Белое дело в России. 1920–1922 гг.

Но этого возрождения чрезвычайно трудно достигнуть… без предварительного создания единства государственной власти, единства финансов, единой экономической политики и единой армии. Идти к той же цели путем союза отдельных областей, превращающегося в свое время в отдельное государство, значило бы идти чрезвычайно долгой и опасной дорогой… Руководители Рады в погоне за государственной самостоятельностью Кубани стремятся ввести собственную политику… В таких «самостийнических» стремлениях очень мало демократизма, но много дешевой демагогии». Правда, после вынесения Радой решения об аннулировании полномочий «парижской делегации» Мякотин полагал конфликт исчерпанным и призывал стороны к компромиссу[103 - Там же, с. 22–23; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 63, 25 декабря 1919 г.].

«Действо», однако, продолжилось. На заседании 8 ноября депутаты Траценко и Каплин поставили вопрос «о необходимости, в видах усовершенствования строя управления, предупреждения осложнений в Крае и на фронте и сохранения жизни арестованных членов Рады, произвести некоторые изменения ныне действующего Временного Положения об управлении Кубанским Краем». Легкость и быстрота, с которой голосовались поправки, принципиально менявшие структуру политической системы Края (они были приняты в течение немногим более трех часов в двух чтениях), свидетельствуют как о растерянности «самостийной оппозиции», так и о готовности части депутатов Рады провести обсуждавшиеся накануне сессии поправки, используя «ультиматумы» со стороны Главного командования (показательно, что поправки были приняты после выступления в парламенте Врангеля, говорившего депутатам о важности укрепления фронта и тыла). Но в конце заседания 8 ноября был принят документ, в преамбуле которого уже не осталось и следов оппозиции: «Кубанский Край мыслит себя неразрывно спаянным с Единой, Великой и Свободной Россией. Население Края сохраняет твердую уверенность в близкой победе над врагами России и непоколебимое решение вести борьбу до конца в тесном союзе с Добровольческой Армией». Провозглашалась и важность участия в работе Южнорусской конференции для «создания единой Государственной власти на Юге России с участием в ней представителей Кубани и с сохранением за Кубанью широких прав по устроению краевой жизни через свои представительные учреждения и органы исполнительной власти». Далее шли конституционные поправки, сводившиеся к следующему: Законодательная Рада распускалась и ее функции передавались Краевой Раде. Учреждалась особая Атаманская Рада, назначение которой определялось «исключительно для избрания Войскового Атамана». Порядок ее избрания еще следовало утвердить. Расширялись полномочия исполнительной власти, и хотя правительство сохраняло свою ответственность перед Радой, атаман получил право роспуска Краевой Рады в случае «несогласия с вотумом недоверия Правительству», при этом в течение двух месяцев следовало провести новые выборы парламента, а в случае повторного вотума недоверия – отправлялось в отставку правительство[104 - ГА РФ. 6611. Оп.1 Д. 4. Лл. 193–193 об.].

Прошли перевыборы кубанского руководства. Несмотря на выраженное ему доверие, Филимонов заявил о своей отставке, и новым атаманом стал генерал-майор Н. М. Успенский («большой доброжелатель Добровольческой армии», по оценке Деникина), председателем Рады стал также лояльный к Главному Командованию Д. Е. Скобцов, правительство возглавил «линеец» Ф. С. Сушков. Так военно-политическое руководство белого Юга смогло выйти из начавшегося кризиса в отношениях с казачеством. Однако достигнуто это было не путем «распутывания» сложных взаимоотношений внутри белого тыла, а с помощью «силового варианта» объявленного «военного положения» и «ценой крови» казненного по приговору военно-полевого суда Калабухова (остальные арестованные члены Рады были помилованы решением Главкома ВСЮР, хотя им запретили проживать на территории Кубанского Края и они были высланы за границу).

Примечательна оценка атаманом Филимоновым положения на Кубани в конце 1919 г. 2 декабря им было отправлено письмо Деникину, в котором атаман накануне своей отставки предупреждал Главкома от излишнего доверия к тем, кто обвиняет кубанцев в «самостийности»: «Наиболее пугающее всех и постоянно Вас тревожащее «самостийное» течение никогда не имело и не имеет корней в массе кубанского населения и фабриковалось в Екатеринодаре в небольших и малозначащих партийных и радянских кругах. Преувеличенное представление о значении на Кубани самостийников объясняется нервностью общества и излишними стараниями органов осведомления (ОСВАГ. – В.Ц.). Более опасные и гнусные явления нашего времени оставались и остаются в тени. Взяточничество, спекуляция и т. п. грехи разъедают нашу жизнь и жизнь Армии неизмеримо больше, чем временное уродливое явление Бычевское и Макаренковское. Протестантство Быча, Савицкого и др. выросло не столько на почве политической и партийной борьбы (какой там Савицкий партийный человек?!), сколько под влиянием постоянно уязвленного самолюбия во время Кубанского похода определенно презрительным отношением к ним чинов Добровольческой армии». По мнению атамана, дело «самостийников» было «осуждено на уничтожение», однако они стремились «играть» в «расчете» на союз с Петлюрой, а затем на неудачи ВСЮР и армии Колчака. Не случайно в момент приближения Восточного фронта к Волге «самостийная группа» уже собиралась «сложить оружие». Неудачи на фронте ВСЮР дали им надежду на возможность захвата влияния в Раде, но в конечном итоге их попытки провалились и они добровольно пришли к атаману. «Оказалось, что за спиной самостийников ничего и никого не было и они будировали за свой лично страх». Что касается дезертирства из кубанских полков, то это «результат усталости, шкурничества, недостатка надзора в войсковых частях и общей расхлябанности», а отнюдь не «самостийничества».

Велики были психологические последствия «кубанского действа». Филимонов отмечал, что неизбежно «усилится подпольная работа оставшихся самостийников, агитация в пользу дезертирства и зеленоармейства». Нужно ждать падения доверия «к лучшим представителям казачества, мечтающим о сближении всех казачьих областей и создании особого казачьего союза (Юго-Восточного Союза. – В.Ц.) как оплота Государства Российского» и наряду с этим «усиления популярности ничтожных и невежественных людей, ныне поставленных в ореоле мученичества». Преодолеть эти негативные последствия можно было, как считал атаман, дав «уродливому явлению естественно рассосаться или быть осужденным самим населением». Но для этого «нужно только время». Подсознательно ощущал это, очевидно, и Главком. «Вынужденный в силу государственной необходимости на применение суровых мер, – отмечал позднее Деникин, – я знал, что удар по кубанским демагогам косвенно отзовется на самосознании кубанского казачества». Исходя из результатов осенней сессии «можно было думать, что укрепление новой власти остановит тот процесс разложения, который в течение более года точил организм Кубани». Но сохранялась «затаенная обида» за «нарушенный суверенитет». Даже атаман Успенский в завершении сессии Рады говорил о готовности «сделать так, чтобы никакие посторонние силы не мешали строить нашу жизнь так, как нам угодно»[105 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 37. Лл. 1–4; Деникин А. И. Указ. соч., с. 213–215.]. «Нельзя не отметить, – вспоминал один из депутатов Донского Круга, – что отношения с казаками в первые месяцы деятельности Особого Совещания были гораздо ровнее, корректнее и добросовестнее, чем впоследствии. Только после летних побед 1919 года и занятия Орла Добровольческой армией Особое Совещание почувствовало себя Всероссийским правительством и изменило тон… Последующий отход от Орла и затем уже бегство от Харькова не произвели своего действия: даже в декабре Особое Совещание сохраняло свой великодержавный тон по отношению к своим «союзникам», как называл казаков генерал Деникин в своих приказах»[106 - ГА РФ. Ф. 6532. Оп.1. Д. 1. Лл. 271–272.]. Возможно, единственным выходом из создавшегося кризиса могло бы стать завершение работы Южнорусской конференции и создание «южнорусской власти» на основании проектов, которые обсуждались и были одобрены конференцией. Однако неудачи на фронте, отступление ВСЮР за Дон, потеря в конце декабря 1919 г. центров белого юга – Таганрога (Ставка ГК ВСЮР), Ростова-на-Дону (часть управлений Особого Совещания) и столицы Войска Донского – Новочеркасска – показали слабость белых армий. В Краевой Раде снова активизировалась оппозиция. После скоропостижной кончины от тифа атамана Успенского парламенту предстояло избрать нового главу исполнительной власти. Белое движение на юге России ожидали новые испытания.

