Вот что рассказал тот: «Я есмь несчастнейший Иуда, наинегоднейший торгаш. днем и ночью я пылаю среди горы, которую вы видели, словно кусок свинца, расплавленного в масле. Там находиться Левиафан со своей свитой. Это губительная преисподняя, испускающая пламя. Так происходит каждый раз, когда она проглатывает нечестивые души».

Апофеозом Иуды виновного выглядит фреска «Поцелуй Иуды» в капелле дель Арена, написанная Джотто около 1305 г.

Одутловатое, чуть звероподобное лицо Иуды, обнимающего Иисуса, представлено как невероятно искаженное отражение правильных черт лика Христа. Снизу вверх смотрит Иуда в глаза своей жертве и одновременно судье. Поза его такова, что он как будто хочет пасть на колени и не смеет в оцепенении ужаса от содеянного. Подлость человеческая и самоосознание подлости – вот что, на наш взгляд, символизирует Иуда у Джотто.

[слайд]

Но, пожалуй, наиболее яркий сюжет религиозной живописи, из тех, что связаны с образом Иуды – это «Тайная вечеря». Самое известное воплощение этого сюжета принадлежит кисти Леонардо да Винчи, это фреска трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие в Милане.

[слайд]

Работая над фреской, Леонардо отошел от прежнего канона, в соответствии с которым Иисуса и апостолов следует изображать по одну сторону стола, а Иуду – по другую, подчеркивая несовместимость праведности и падения.

[слайд]

У Леонардо Иисус и двеннадцать апостолов расположены по одну сторону стола. Иуда, сидящий вторым справа от Иисуса, обращен к зрителям даже не в профиль (как полагалась его изображать на иконах, поскольку он «написан не на небесах, а на земле, вместе с распинателями Господа» – так писал Ефрем Сирин), а почти затылком к зрителям. Он отшатнулся от Спасителя, зажав в правой руке деньги, полученные за предательство.

[слайд]

Но нас сейчас должно интересовать не это, а то, что левой рукой Иуда тянется не к блюду (как у Матфея), а скорее к чаше, рядом с которой лежит правая рука Иисуса. Две руки, почти встречающиеся у чаши, образуют почти правильную параболу: от плеча правой руки Иисуса до плеча левой (естественно) руки Иуды. А что такое парабола? Греческое «parabole» переводится на русский как «сравнение». Возможно, нам предложено сравнить Иисуса и Иуду. По каким «параметрам»? Мы сейчас можем только догадываться. Но это не все. Еще одно значение слова парабола – «притча». То, что Иисус говорил притчами, известно любому, даже тем, кто не держал в руках книг Нового Завета. Намекает ли Леонардо на какую-то из притч Иисуса? И, если да, то на какую? Или «парабола рук» как-то связана с тем, что после Тайной вечери Иисус возгласил: «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце» (Иоанн, 16. 25)?

И еще. В русской иконописи XV – начала XVI веков (то есть именно того времени, когда жил и работал Леонардо), в изображении Тайной вечери Иуда, что в московской,

[слайд]

что в новгородской школе,

[слайд]

изображен тянущимся через весь стол к чаше, стоящей в центре, причем Иисус свою руку к чаше не подносит. Мотив чаши, столь важный, как для Тайной вечери (причастия), так и для последней молитвы в Гефсиманском саду («моление о чаше»), в русской иконописи стал одним из центральных со времени написания Троицы Андреем Рублевым.

[слайд]

Не хотелось бы проводить необдуманные параллели, но чаша в этой иконе – композиционный центр, первый из нескольких кругов, вставленных друг в друга. Почему на русских иконах Иуда с такой жадностью тянется к чаше, содержание которой Иисус через мгновение объявит кровью Нового завета «за многих изливаемой во оставление грехов», тоже загадка, пока неразрешенная.

И уж если пошла речь о загаданном, но не имеющем отгадки, то дождитесь лекции о роли колокола в христианском сознании, и мы вновь поговорим об Иуде повешенном.

