Большая барыня

– Не не дурна, а призовый должен быть!

– Как это призовый?

– То есть, ваше сиятельство, конь этот должен был брать призы, деньги то есть.

– Этого я, право, не знаю; кажется, иногда муж мой посылал лошадей куда-то.

– Верно, так, быть не может иначе, ваше сиятельство; кому же и брать, как не такому! Взгляните на грудь, на мышцы, на мах, а круп-то, круп – печь печью.

– Вы страстны к лошадям, сосед?

– Умер бы с ними, ваше сиятельство!

– А есть у вас хорошие лошади?

– У меня? Да откуда они будут у меня? Разве продать жиду именьишко да купить одну, и то купишь ли, полно?

– Хотите, я продам вам?

– Что это, ваше сиятельство?

– Лошадь, – отвечала графиня.

– Какую лошадь?

– Точно такую, как эта.

– А Костюково мое возьмете себе?

– Какой вздор!

– Как вздор? да чем же я заплачу?

– Я подожду, сколько хотите, – сказала графиня смеясь.

– Нет, уж извините, таких дел отродясь не делал, да и умру, надеюсь, не сделаю.

– Вы поступаете со мною не так, как добрый сосед, и не дружески, Петр Авдеевич.

– А вы, ваше сиятельство, и сам не знаю за что, обижаете меня.

– Чем это?

– Об этом после, ваше сиятельство, – сказал затронутый за живое штаб-ротмистр.

– Я хочу теперь, сию минуту!

– Вот лес, графиня, и две дороги, куда прикажете?

– Мне все равно, а все-таки прошу сказать, чем я обидела вас?

– Вы сами знаете, ваше сиятельство! За что бы, кажется, обижать меня? Я ведь, ваше сиятельство, от души то есть предложил вам мою бедную хату, ваше сиятельство, не из видов каких-нибудь, и умер бы, ваше сиятельство, с радостию за вас, а за смерть заплатить нельзя…

Последние слова произнес Петр Авдеевич так нетвердо, так несвязно и так как-то грустно, что графиня, выслушав их, схватила его за руки и крепко пожала их…

Думая, что надо остановиться, штаб-ротмистр осадил коня и посмотрел на графиню… Он перепугался: глаза графини казались ему страшны.

– Не сказал ли я чего глупого, ваше сиятельство? – робко проговорил штаб-ротмистр.

– Не вы, а я сказала глупость и виновата пред вами, – воскликнула графиня, – но успокойте меня, Петр Авдеевич, и скажите, что вы забудете ее со временем.

– Эх, ваше сиятельство, охота же вам, право, говорить так со мною! Велика важность! Ну, сказали так сказали, и сказали бы больше подобному мне, ничего…

– Петр Авдеевич, вы не добры!

– Куда ехать, ваше сиятельство?

– Домой! – отвечала графиня и всю дорогу молчала.

Подъехав к великолепному дворцу своему, графиня не вышла из саней, пока выбежавший слуга не принял вожжей из рук штаб-ротмистра, тогда только с легкостию сильфиды выпрыгнула она на землю и в сопровождении Петра Авдеевича вошла в светлую и обширную прихожую, отделявшую подъезд от главной лестницы.

– Ежели вам угодно прежде всего познакомиться с комнатами, для вас приготовленными, Петр Авдеевич, – сказала графиня, обращаясь к штаб-ротмистру, – то я провожу вас в них сама…

– Для меня приготовленными? – повторил изумленный костюковский помещик.

– Надеюсь, что вы для меня сделали бы то же.

– Но вы и я, графиня?

– Не все равно, Петр Авдеевич только потому, что я добрее вас.

– В ум не взберу, ваше сиятельство!

– Вам угодно, чтобы я объяснилась?

– Смею умолять об этом, ваше сиятельство, – сказал штаб-ротмистр, все еще не понимая графиню.

– Извольте; предлагая вам купить у меня лошадь, я нимало не думала о средствах ваших, Петр Авдеевич, и действовала, собственно, по желанию сделать себе удовольствие; но вы приняли иначе предложение мое, и я поспешила сознаться в вине и просила прощения. Что же сделали вы, я вас спрашиваю?

– Что же сделал я, ваше сиятельство? разве я сделал что-нибудь?

– Еще бы! наговорить мне кучу неприятностей, наморщить лоб и не простить!..

– Графиня! – проговорил Петр Авдеевич жалобным голосом.

– Что графиня? ну, что вы придумали к своему оправданию?

– Где же мне? и не докладывал ли я вашему сиятельству, что милости ваши лишили меня последнего умишка; придумайте уж вы что-нибудь.