Глава 2

Результат «кубанского действа», как могло показаться внешне, подтверждал прочность созданной в 1918–1919 гг. на белом Юге системы управления. Как отмечал Филимонов в письме Деникину, «вызов войск, суд над Калабуховым и арест заправил Законодательной Рады ускорили развязку и создали атмосферу внешнего спокойствия». Но «проблемы тыла» были далеко не исчерпаны. Развитие повстанческого движения, рост повстанческого движения под руководством Н. И. Махно, с которым не могли справиться местные власти, демонстрировали необходимость перемен. Первоначально речь шла о реорганизации существовавших структур управления. Об этом встал вопрос в самом Особом Совещании. Инициатором (26 ноября 1919 г.) выступил глава «Малого присутствия» Совещания – Н. И. Астров (интересно, что осенью 1919 г. от имени управляющего Министерством иностранных дел Российского правительства Сукина Астрову был послан запрос о возможности его приезда в Омск с целью занятия должности Председателя Совета министров (на смену Вологодскому). В подготовленной им докладной записке «К вопросу о политическом курсе» (см. приложение № 6) подчеркивалось, что «в пору великой народной смуты неизбежно проявление и нарастание анархического настроения среди наиболее неуравновешенной и в то же время наиболее активной части населения. Отрицание власти, сопротивление, противодействие всякой власти, откуда бы она ни происходила… – составляет и характеризует особенность движения в тылу армии». Схожие оценки по «характеристике махновщины» содержались в специальном бюллетене Отдела пропаганды (№ 18 от 7 ноября 1919 г.). В «махновском движении» выделялись элементы «активно-политические», «активно-грабительские» и «пассивно-анархические», а главными причинами его роста в Новороссии признавались «не экономические (аграрные) стремления новороссийского крестьянства (достаточно богатого в сравнении с другими губерниями. – В.Ц.), а его «демократические» стремления к самоуправлению».

Но Астров делал более глубокие выводы, видя в повсеместном неуважении к закону проявление двух тенденций развития «Русской Смуты». «Анархическая программа и большевизм… охватили все слои населения и позорно проявляются в забвении долга и обязанности перед государством», при этом «наряду с ростом анархии растут крайне реакционные течения, руководители которых помышляют о восстановлении старого порядка в его полноте и об использовании сил, борющихся за восстановление государства, ради мести и возвращения утраченных привилегий» (имелась в виду возросшая осенью 1919 г. политическая активность правых структур).

Чтобы успешно противостоять этим «атакам слева и справа», требовалось, по мнению Астрова, провести целый комплекс мер. «Национальная диктатура» не должна была отказываться от того, чтобы «самыми решительными и беспощадными мерами бороться с анархией и стремлениями к реставрации как проявлениями разрушительных начал, противодействующих делу воссоздания государства». «Сила и устрашение, суровое возмездие должны быть ответом на насилия палачей и руководителей анархических движений». Но для устойчивости власти требовалась народная поддержка. Как и П. Б. Струве, Астров часто пользовался ссылками на формирование в России новых общественных групп, могущих стать опорой политического курса Белого движения, преодолеть «Смутное время» ХХ века. «Власть с большим вниманием и заботливостью должна относиться к тому населению, которое встречает армию как освободительницу, жаждет проявления действий, имеющих целью установление порядка и будет служить опорой для новой власти и новой государственности. Интересы этой части населения, как не сложны они и как бы ни были они противоречивы, должны быть поняты новой властью, должны быть приняты ею под защиту от посягательств, откуда бы таковые не возникали… Представители власти должны понять, что в процессе совершившейся революции уже создался новый социальный, по существу, буржуазный строй, который будет служить власти прочной опорой, если власть признает его появление, признает его интересы и решительно возьмет их под свою защиту… бессмысленно его восстанавливать против себя. Этот слой населения образовался в городах, среди недавно низших слоев населения, он составляет все обогатившееся крестьянство». По убеждению Астрова, «государственно ориентированная» часть общества (зажиточное крестьянство, городские «средние» слои, собственники, заинтересованные в сохранении стабильности) выступает не пассивным объектом, для которого власть обязана лишь установить «законность и порядок» и «защитить» его, но активным «сотрудником», «соработником» власти. В этом, по существу, выразилась суть гражданской войны как социального противостояния в понимании идеологов Белого дела. «Моральное основание политического курса» состояло в противопоставлении «интернациональной идеи – идея национальная», а «коммунистической идее – идея собственности (индивидуальной)». Когда «местности не будут отражать на себе колебаний фронта (то есть не будут прифронтовыми. – В.Ц.), в них должны быть образованы органы земского самоуправления, которые должны быть привлечены к участию в восстановлении хозяйственной жизни. Население должно быть привлечено к самообороне… к участию в установлении порядка на местах. Населению должны быть разъяснены его права и обязанности». Пройдет еще несколько месяцев, и тезис о привлечении «общества» к управлению, через посредство различных представительных структур, в том числе и земских, станет одним из главных в политической программе Белого движения. Но не менее важны предлагаемые изменения в системе управления, в принципах организации власти.

Вторая часть записки, озаглавленная «Основные начала политического курса», содержала целый ряд пунктов, осуществление которых могло бы «оздоровить» Белое дело. Астров предлагал провести «отделение власти законодательной от исполнительной» на уровне «управления», сохраняя высшую исполнительную и законодательную власти у Главкома ВСЮР, действовавшего «по уполномочию Верховного Правителя России». Также предлагалось образовать «непартийное, деловое, объединенное единым пониманием политического курса правительство», «сосредоточить всю внутреннюю политику в одном органе, ответственном за ее единообразное осуществление», «создать ответственное перед властью Министерство внутренних дел», организовать «при высших административных органах на местах… Советы, в состав которых кроме лиц из числа местного служилого элемента (чиновников в Совете при Главноначальствующем. – В.Ц) должны войти, по назначению, представители местного населения… местного самоуправления, торговли, промышленности, кооперативов, учебных обществ и учреждений, а также других общественных организаций, если таковые, стремясь к прекращению революции и к восстановлению государства, пользуются авторитетом и влиянием среди населения». По мнению Астрова, назревала необходимость в «преобразовании Центрального Органа Управления», «для чего должны быть пересмотрены все назначения на высшие административные посты, а новые кандидаты на эти должности должны быть проводимы через Особое Совещание». Предлагалось передать руководство Совещания от военного (генерал-лейтенанта А. С. Лукомского) к гражданскому лицу (на это место выдвигались К. Н. Соколов, В. Н. Челищев и А. В. Кривошеин).

Показательна и оценка Астровым возможного восстановления монархии: «Вопрос о монархии и республике должен быть снят с очереди. Внимание населения должно быть сосредоточено на хозяйственно-экономических вопросах. Идея монархии не должна быть скомпрометирована преждевременным ее провозглашением, ибо реализация этой идеи может еще стать жизненно необходимой для России». Войну следовало вести во имя «восстановления Единой, Неделимой, Великодержавной России», за «защиту поруганной Православной Веры». Выделялся и актуальный для осени 1919 г. внешнеполитический аспект: «Эту борьбу и воссоздание Государства Главнокомандующий ведет в единении с союзниками России в мировой войне и в надежде, что славянские народы не преминут принять участие в борьбе с большевиками как с общими врагами христианской культуры и человечества». В отношении местного управления, самоуправления и самообороны следовало изменить систему назначений на административные должности: «Органы власти в местах должны быть проводниками намерений Национальной Власти и должны быть соответствующим образом перестроены. Отступление от курса, своеволие, умышленное извращение его рассматривается как нарушение доверия, как измена… Внутренняя политика должна быть сосредоточена в одном органе, ответственном за единообразное осуществление ее… Действия представителей власти на местах должны быть строго согласованы между собой. Главноначальствующий и Губернатор должны объединять эту деятельность и приостанавливать действия органов других ведомств, если эти действия находятся в противоречии с принятым курсом». Следовало реорганизовать и судебную систему: «Формы судопроизводства должны быть упрощены и процесс судебного разбирательства и следствия должны быть ускорены. Должен быть установлен новый карательный порядок и установлена новая квалификация деяний по условиям времени, составляющих преступления». Административные суды, по законодательству Временного правительства в 1917 г., следовало дополнить созданием «подвижных инспекторских комиссий, наделенных исключительными полномочиями для обследования и направления деятельности как органов гражданских, так и военных учреждений тыла армии… Комиссии эти должны иметь право увольнять служащих от должностей… на правах Высших Политических Судов… Сенаторские ревизии и дознания должны ускорить свои действия, организовав свои приемы расследования с условиями военного времени».