Но есть, как я уже говорил, и другой подход к разрешению, если не всех, то части загадок: оправдание Иуды.

В первой половине III века Ориген Александрийский, преподаватель риторики и грамматики, пресвитер (правда, недолго, вскоре сана был лишен и более того, посмертно осужден на Вселенском соборе 553 года), учитель Григория Назианзина и Григория Нисского, написал трактат «Против Цельса». В нем он подробно и тщательно опровергал положения самого едкого и злого памфлета против христианства и самой личности Иисуса, известного по имени автора – Цельса.

В третьей книге своего трактата, в девятой главе, Ориген утверждал, что «в душе Иуды, очевидно, боролись противоположные чувства: он не был всей душой настроен против Иисуса, но не сохранял по отношению к Нему всей душой и того чувства уважения, каким проникается ученик к учителю…И этим поступком [самоубийством] он сам над собой произнес приговор и в то же время показал, какую силу имело учение Иисуса над Иудой – этим грешником, вором и предателем, который все же не мог совершенно исторгнуть из своего сердца учения Иисуса, преподанное ему». Так Ориген, в рамках христианской традиции, сформулировал постулат о двойственности натуры Иуды, борьбы в нем сил добра и зла. Самоубийство, в таком случае, необходимо трактовать как победу сил добра в душе Иуды.

Через тысячу двести лет после Оригена, этот же постулат воспроизвел не кто-нибудь, а друг и капеллан Авиньонского папы Бенедикта XIII. Он прочел проповедь об Иуде, в которой тот представлен человеком грешным, но раскаявшимся. Не вынеся тяжести своей вины, Иуда бросился к Казнимому, чтобы слезами вымолить прощение, но не смог пробиться на Голгофу через толпу. Тогда он повесился. Освобожденная от груза тела душа его взлетела на Голгофу. Иуда получил прощение, душа его очистилась и заняла свое место подле Христа рядом с другими его учениками.

Возмущению присутствующих на проповеди не было предела, и папе пришлось скрывать своего любимца от тех, кто грозил с ним расправиться. А мы отметим, что странная проповедь была прочитана в начале XV века, тогда же, когда на Руси появляется много икон с Иудой и чашей.

Теперь вернемся назад, к V веку нашей эры. В то время в Палестине, в иудейской богословской среде, был написан трактат «Тольдот Иешу» («Родословие Исуса») – памфлет на христиан. Автор трактата опирался на Талмуд и Евангельские тексты, в том числе апокрифические. Так вот, Иисус по «Тольдоту» мог творить чудеса потому, что овладел тайной тетраграммона – произношения четырех еврейских букв, означающих тайное личное имя Бога. Написание этих четырех букв известно всем. В русской транскрипции они (по отдельности) звучат, как «йот», «хе», «вау», хе». А вместе составляют слово «Яхве». Но Яхве не является истинным именем Бога, а как бы его псевдонимом, разрешенным для произношения. Подлинная же транскрипция имени Бога – «непроизносимое имя» – хранилась в храме Соломона и составляла великую тайну еврейского народа.

Тот, кто смог бы произнести «непроизносимое имя» получал доступ ко всем тайнам бытия и власть над вещами, людьми и природными явлениями. Многие пытались это сделать, пробираясь в святая святых храма Соломона, но забывали слово, как только выходили наружу. Лишь Иешу догадался написать слово на кусочке пергамента и вложить его в рану на бедре. Забыв транскрипцию при выходе из храма, Иешу почувствовал боль в бедре и обнаружил в ране записанное им тайное имя Бога, что дало ему силу творить чудеса. Но Иуде Искариоту удалось сделать тоже самое – и он мог повторить все те чудеса, что творил Иешу.