Наконец, в области «национального вопроса» предполагалось пересмотреть «отношение к соседним государственным образованиям» в том направлении, чтобы «они оказались заинтересованными содействовать борьбе армии за воссоздание Русского Государства и чтобы внимание их было отвлечено от надежды на помощь и протекторат иностранных держав». Астров считал, что «опыт, пережитый каждым из новообразований, дает основание думать, что центробежные стремления начинают ослабевать. Центральная политика должна это учесть и начать привлекать к себе внимание частей Русского государства»[107 - ГА РФ. Ф. 5913. Оп.1. Д. 53. Лл. 12–17, 29–30; Ф. 440. Оп.1. Д. 52. Лл. 56–57; Деникин А. И. Указ. соч., с. 277–278; Гинс Г. К. Указ. соч., с. 265.].

Содержание записки Астрова было схоже с планами, предлагаемыми при реорганизации Российского правительства в Сибири, проведении административных, в том числе кадровых, преобразований аппарата. Те же стремления к невмешательству военных в компетенцию гражданской власти, призывы к «демократическим преобразованиям», к «разделению властей», усилению самостоятельности Особого Совещания с целью наделения его функциями «полноценного» правительства, а не совещательного органа при Главкоме. В отличие от белого Востока, провозглашавшего в качестве главного способа «укрепления тыла» административные реформы, на белом Юге выдвигалась на первый план аграрная реформа.

Не менее показательным можно считать мнение Н. В. Савича, выражавшего взгляды «правого центра» в Особом Совещании. В переписке с Деникиным (1921–1922 гг.) он отмечал порочную практику совмещения «функций органов распорядительного и законодательного эмбрионов», неуместную после того, как «перед правительством Юга встали задачи, превышающие объем задания штаба корпуса, когда с занятием обширной территории политические задачи крайне усложнились». Создаваемые при Совещании подготовительные комиссии лишь вырабатывали законопроекты, обсуждение и принятие которых носило подчас характер «межпартийных дрязг». Савич допускал возможность «декларативного» характера «нашего законодательства», призванного «действовать на воображение массы», так как «страна привыкла к слову» (Савич ссылался на работу Совнаркома и съездов Советов). Политика Совещания в 1918–1919 гг. «была слишком похожа на политику разумного мирного времени», излишне «компромиссной» и «эволюционной», тогда как «надо было рубить с плеча направо или налево». Центристская, «непредрешенческая» основа политического курса Белого движения, бывшая предметом гордости многих военных и политических лидеров в 1918–1919 гг., оказалась вредной, так как «не удовлетворяла ни одно из течений, боровшихся с оружием в руках». В ней не оказалось «творческого авантюризма, влиятельности, задора и напора». Савич отмечал «классовый характер» гражданской войны, при котором белой власти необходимо было найти прочную социальную опору: «Военная диктатура, для того чтобы быть сильной и устойчивой, нуждается в поддержке могущественного класса…, активного, способного за себя постоять, побороться». При Петре I власть опиралась на поддержку «военного класса», «служилых людей», тогда как в 1917 г. «Временное правительство попыталось опереться на все классы, на всю массу населения. Такова же была политика Колчака». Однако «основная масса населения» оказалась «пассивной», «была еще апатична, не подготовлена, чтобы активно, с оружием в руках, встать на защиту своих идеалов». «Наша ставка на жажду законности и порядка была преждевременной, мало ей понятной». В то время как большевики выдвинули идею «диктатуры класса» (хотя и «преступного в своих верхах, но сильного сплоченностью, жаждой власти и способного за это умереть»), Особое Совещание выражало «коллекцию обсуждений, эволюций, компромиссов». Политика правительства «не была боевой», была «лишена революционного дерзания», «действия и грубой прямолинейности».

Принимая во внимание невозможность скорого «окончания междоусобной войны» и соглашаясь со многими предложениями своего политического окружения, Главком ВСЮР в принципе допускал «преобразования», направленные на «усиление ответственности» Совещания. Учитывая также «предстоящее раздельное пребывание Ставки и правительства» (после отступления за Дон большая часть управлений выехала в Новороссийск, а Ставка разместилась на ст. Тихорецкая недалеко от Екатеринодара), 12 декабря 1919 г. был подписан приказ № 175, сделавший серьезный шаг в сторону преобразования Особого Совещания из «совещательной» структуры в «правительство при Главнокомандующем» (хотя принятые меры и объявлялись «временными»). Председатель Совещания мог теперь (в случае отсутствия Главкома) «утверждать собственной властью постановления, имеющие характер текущего законодательства», подписываться за Деникина и поддерживать право законодательной инициативы начальников управлений. Равно и руководители ведомств могли «действовать всеми законными способами… без предварительного обсуждения предполагаемых мероприятий в Особом Совещании» и без санкции Главкома. Штатные расписания и бюджеты также могли устанавливаться самими начальниками управлений «без предварительного обсуждения в Совещании»[108 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 188. Лл. 1—16; Ф. 6532. Оп.1. Д.1. Лл. 28–29.].

Вслед за приказом № 175 14 декабря был утвержден «Наказ Особому Совещанию», представлявший, по оценке Деникина, «более подробную сводку моих словесных и письменных заявлений и указаний»[109 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 280.]. Но «Наказ» свидетельствовал скорее о подтверждении существующего курса, чем о его перемене. Относительно организации власти повторялось, что «вопрос о форме правления – дело будущего». На текущий период сохранялся и даже подчеркивался принцип диктатуры. Если весной – летом 1919 г. в него вкладывалось понятие объединения различных социальных групп, политических и общественных структур в борьбе с Советами, то по мере продвижения к «первопрестольной», и особенно после неудач ВСЮР на фронте к концу осени, все отчетливее выдвигалось положение о диктатуре как о надпартийной, надклассовой силе, призванной осуществлять «единство возрождающейся России» без непосредственного участия в этом каких-либо политических группировок (эту тенденцию критиковал позднее Савич). Вместо «национальной диктатуры» без оговорок говорилось о «военной диктатуре». Именно этот принцип теперь озвучивал и «Наказ»: «Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти – справа и слева – карать». Правительственный курс должен был стать более жестким («суровые кары», «карать беспощадно», «уничтожать» – наиболее распространенные слова в «Наказе»). Одновременно с этим говорилось об усилении государственного контроля и регулирования, организации помощи военнослужащим («все силы, средства – для армии, борьбы и победы», «облегчить положение служилого элемента»). «Наказ» отражал характерные для военной составляющей Белого движения позиции по отношению к «язвам тыла» и во многом повторял аналогичные позиции, выраженные в «Грамотах», «указах» Верховного Правителя, подписанных им в конце ноября 1919 г., в т. н. «эшелонный период» управления. Что же касается «общественности», то на белом Юге не торопились к «сближению» с ней. Скорее наоборот. «Наказ» довольно резко обозначил пределы взаимодействия «власти и общества»: «Общественным организациям, направленным к развитию народного хозяйства и улучшению экономических условий (кооперативы, профессиональные союзы и проч.), содействовать. Противогосударственную деятельность некоторых из них пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами. Прессе содействующей – помогать, несогласную – терпеть, разрушающую – уничтожать». В «Наказе» подтверждалась правильность курса на формирование «южнорусской власти» на основах «скорейшего соединения с казачеством…, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти». Примечательно, что даже в 1920 г. в приказе ВСЮР от 23 января № 2757 Деникин причины неудач «похода на Москву» определял исключительно как «насилия и грабежи» «в освобожденных от насильников областях»[110 - Там же, с. 280–281; Организация власти на Юге России в период гражданской войны (1918–1920 гг.) // Архив русской революции, т. 4. Берлин, 1922, с. 247–249; БФРЗ. Ф. 7. Делопроизводство Всероссийского Национального Центра. Д. 25. Л. 1.].

Снова заговорили об усилении исполнительной власти в Особом Совещании. Влияние идей Астрова было очевидным. В очередной «Записке», переданной Главкому 16 декабря начальником Управления торговли и промышленности А. И. Фениным (сменил в данной должности инженера В. А. Лебедева 10 ноября 1919 г.) и подписанной т. н. «левым сектором» Совещания (Астров, Челищев, Бернацкий, Степанов, Федоров, управляющий ведомством путей сообщения инженер В. П. Юрченко), отмечалась «необходимость преобразования Особого Совещания». В записке поддерживалось создание Высшего Совета и Совета Начальников Управлений (по планам Южнорусской конференции). Однако, не ожидая скорого завершения работы конференции, предлагалось незамедлительно распустить Особое Совещание и «на его месте образовать Правительство в составе семи лиц, с привлечением в него трех представителей от казачьих войск». Данное Правительство, получив наименование «Совет при Главнокомандующем», «должно быть объединено общим пониманием поставленных ему задач и способно к энергичным и решительным действиям». «Этот орган, представляя собой Походное Управление», должен был возглавляться доверенным лицом Главкома и состоять из министров: военного, финансов, внутренних дел, торговли и промышленности, юстиции, путей сообщения, снабжения (новая должность, призванная сконцентрировать весь аппарат снабжения армии и тыла). Министры наделялись широкими полномочиями и могли принимать решения, не согласуя их предварительно с Главкомом (по нормам приказа № 175). Главком оставлял за собой право непосредственного руководства внешней политикой и осуществления государственного контроля.

При создаваемом «деловом правительстве», работа которого строилась бы на основе тандема «Главком – семь министров» (схема, принципиально схожая с Российским правительством в духе Конституции 18 ноября 1918 г.), предполагалось и создание «законосовещательного органа»: «Подготовительная работа по законодательству временно, до образования Высшего Совета, могла бы производиться в Совещании по законодательным предположениям, члены коего назначаются Главнокомандующим». «Громоздкое и неспособное действовать Особое Совещание, – обращались к Деникину авторы «Записки», – исполнило свое назначение и пережило себя… Создавая новое Правительство в минуты опасности и тревоги, Вы снова поднимете бодрость в Армии и населении, снова окрылите надежды, ибо вместо непопулярного Особого Совещания около Вас будет орган, которому будут поставлены новые задачи»[111 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 151. Лл. 1–5; Деникин А. И. Указ. соч., с. 282–284.].

Таким образом, проект реорганизации власти позволял осуществить назревшую потребность разделения законодательных, исполнительно-распорядительных и контрольных функций. Его, по аналогии с Сибирью, также можно назвать «административной революцией», не менявшей основ политического курса, а направленной лишь на создание более эффективной системы «оперативного руководства». Примечательно, что подобная схема управления, со схожими полномочиями и таким же названием (Совет при Главнокомандующем), была создана в марте 1920 г. в белом Крыму преемником Деникина, новым Главкомом ВСЮР генералом Врангелем. Деникин согласился с принципами проекта, и 17 декабря 1919 г. им был подписан приказ № 176, повторявший предложенные меры. Особое Совещание упразднялось. Вместо него создавалось «Правительство при Главнокомандующем» в составе председателя и начальников семи управлений: военного и морского (объединенного из двух структур), внутренних дел, финансов, сообщений, снабжения, торговли и промышленности, юстиции. При правительстве образовалось «Совещание по законодательным предположениям». При этом упразднялись Отдел законов (его функции передавались в Управление делами) и Управление продовольствия (его функции переходили к Главному начальнику снабжений). Управления земледелия и землеустройства, народного просвещения и Исповеданий выводились «за рамки» Правительства и могли действовать самостоятельно в пределах их компетенции и полномочий. Управление иностранных дел и Государственный контроль подчинялись Главкому (приказом № 178 от 26 декабря Государственный Контролер мог присутствовать на заседаниях Правительства с правом совещательного голоса). Главкому подчинялось и Управление делами Правительства[112 - ГА РФ. Ф. 6532. Оп.1. Д.1. Лл. 30–31; Организация власти на Юге России. Указ. соч., с. 250; Деникин А. И. Указ. соч., с. 285–286.].

В целом же, несмотря на упразднение, аппарат Особого Совещания сохранялся. Председателем Правительства стал бывший глава Особого Совещания генерал Лукомский, начальники управлений сохранили свои посты, получив дополнительные полномочия. Практически неизменным остался аппарат, хотя при эвакуации Ростова многие документы (в частности – Управлений внутренних дел, земледелия и землеустройства, юстиции) были утрачены или уничтожены. По образному выражению Соколова, Особое Совещание многие «сравнивали с машиной, работающей без приводных ремней»[113 - Соколов К. Н. Указ. соч., с. 75, 83.]. Но и проведенные изменения не наладили работу в нужном режиме. С начала 1920 г. правительственный аппарат белого Юга попадает в ситуацию, схожую с белым Востоком в том плане, что Ставка Главкома ВСЮР, Правительство при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России действовали в разных городах и во многом автономно друг от друга. По оценке другого участника событий, начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта П. С. Махрова (преемника генерала Романовского с марта 1920 г.), «единственным аппаратом, который был еще способен служить, оставалась Ставка Главнокомандующего, но и ее деятельность, вследствие разрухи правительственных учреждений в тылу и прорыва связи на фронте, часто была тем, что в механике называется «свободный ход колеса». А известный на белом Юге журналист Г. Н. Раковский еще более «сгущал краски»: «Все, что создавалось с затратой таких колоссальных усилий, совершенно неожиданно расползалось во все стороны. Это был позорный провал системы, недостатки которой вдруг выявились с ужасающей рельефностью»[114 - Махров П.С. В Белой армии генерала Деникина. СПб., 1994, с. 153; Раковский Г. Н. В стане белых. От Орла до Новороссийска. Константинополь, 1920, с. 51.].

Проблема полномочий еще более усилилась после назначения генерала Лукомского Главноначальствующим Новоросийской области. Приказом № 34 от 8 января 1920 г. Деникин возложил на Лукомского «высшую военную, гражданскую и морскую власть на правах Командующего армией и Главноначальствующего в пределах Новороссийского плацдарма и Черноморской губернии». Помощником Лукомского по гражданской части и губернатором Черноморья стал бывший воронежский губернатор статский советник С. Д. Тверской – будущий министр внутренних дел во врангелевском правительстве (весна – лето 1920 г.). Так снова вводилась модель, основанная на Положении о полевом управлении, что позволяло бывшему председателю Особого Совещания (аналогично с атаманом Семеновым в Прибайкалье) вообще игнорировать какие-либо правительственные структуры на оставшейся под контролем Главного Командования территории[115 - Черноморские губернские ведомости, Новороссийск, № 138, 16 января 1920 г.; Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993, с. 325.]. Просуществовав в таком «переходном» состоянии до февраля 1920 г., Правительство при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России уступило место совершенно иной структуре. Только возникла она не в результате работы Южнорусской конференции и совсем в иных, нежели предполагавшихся в проектах конференции формах.

Помимо внутриправительственной оппозиции критика «деникинской политики» проводилась осенью 1919 г. и со стороны «общественности». Показательна в этом отношении позиция южнорусской кооперации. Еще 4 июля по соглашению Совета Юго-восточных Кооперативных съездов и Харьковского Областного Совета кооперативных съездов был создан Временный Комитет Кооперации Юга России во главе с А. И. Никитиным. По его инициативе планировалось созвать Съезд всех кооперативных Советов районов, занимаемых ВСЮР, и рассмотреть, в частности, «отношение местных и центральных властей к кооперативным организациям», «стеснение свободы передвижения, товарообмена, отсутствие правопорядка». Одновременно с этим Совет Харьковских кооперативных съездов направил управляющему отделом торговли и промышленности Особого Совещания А. Лебедеву докладную записку, в которой отмечал необходимость правительственной поддержки крестьянских хозяйств. Выдвигались предложения о «должном регулировании продовольственного рынка в общегосударственном масштабе» и «равномерном распределении продуктов по территории всей страны». Южнорусские кооперативы болезненно переживали обусловленные военными действиями реквизиции имущества. Об этом, а также о необходимости укрепления связи Белой власти с кооперацией шла речь во время встречи Деникина с делегацией «Временного Комитета» (23 октября 1919 г.). В поданной записке на имя ГК ВСЮР говорилось, что «закрытие ряда кооперативов в Харькове, Киеве, Симферополе, Одессе является результатом неправильного метода ликвидации той связи, которая поневоле возникла между кооперацией и большевистской властью за почти двухлетний промежуток времени». Отмечалось, что закрытие кооперативных союзов местными властями вызывало паралич системы кооперации – от местных сельских кооперативов до губернских, краевых союзов.