В так называемой «Страсбургской рукописи» трактата написано: «Как только Иешу со своими приближенными прибыл к царице [Елене – правительнице Иудеи], она послала за мудрецами. Тут Иешу встал и сказал ей: обо мне пророчество: «Псы окружили меня», но мне сказано: «Не бойся их, ибо Я с тобою». Как только мудрецы вошли и Иуда Искариот с ними, он (Иешу) снова поднялся, и, обращаясь к царице, сказал: на мне сбылись слова «взойду на небо», и еще «но Бог избавит душу мою…». С этими словами он поднял руки, как орел крылья, и взлетел, и народ удивленно воскликнул: как он может взлетать между небом и землей!?

Мудрецы Изралевы сказали об Иуде Искариоте: также и этот овладел буквами и взлетит! Тотчас тот, таким образом, взлетел в воздух, и люди пришли в изумление: он летает подобно орлу! Но вся сила Искариота, чтобы летать в воздухе, чего никто не мог сделать, заключалась в непроизносимом Имени, которое держало на весу и не давало упасть. Как только Иуда увидел, что он оказался над Иешу, он помочился на него, отчего тот был осквернен и упал на землю, а за ним и Иуда».

В другом варианте «Тольдота» – «Венской рукописи» мы находим несколько иные подробности этой истории: «Тогда мудрецы сказали Иуде Искариоту: да поддержит тебя Господь, повергни его, взлети и оскверни его своим семенем, чтоб иссякла вся сила его. Повинуясь их приказу, Иуда тотчас же запачкал и забрызгал злодея своим семяизвержением, отчего тот осквернился и упал на землю. Но вместе с этим он сделал и другое дело: ибо забрызганный семенем злодей забыл тайное Имя. И когда он осквернил Иешу, то осквернился семенем и сам и следом за ним рухнул на землю. Но народные мудрецы, знавшие тайну, никак не выдали себя, но поносили и ругали Иуду Искариота, и когда вскипели распря и ссора, то говорили другим, что Иуда дурно поступил с Иешу».

Таким образом, выходит, что Иуда был кем-то вроде тайного агента «иудейских мудрецов», разоблачившим происки колдуна Иешу, но «засветившегося» перед властью и народом. В лучших традициях спецслужб, много раз описанных писателями детективного жанра (рекомендую Ле Карре), руководство отреклось от своего агента, списав на него все огрехи тайной операции.

Существовало и еще одно не вполне чуждое христианству объяснение-оправдание Иуды. Мы не знаем, когда оно появилось, но вот что пишет о некой секте «каинитов» в своей первой книге «Против Ересей» св. Ириней Лионский: «Другие опять говорят, что Каин происходит от высшей силы, и Исава, Корея, содомлян и всех таковых же признают своими родственниками, и поэтому они были гонимы Творцом, но ни один из них не потерпел вреда, ибо Премудрость взяла от них назад к себе самой свою собственность.

И это, учат они, хорошо знал предатель Иуда, и так как он только знал истину, то и совершил тайну предания, и через него, говорят они, разрешено все земное и небесное. Они также выдают вымышленную историю такого рода, называя его Евангелием Иуды».

Логика каинитов в передаче Иринея проста и непрошибаема: не будь предательства Иуды, не было бы искупительной жертвы Христа (не мог же он сам на себя донести, это бы уж слишком напоминало игру в поддавки). Иисусу нужен был помощник. А может быть, это Иуде нужен был исполнитель высшего предназначения, и он нашел такового в Иисусе. В любом случае Иуда становиться соисполнителем божественной воли, взявшем на себя не меньшую, а может быть, и большую часть страданий. Ведь Иисус страдал недолго и позже был возвеличен, а проклятия Иуде звучат и по сей день.

О тайном знании Иуды писал в 1913 году Ю. Николаев в книге «В поисках божества». Он приводит две версии объяснения-оправдания Иуды: «… каиниты пытались и в евангельском повествовании найти оправдание для Иуды, которого они выставляли также носителем Откровения. Они полагали, что Иуда был единственным апостолом, посвященным во все тайны мирового искупления: он знал о необходимости пролития крови Иисуса Христа и потому предал Его на смерть и тем разрешил загадку великой победы над низшими силами…Существовало и другое толкование роли Иуды: по этой версии, Иисус Христос слишком ясно раскрывал перед непосвященными тайны глубочайшего познания, доступного лишь немногим избранным. И за раскрытие этих тайн Он бы предан на смерть Иудой – представителем высшего посвящения. Мы не знаем, какое из этих двух объяснений предательства Иуды содержалось в «Евангелии Иуды», бывшем в большом почете у каинитов».