Аналогичная критика звучала и во время проходившего 23–26 ноября 1919 г. кооперативного съезда в Ростове-на-Дону. Съезд был широким по своей представительности (на нем присутствовали делегаты от всех губернских кооперативных Союзов Юга России, многих уездных и окружных Советов, ряда кооперативных комитетов и банков). В работе съезда приняли участие такие видные деятели отечественной кооперации и агрономии, как профессор А. Н. Анцыферов, глава Временного Комитета А. М. Никитин, профессор А. И. Челинцев, позднее введенный в состав Временного Комитета. На съезде шла речь о том, что «работа кооперативных организаций на местах проходит в… неблагоприятных условиях. Разного рода товары, имеющиеся на складах, конфискуются как большевистские». Местная власть обвинялась в действиях, которые «нередко вызывают к себе враждебное отношение, как со стороны интеллигенции, так и со стороны простого народа». Для обеспечения стабильности в работе кооперации признавалось необходимым активнее участвовать в политической жизни. Позиция невмешательства в политику, в которой заверяли Главкома кооператоры, постепенно сменялась позицией интенсивного давления на политический курс правительства. Съездом были приняты резолюции об «отношении к еврейскому вопросу» с требованием прекратить распространение антисемитизма в Белом движении. Поскольку будущее в русской государственной жизни, по убеждению участников съезда, «будет принадлежать не правым и не левым партиям, а крестьянству», то необходимым признавалось «создание специального Министерства по кооперации», и именно «при такой государственной структуре кооперация, объединяющая и возглавляющая миллионы крестьян, сможет ставить во главе министерства… людей из своей среды». В докладе представителя Центрального Украинского кооперативного комитета И. М. Подольского отмечалось, что обвинения в сотрудничестве Украинобанка, Днепросоюза в финансировании петлюровской армии безосновательны: «Украинская кооперация не отвечает за те или иные убеждения отдельных кооператоров», а «по отношению к Добровольческой армии украинская кооперация вполне лояльна». Показательна позиция кооперации по земельному вопросу. Именно здесь обвинения в реакционности всей аграрно-крестьянской политики Особого Совещания и законопроектов В. Г. Колокольцева и В. Н. Челищева – А. Д. Билимовича, в частности, были особенно сильны. В докладе проф. А. И. Челинцева, в прениях по этому докладу отмечалось, что «нынешняя власть не левого направления и при разрешении земельного вопроса она будет руководствоваться, во всяком случае, не интересами крестьянства. Если считать, что земельный вопрос должен быть разрешен Учредительным Собранием, то уверены ли кооператоры, что Учредительное Собрание, созванное нынешней властью, будет таким, каким хотелось бы его видеть кооператорам». Делался вывод, что «перед кооперацией в настоящий момент только одна задача: способствовать отчуждению в пользу народа максимального количества помещичьих земель». Предлагалось сократить сроки подготовки к отчуждению имение и при разрешении земельного вопроса исходить из потребности поднять производительность массового крестьянского хозяйства, имея при этом в виду содействие развитию сельскохозяйственной кооперации. В разрешении аграрного вопроса кооперация тесно примыкала к левым кругам, представителям земств и городов Юга России, а также Союза возрождения России. Аполитичность кооперации уже не соответствовала действительности осенью 1919 г.[116 - Кубанский кооператор. Екатеринодар, № 31, 7 (20) сентября 1919 г.; № 35, 22 сентября 1919 г., с. 12–14; Бюллетень кооперации Юга России. Ростов-на-Дону. № 2, 10 ноября 1919 г., с. 1–3, 15; № 3, 15 декабря 1919 г., с. 3, 6–8, 10.].

Глава 3

Стратегическая обстановка на Южном фронте в первые месяцы 1920 г. сложилась так, что Кубань снова, как и два года назад, стала базой Белого движения. В Ставке Главкома и в различных политических группах серьезно обсуждалась перспектива «повторения 1918 года», когда после, казалось бы, безнадежных результатов «Ледяного похода» 2-й Кубанский поход привел не только к освобождению Края, но и к началу «освобождения от большевизма» всего Северного Кавказа. Но 1918 год не повторился. В 1920-м, несмотря на сравнительную многочисленность отступивших за Дон частей ВСЮР и достаточно хорошее снабжение армии оружием и продовольствием, по общему признанию современников, не хватало духовной твердости, сплоченности, веры в победу. Вместо этого было чересчур много «политики», взаимных упреков и подозрений, борьбы за власть. Если добавить к этому «усталость от войны», уже ставшую роковой для русской армии в 1917 году, то причины поражения ВСЮР в начале 1920 г. станут очевидны. Но даже после серьезных потерь осени 1919 г. Главное Командование не считало возможным прекращение «борьбы с большевизмом». Как и в Сибири, белые военные и политики считали возможным изменить формы и методы этой борьбы, в том числе – в области организации управления. Как отмечал Деникин, «никакие жертвы в области ограничения гражданской власти не велики, если благодаря им могло быть достигнуто оздоровление казачества и разгром большевиков». Даже после отхода от линии р. Маныч к Екатеринодару (в конце февраля 1920 г.), по оценке начальника штаба ВСЮР генерал-лейтенанта И. П. Романовского, «Кубань мы еще успеем использовать как психологическую линию, здесь, я уверен, произойдет перелом, когда кубанцы увидят, что их территория занята большевиками»[117 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 295; ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 208. Лл. 1—11.].

После перенесения военных действий на территорию Дона и Кубани с новой остротой встала проблема соотношения полномочий казачьих органов власти и Главного Командования. Снова приобрели актуальность идеи создания Юго-Восточного Союза или другой структуры, способной объединить южнорусское казачество. Еще на последнем заседании Кубанской Краевой Рады, 14 ноября 1919 г., была принята резолюция, провозглашавшая, что во имя единства казачества в «борьбе за целость Родины» и «в целях установления единообразного понимания казачьей программы и тактики», а также ради «скорейшей организации южнорусской государственной власти» «признать необходимым в кратчайший срок созыв общего съезда Кругов Дона и Терека и Кубанской Рады». Президиуму Рады совместно с представителями Донского Круга поручалось «разработать вопрос о Съезде» и «просить Терский Войсковой Круг» также «принять участие в разработке вопроса о Съезде»[118 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года), Екатеринодар, 1919, с. 36–37.]. Правда, в ноябре вопрос о созыве Казачьего Съезда (или Казачьей Думы) ставился в зависимость от работы Южнорусской конференции. По завершении работы конференции предполагалось сделать Казачью Думу совещательным органом для согласования положений законодательства казачьих областей в целях выработки единообразной внутренней политики. Но так как работа конференции по-прежнему не дала бы результатов, то Казачья Дума должна была «поставить своей главной целью немедленное образование единой власти на демократических началах», то есть от совещательных перейти к учредительно-санкционирующим задачам. Своеобразным лейтмотивом казачьих настроений стало выступление на сессии Донского войскового Круга 3 января 1920 г. генерал-лейтенанта К. К. Мамонтова. Если еще осенью 1919 г. он, давая оценку результатам рейда его 4-го корпуса по советским тылам, акцентировал внимание на важности поддержки повстанческого движения и решения «земельного вопроса», то теперь его доклад изобиловал политическими замечаниями. Мамонтов отделял действия Главкома ВСЮР от политики его «окружения», критиковал политику Особого Совещания и призывал «к изгнанию за пределы Юга России виновников поражений» – генералов Лукомского и Романовского. В итоге Мамонтов предлагал незамедлительно «создать правительство с казачьим голосом»[119 - Утро Юга. Ростов-на-Дону, № 256/284, 15 ноября 1919 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 15–18.].

Инициатива кубанского парламента и донских делегатов была поддержана, и в конце декабря 1919 г., после завершения перевыборов Рады, был созван представительный орган с делегированными депутатами – Верховный Круг Дона, Кубани и Терека. Заседания открылись 5 января 1920 г. в Екатеринодаре, после молебна в Войсковом соборе. Были исполнены гимны Дона, Кубани, походная песня терских казаков. Заседания по общепринятой парламентской традиции открыл старейший член Круга, делегат от Кубани Ф. А. Щербина. В своей речи он не только приветствовал образование Круга, который обеспечивал защиту «интересов казачества», но и требовал дальнейшего укрепления казачьей государственности. Показателен спор, развернувшийся между членами Круга по вопросу текста присяги депутатов. По воспоминаниям делегата Круга от Осетии, полковника Н. А. Бигаева, «кубанская фракция в лице Савицкого потребовала исключения из текста присяги слов «Родина Россия». Терская фракция выразила протест. Тогда кубанцы заявили, что они не будут присягать, если слово «Россия» не будет удалено. Терцы в свою очередь заявили, что они тоже не примут присяги, если это слово не будет сохранено в тексте. Вмешалась донская фракция, предложившая снять этот вопрос с очереди. Предложение было принято. В течение всей деятельности Верховного Круга упоминание о России считалось «дурным тоном». Предполагалось, что Круг не заменит собой казачьих управленческих структур, а будет лишь выражать согласованные мнения по различным политическим, экономическим или военным вопросам. Однако, по оценке Савича, Круг «провозгласил себя суверенной верховной властью над казачьими землями и принял позу Учредительного Собрания». На заседании 9 января правовой статус Круга был определен так: «Верховный Круг Дона, Кубани и Терека является верховною властью для Дона, Кубани и Терека в отношении дел, общих для данных государственных образований». Перечень этих «общих дел» утверждал сам Верховный Круг[120 - Вестник Верховного Круга Дона, Кубани и Терека. Екатеринодар, № 2, 12 января 1920 г.; Краснов В. М. Из воспоминаний о 1917–1920 гг. // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. XI, с. 146; ГА РФ. Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 17–19.].

Верховный Круг был организован на основах паритетного представительства – по 50 депутатов от Донского Войскового Круга, Кубанской Краевой Рады и Терского Войскового Круга. Три казачьих войска, в условиях «краха общерусской власти с ее Особым Совещанием, олицетворявшейся тем же командованием, очутились в необходимости искать иных и новых форм для своего объединения, иных органов единой общекраевой власти»[121 - Трагедия казачества (Очерк на тему: «Казачество и Россия»), Указ. соч., ч. IV. Январь – май 1920 г. Париж, 1938, с. 48–49.]. Но по мнению Деникина, считавшего Круг «казачьим совдепом», и политиков белого Юга, Верховный Круг нельзя было признать «выразителем общеказачьей воли, как избранного при отсутствии кворума» (имелось в виду делегирование депутатов, проведенное вне сессий казачьих парламентов). Главком ВСЮР, весьма негативно относившийся к деятельности Круга, был уверен, что именно этот орган, «полностью усвоивший самостийную идеологию», постоянно склонял казачество к «разрыву с Добровольческой Армией» и «миру с большевиками».[122 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Л. 62; Деникин А. И. Указ. соч., с. 294.]. Столь же категоричен в оценке Круга был и Савич: «При помощи «идеи общеказачьего союза» донцы надеялись втянуть кубанцев в вооруженную борьбу, а последние видели в ней средство подчинить своей воле первых и захватить полноту власти в свои руки»[123 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 321.].

Позиции депутатов – членов Круга – не были все же столь однозначно оппозиционны, как считал Деникин. По воспоминаниям Бигаева, из 50 делегатов от Терского Войска – 45 «как один поддерживали Главное Командование». «Из кубанцев около 20 человек (главным образом «линейцы» во главе с бывшим председателем Краевой Рады Д. Е. Скобцовым) и из донцов тоже около 18–20 человек блокировались с терской фракцией». Следуя этой оценке, сторонники Деникина составляли большинство депутатов. Менее оптимистичен в оценке Круга был товарищ председателя Донского Круга П. А. Скачков, считавший, что, несмотря на отсутствие непримиримой оппозиции среди донцов, большинство из них представляли «серую массу», «послушно голосовавшую за лидерами». Откровенно оппозиционной была кубанская фракция, усилившая свое влияние после декабрьских перевыборов Краевой Рады. По оценке начальника штаба Войск Новороссийской области генерал-майора В. В. Чернавина, «если бы не разразилась так быстро катастрофа, то здравый смысл кубанцев взял бы верх, и линейская фракция восстановила бы в Раде свое влияние». В «Меморандуме» Чрезвычайной Кубанской Миссии в Тифлисе (апрель 1920 г.) также отмечалось, что «Верховный Круг резко делился на две почти равные части – «деникинцев» и «антиденикинцев». Это не позволило «пойти на разрыв с Добровольческой армией»[124 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 74, 78–80.]. Так или иначе, но принимаемая a priori оппозиционность Круга была далеко не безусловной. В случае более гибкой, компромиссной политики во взаимодействии с Главным Командованием Круг, возможно, мог стать его потенциальной опорой. Однако лидерство в Круге захватили все-таки деятели «антиденикинской» оппозиции. Они и стали в начале 1920 г. теми «лидерами», за которыми пошла «серая масса» колеблющихся депутатов. К этому времени очередная сессия Краевой Рады (30 декабря 1919 г. – 7 января 1920 г.) пересмотрела все решения, принятые в ноябре 1919 г. Состоялись выборы нового атамана и сменилось правительство, в результате чего перевес оказался у сторонников «самостийности».

После кончины атамана Успенского главой Края стал генерал-майор Н. А. Букретов, приписной казак, «совершенно чуждый человек для Добровольческой армии» (по словам Чернавина), хотя был кадровым офицером Генерального штаба и георгиевским кавалером. Ради него пришлось даже изменить 38-ю статью кубанской «Конституции», запрещавшую приписным казакам становиться войсковыми атаманами. Еще в марте 1918 г. Букретов принципиально отказался участвовать в «Ледяном походе» в составе Кубанского правительственного отряда, а в 1919-м занял должность председателя Продовольственного Комитета в составе краевого правительства. Новым председателем Краевой Рады стал активный противник Главного Командования И. П. Тимошенко. «Авантюрист и революционный демагог», он провозглашал откровенно «антиденикинскую» позицию, был сторонником независимости Кубанского Края, вел тайные переговоры с большевистским подпольем в Екатеринодаре, а также поддерживал организацию т. н. «гайдамацких отрядов», под видом которых действовали «красно-зеленые» повстанческие соединения[125 - Там же. Л. 92–93; Савич Н. В. Указ. соч., с. 325, 327; Воспоминания начальника Северо-Кавказского военно-революционного штаба тов. Черного, опубликованные в журнале «Путь коммунизма», книга 3.]. Краевое правительство возглавил инженер В. Н. Иванис. В начале 1920 года он был достаточно оппозиционным политиком, но, «в противоположность Тимошенко, обладал чувством политической реальности и способностью считаться с объективной обстановкой»[126 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 85–88.]. Следует отметить, что уже весной 1920 г. триумвират Тимошенко – Букретов – Иванис распался. Букретов после Новороссийской эвакуации возглавил оставшиеся на Черноморском побережье части Кубанской армии. Он пытался договориться с новым Главкомом ВСЮР генералом Врангелем и, хотя оставался противником эвакуации казачьих полков в Крым, выступал за продолжение вооруженной борьбы на побережье. А Иванис, получив от Букретова атаманскую булаву, отправился в Севастополь и представлял Кубань при заключении договора казачьих войск с Врангелем в августе 1920 г.

Но в январе все было иначе. Первым же своим решением 2 января 1920 г. Краевая Рада единогласно, под гром аплодисментов, отменила «позор Кубани» – те поправки, которые были внесены в «Конституцию» в ноябре: «Восстановить Конституцию Края в полном объеме в том виде, в каком она была до переворота». Законодательная Рада не только восстановила свои полномочия, но и персональный состав (перевыборы, несмотря на истечение полномочий в начале декабря 1919 г., не проводились). Был подтвержден Закон о Кубанской армии, а также полномочия кубанской заграничной делегации во главе с Л. Л. Бычем. Пойти на очередное «кубанское действо» Главное Командование уже не решалось, хотя формально подобный сценарий мог быть осуществлен, потому что Кубань становилась театром военных действий[127 - Кубанский путь. Екатеринодар, № 3—63, 4 января 1920 г.; Трагедия казачества. Указ. соч., с. 34–36.]. Тимошенко стал председателем Верховного Круга (при голосовании он лишь четырьмя «избирательными» записками обошел Скобцова, получив 78 голосов из 145 поданных записок), что позволяло ему оказывать давление на депутатов, добиваясь разрыва с Главкомом ВСЮР. По словам генерала Чернавина, честолюбивые замыслы Тимошенко включали создание «коалиции демократий» из народов Северного Кавказа, независимых Кубани, Грузии и Украины, «во главе которой он видел себя». Кубанских лидеров оппозиции поддержала немногочисленная донская «антиденикинская» группа. По характеристике Скачкова, в ней блокировались «оппоненты слева» во главе с депутатом П. Агеевым и «оппоненты справа», сторонники бывшего донского атамана Краснова, считавшие вредным подчинение Дона Главкому ВСЮР: бывший председатель Круга Спасения Дона (май 1918 г.) генерал-майор Г. П. Янов, гвардейский полковник М. Н. Гнилорыбов (бывший окружной атаман Сальского округа, председатель донской фракции Верховного Круга) и генерал-майор И. Ф. Быкадоров (сторонник донской «самостийности», товарищ председателя Верховного Круга). Верховным Кругом были созданы две комиссии: конституционная и по обороне. Первая работала наиболее эффективно при обсуждении проектов новых моделей управления. На заседании 10 января его председатель Скобцов предложил на утверждение «Положение о Верховном Круге».