Показательно, что во второй половине XIX века и в начале века ХХ об Иуде писали много и охотно, возрождая при этом традицию каинитов. Приведем лишь два примера. В 1857 году Де Куинси опубликовал книгу, в которой заявил: «Не одно из дел, но все дела, приписываемые традицией Иуде Искариотскому, – это ложь». И далее утверждал, что Иуда предал Христа, чтобы вынудить его объявить о своей божественности и разжечь народное восстание. Через полвека, в 1904, году Нильс Рунеберг для своей книги «Христос и Иуда» взял эпиграфом слова Куинси. По его мнению, Иуда был единственным из апостолов, кто угадал тайную божественность и ужасную цель Иисуса. (Собственно говоря, именно эту точку зрения воспроизводит Сармаго, о котором я говорил в начале лекции).

Чуть ранее, в 1880 году, французский богослов и миссионер Анри Дидон, в книге «Иисус Христос» объяснил поступок Иуды закономерным проявлением свободы воли, присущей человеку от Адама: «Воля человека свободна; она может располагать собой как ей угодно: она может поддаться соблазну или противостоять ему, поработить себя греху или освободиться от него. Человек, долго противящийся велениям Божиим, мало-помалу ожесточается и черствеет. Божественные внушения не трогают его сердца, не увлекают его; он становится доступным и покорным воле злого духа. Зло воплощается в нем, овладевает им всецело, доводит до рабского подчинения пороку, и под гнетом этого господства бесовской власти нет такого преступления, которое не могло бы созреть в душе погибшего человека, нет противодействия его страшной преступной силе. Он ненавидит все доброе; он ненавидит Самого Бога. Этим психологическим законом объясняется тайна возникновения преступного замысла в душе Иуды Искариота.

(Кстати, если кто-то из вас понял, в чем заключается здесь психологический закон свободы воли, пусть мне это после лекции объяснит. Если удастся, обещаю зачет по итогам семестра.)

В 1907 году появляется рассказ Леонида Андреева, с которого я эту лекцию начинал. На него отозвался своей рецензией-эссе Максимилиан Волошин. В ней Иуда предстает образом «человека достигшего высшей чистоты и святости, который добровольно принимает на свою душу постыдное преступление как подвиг высшего смирения», утверждая, что этот образ «возник еще в Индии». Волошин имеет в виду Арджуну, ученика Кришны, хотя на наш взгляд, это сопоставление никуда не годиться.

Столь пристальное внимание к личности Иуды не могло не вызывать к жизни точку зрения, отрицавшую возможность самого его существования (и здесь мы возвращаемся к роману Булгакова: если не было Христа, то тем более не было и Иуды). И вот в 1923 году в Берлине вышла книга Р. М. Бланка «Иуда Искариот в свете истории». В ней мы читаем: «Иуда не предавал Иисуса иудейским первосвященникам: нечего было предавать им, Иисус не совершил никакого проступка против еврейских законов, он ничего не сделал и ничего не сказал против еврейской религии. Иудейские первосвященники не судили Иисуса и не приговаривали его к смертной казни: не имели они для этого ни формального права, ни материального повода. Да и не было, по всей вероятности, никакого Иуды Искариота. Но кто же судил Иисуса? За что он был распят? Вина Иисуса была начертана на распятии, как всегда у римлян. «Царь иудейский». Вполне определенное обвинение».

Не правда ли, как явно перекликается эта точка зрения с той, что высказал в романе Булгакова Берлиоз: о выдуманном Иисусе, «которого на самом деле никогда не было в живых».