Тем самым практически готовые проекты создания «южнорусской власти», обсуждавшиеся Южнорусской конференцией, оказались отвергнуты. И это произошло тогда, когда перед Деникиным открылась уже реальная перспектива усиления своих полномочий и создания структур управления, предусмотренных конференцией. По его словам, «принципиальное соглашение с Доном и Тереком было достигнуто как раз накануне общей эвакуации Ростова и Новочеркасска, перевернувшей вверх дном все предположения и в корне изменившей взаимоотношения наши с казачеством»[128 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 206; Протоколы заседаний Верховного Круга Дона, Кубани и Терека с 4 по 30 января 1920 года. № 1—17, Екатеринодар, 1920, с. 2–3, 6.]. Утвержденная Верховным Правителем и принятая Главкомом ВСЮР форма правления, в соответствии с которой Деникин обладал полнотой военной и гражданской власти Юга России (а после Указа Колчака от 4 января 1920 г. становился его преемником и на посту главы всероссийской власти), Верховным Кругом также не принималась. Вместо нее комиссия Скобцова выдвинула принцип «Союзного государства», составленного из «государственных образований Дона, Кубани и Терека», «с возможностью расширения пределов… включением новых областей на основах союзной конституции и по свободному волеизъявлению населения тех областей». «Союзное государство» с «союзной конституцией» и «союзной властью» признавалось временным – «до создания Общегосударственной Власти Всероссийским Учредительным Собранием». Предварительным вариантом текста комиссии можно считать схему соглашения, предложенную терской фракцией Круга: «Создание общей южнорусской власти является повелительной потребностью текущего политического момента; власть создается путем соглашения Верховного круга с Главнокомандующим ВСЮР; соглашение должно покоиться на единстве власти, при существовании как местных законодательных органов Дона, Кубани и Терека, так и союзного; в основу соглашения должно быть положено признание идеи верховенства народа (народный суверенитет. – В.Ц.), земля, трудовому народу, рациональное рабочее законодательство, признание национальных образований как факта (де-факто. – В.Ц.), созыв Учредительного Собрания, немедленное образование законодательного органа представителей и ответственного перед ним правительства (ответственное министерство. – В.Ц.)». Несмотря на сохранявшийся лозунг «непредрешения» Конституционная комиссия фактически предлагала утвердить устройство «союзного государства» на «основе соглашения» равноправных субъектов права – «государственных образований». Очевидно, что при этом продолжали бы работу и действующие структуры управления. Это могло означать эволюцию в сторону даже не федеративного, а конфедеративного государства. И хотя текст «Положения» был отправлен «на доработку» в редакционную комиссию, Круг определенно намеревался создать новую модель власти.

В отличие от казачьих депутатов, Главное Командование не склонялось к подобным переменам. 12 января 1920 г. состоялось совещание Деникина с представителями казачества в ст. Тихорецкой. Сюда прибыл казачий и добровольческий генералитет, главы казачьих органов власти. Из всех участников совещания только кубанские представители (Букретов и Тимошенко) заявили о легитимности Верховного Круга. Остальные участники в той или иной степени высказали свое недоверие Кругу как по причине недостаточной представительности, так и из-за стремления «отойти от общего командования». Не затрагивая политических вопросов, Деникин подтвердил свою позицию: «Единство России и единство армии». Акцент делался Главкомом на военном единстве, а «вопрос о власти» признавался вторичным в отношении к событиям на фронте. Главком полагал опасным образование новой властной модели в условиях, когда любые перемены в тылу могут повлиять на состояние армии. «Продолжение борьбы возможно, необходимо и обещает успех» – так оптимистично оценивал Деникин перспективы белого фронта на Кубани. Максимально допустимыми Деникин считал только отдельные административные, кадровые перестановки, которые и были произведены в Правительстве при Главнокомандующем. Его председателем был утвержден донской атаман генерал-лейтенант А. П. Богаевский (но в должность он так и не вступил, выслав Челищеву телеграмму с просьбой быть его заместителем в Новороссийске), а в состав правительства должны были войти министры от каждого из казачьих войск. В своеобразном письме-наказе новому премьеру Деникин отмечал: «Кубанские и донские демагоги, лишенные политического смысла, в ослеплении своем разжигают низкие страсти, возбуждают казачество против добровольчества и Командования и тем рушат последние своды, поддерживающие еще фронт… Введением в Правительство значительного и влиятельного казачьего элемента и учреждением Кубанской армии я дал достаточные гарантии казачеству. Предлагаю Вам заявить твердо Раде и Правительствам, что дальше в этом направлении я не пойду…».

Но после 16 января в позиции Главкома произошел перелом, ибо становилось ясно, что уступки казачьим политикам неизбежны. В конце своего выступления на заседании Верховного Круга Деникин озвучил свою программу из 9 пунктов, существенно отличавшихся от провозглашенных месяц назад принципов «Наказа» Особому Совещанию (см. приложение № 8). Лишь первые три пункта («Единая, Великая, Неделимая Россия», «единая Русская армия» и «борьба с большевизмом до конца») остались неизменными. Становилось ясно, что уступки неизбежны. И хотя Деникин по-прежнему упрекал казачьих политиков за их недоверие Главному Командованию, в политической сфере уже четко провозглашалась «автономия окраин и широкая автономия казачьих войск, историческими заслугами оправдываемая», равно как и «широкое самоуправление губерний и областей». Говорилось и о новом правительстве, которое следовало образовать «из лиц честных, деловых, не принадлежащих к крайним воззрениям», при этом гарантировалось «полное обеспечение в нем интересов казачьих войск вхождением казачьих представителей». Подтверждалась важность создания «представительного учреждения законосовещательного характера» и созыва «Всероссийского Учредительного Собрания, устанавливающего форму правления в стране», провозглашались почти социалистические лозунги: «земля – крестьянам и трудовому казачеству», «широкое обеспечение профессиональных интересов рабочих». Эта краткая «хартия» стала своеобразным итогом политического курса южнорусского Белого движения «деникинского периода»[129 - Черноморские губернские ведомости. Новороссийск, № 143, 22 января 1920 г.; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 180–181.].

Кадровые перемены, предполагаемые Главкомом, менее всего удовлетворяли сепаратистскую оппозицию, стремившуюся к созданию своей модели управления. Ответная речь Тимошенко не содержала резко выраженной критики позиции Главкома ВСЮР. Скорее напротив – председатель Верховного Круга и Кубанской Краевой Рады подчеркивал значение «упорной, ожесточенной борьбы во имя обесчещенной Родины» с «сатрапами-комиссарами», «новыми насильниками», пришедшими на смену самодержавному «ярму и рабству»: «Верховный Круг Дона, Кубани и Терека свято хранит в своих сердцах идею Великой, Единой, Свободной России»[130 - Вестник Верховного Круга Дона, Кубани и Терека. Екатеринодар, № 7, 20 января 1920 г.]. В целом выступление председателя Круга было в духе «революционной фразы», характерной для политиков-антибольшевиков периода Уфимского Государственного Совещания. Но, приветствуя Деникина, заявляя о необходимости «договориться с Главным Командованием» «во имя интересов единой, свободной России», Тимошенко называл гражданскую войну «борьбой за формы правления», победить в которой можно «только с народом и только через народ», поэтому «с диктатурой, как с властью насилия, Кубань не помирится», и «сражаться» с большевиками кубанцы будут «как свободные граждане, которые не подчинятся никакой диктатуре, как бы велик диктатор ни был». Деникин в своих воспоминаниях отмечал двуличность и неискренность речи Тимошенко, но «Очерки русской смуты» были написаны позднее, и события начала 1920 года, времени катастрофы ВСЮР на Северном Кавказе, оцениваются в них до некоторой степени субъективно и пессимистично[131 - Деникин А. И. Указ. соч., с. 302–303.].

25 января начались переговоры в ст. Тихорецкой. Их главными участниками были: со стороны Главного Командования – Челищев, Савич и Новгородцев (они разрабатывали правовую основу новой формы управления, принятой по соглашению с казачеством), со стороны Круга – Тимошенко и Сушков. Юрисконсультами на переговорах выступали «государствоведы»: А. Н. Лазаренко, профессор государственного права Н. Н. Алексеев и профессор Б. А. Кистяковский. По воспоминаниям Астрова, Новгородцев был «большой мастер добиваться компромиссных решений и находить формулы, которые давали возможность подписать резолюцию обеим сторонам». Правда, подчас бывало так, что «такая резолюция только прикрывала внутреннее расхождение, не удовлетворяя, в сущности, ни ту, ни другую сторону». Сам Новгородцев, готовивший все документы для переговоров, не участвовал формально в работе заседаний, опасаясь за судьбу своей семьи, оставшейся в Советской России. Анализируя ход переговоров и предлагавшиеся варианты построения южнорусской власти, следует отметить, что в позиции представителей казачества изначально выдвигался тезис не о диктаторской форме правления (хотя этого требовали условия близости фронта), а только о представительной системе, основанной на уже действующих государственных структурах казачьих областей. «Диктатурой России не победить» – эти слова Тимошенко из выступления 16 января стали лейтмотивом предложений Верховного Круга. С ним соглашался и Челищев: «Диктатуре приходит конец»[132 - ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 1. Л. 403; Астров Н. И. Воспоминания // Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Ф. 7. Д. 12. Л. 138.].

Одним из наиболее спорных был вопрос о праве Главкома налагать «вето» на законодательные предложения органов власти. Поскольку Деникину, стороннику решения не только военных, но и гражданских вопросов в приказном порядке, было бы непросто перестроить свои полномочия в рамках политической модели, основанной на превосходстве законодательной власти над исполнительной и краевых структур над общероссийскими. Право «вето» давало ему возможность регулирования деятельности будущего Парламента. Первоначально (на заседании 18 января) представители донской и терской групп Круга отстаивали «образование представительного органа с законодательными функциями», а также коалиционного правительства (на территориальной, а не партийно-политической основе), причем с правом «абсолютного вето» Главкома (предложения донской и терской фракций). Только кубанцы настаивали на «условном» (или относительном) вето. Сам Антон Иванович был готов согласиться на вариант «относительного», а не «абсолютного вето». Но при этом считал необходимым прямое подчинение ему министров военного, путей сообщения и снабжения, сохраняя тем самым возможность оперативного обеспечения нужд фронта[133 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 330.]. Другим спорным пунктом стал вопрос о пропорциональном представительстве в будущем Парламенте. Казачьи делегаты отстаивали принцип представительства в зависимости от численности населения той или иной губернии или области. По мнению представителей Главного Командования, количество представителей от «неказачьих» губерний, независимо от численности населения, не могло существенно уступать представительству казаков[134 - ГА РФ. Ф.6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.].

Деникин получал полномочия Главы Южнорусской власти «по соглашению» Круга и Главного Командования, без баллотировки, однако для его преемника признавалось необходимым издание специального закона, принятие которого возлагалось на Законодательную Палату. В выступлении республиканца Агеева и представителей кубанской фракции 18 и 22 января высказывалась уверенность, что «при непосредственном знакомстве Главного Командования с народными представителями» Деникин «отбросит те, навеянные на него третьими лицами представления о самостийниках и демагогах» и «усовершенствует южнорусскую власть» в духе «законченного народоправства в форме демократической республики», отказавшись (по мысли Агеева) и от «абсолютного вето», и от непосредственного подчинения себе трех министров[135 - Там же. Лл. 183–183 об.]. К концу января были выработаны основные структуры южнорусской власти, создававшейся «на основах соглашения» между Главным Командованием и Верховным Кругом. 19 января 1920 г. был принят «Наказ» комиссии при переговорах с Главкомом. Содержание «Наказа» в основном повторяло условия, выдвигаемые Кругом: формирование Южнорусской власти «впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания», создание Законодательной Палаты «из представителей избранных населением по пропорциональному принципу», ответственность исполнительной власти перед законодательной, право «относительного вето» для Главы власти – Главкома ВСЮР. После переговоров в Тихорецкой (22 января) Верховный Круг подавляющим большинством голосов (при 2 – «против») утвердил «Положение о Южнорусской власти», сразу же получившее условное название «Конституция Юга России». Круг утвердил также Закон об амнистии казакам, солдатам и офицерам-красноармейцам Дона, Кубани и Терека и Указ о срочной мобилизации на фронт (23 января)[136 - Там же. Лл. 185–188; Ф. 5881. Оп.2. Д. 248. Лл. 21–22; Трагедия казачества. Указ. соч., с. 129–133.].

Создание новой системы власти привело к осуществлению еще одного требования казаков – созданию самостоятельной Кубанской армии, призванной подтвердить «суверенный» статус Края. Ее основой стала Кавказская армия, уже действовавшая в составе ВСЮР. Предполагалось сведение всех воинских частей, укомплектованных кубанскими казаками, в отдельную армию, а подразделения из горцев и терских казаков (из состава прежней Кавказской армии) переводились бы на другие участки фронта. Новые части из казаков-добровольцев сводились в особую – Гайдамацкую – дивизию.

Командующим формируемой армией стал популярный генерал-лейтенант А. Г. Шкуро. В первых же своих приказах он отмечал изменившиеся цели борьбы и требовал от «казаков, горцев и солдат» активного сопротивления наступавшей на Кубань Красной армии: «Помните, что вы должны бороться не за благо спекулянта и мародера, а за законную спокойную власть всякого русского гражданина, и если вы это запомните, если вы открыто и честно будете это исповедовать и так поступать, то никакие многотысячные армии Троцкого не страшны армии-освободительнице. Все падет перед вами, и все русское, честное, любящее свою Родину – все будет с вами. Уроки прошлого всем нам ясно показали, чего не надо делать… Запомните завет нашего Главнокомандующего генерала Деникина, который в полном согласии и единении с Верховным Казачьим Кругом открыто заявил, что Россия должна быть Единая, Великая и Неделимая; Донская и Кубанская армии составляют нераздельную часть Единой Русской армии, управляемой одними законами и единой властью… Отбросив все сомнения и домашние нелады, дружно становитесь в ряды молодой Кубанской армии несущей освобождение Родине» (приказ № 10 от 27 января 1920 г.). Характерной чертой приказов Шкуро было и явное стремление подчеркнуть «антирусский характер» власти большевиков и весьма своеобразное понимание борьбы против нее: «Вперед, кубанцы. В защиту своей чести, своей славы, своего существования. С нами Бог. Нет большевизма – есть жиды. Будь на Руси один, что называется, большевизм, мы давно с ним сговорились бы и перестали бы резать друг друга, так как мы верим в одного Христа Спасителя. Всему мешают жиды, которые на время приняли даже другие фамилии: Троцкий, Зиновьев и т. д. на самом деле Бронштейн и Апфельбаум. Пока в России жиды – не будет России, а будет жидовский шабас-кагал. Итак пойдем за Веру Православную, за Крест Святой, что мы носим на груди» (приказ № 57 от 21 февраля 1920 г.). «Давайте вместе пойдем, как братья, на защиту прав народных, давайте вместе бороться против насилия и грабежей, откуда бы они ни приходили, и только в дружной совместной работе Дона, Кубани и Терека и Ставропольцев мы сумеем защитить свои очаги, свои семьи от насилия и произвола и довести страну до Всероссийского Учредительного Собрания» (обращение к «горожанам, рабочим и крестьянам Ставропольской губернии»). Призывы Шкуро поддерживались самими казаками. Так, еще в декабре 1919 г. по приговорам станиц Баталпашинского отдела принимались постановления, что «в случае недостатка той силы, которая командирована будет нами на фронт, мы можем все способные владеть оружием и выступить на защиту родного нам Края и Родины, дабы не пустить и окончательно победить злых и коварных издевателей большевиков и воскресить светлое будущее нашей Неделимой Родины России»[137 - ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 161. Лл. 3–5, 8; Д. 89. Лл. 1–2.]. Нельзя сказать, что боеспособность кубанских полков существенно возросла, однако в ходе боев в начале февраля 1920 г. частям РККА был нанесен ряд ощутимых ударов, а дополнительные мобилизации, например в Лабинском отделе, превзошли первоначальные ожидания, позволив сформировать уже «третьеочередные» полки.

Это не изменило, правда, общего развала фронта. Во время встречи с делегацией городского самоуправления Ставрополя в феврале Деникин сказал, что «никогда они не были ближе к Москве, чем теперь; разъяснял, какой могучий треугольник образует его армия; о него уже, де разбилась конница Буденного, разобьется и вся большевистская армия. А на другой день пришло известие, что кубанские казаки, образовавшие восточное ребро треугольника, ушли, обнажив фронт»[138 - Маргулиес М. С. Год интервенции, кн. 3 (сентябрь 1919 – декабрь 1920). Берлин, 1923, с. 173.].

Глава 4

«Конституция», несмотря на краткость, была весьма содержательна. В ней провозглашалось «разделение власти». Исполнительная власть возглавлялась Главкомом ВСЮР и осуществлялась Советом министров. Деникина «признали» главой власти, пока «по соглашению» Круга и Командования, но в дальнейшем следовало принять «закон о преемстве власти главы государства». Интересно отметить, что здесь использовалась та же, условно говоря, «двухэтажная» система управления, что и в белой Сибири (Верховный Правитель и Совет министров). Южнорусская власть включала в себя Главу власти и Совет министров при нем. Но это было лишь внешнее сходство. Полномочия были уже другими. Высшая власть на белом Юге теперь формально принадлежала Законодательной палате – выборному органу «из представителей населения». Избирательный закон «в спешном порядке» предстояло выработать особой Законодательной Комиссии «из представителей казачьих войск и местностей, находящихся под управлением Главнокомандующего» (статья 4.). Глава южнорусской власти обладал равным статусом с Законодательной Комиссией, что не отвечало основополагающему принципу диктатуры – безраздельной единоличной власти[139 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года). Екатеринодар, 1919, с. 22–23; Деникин А. И. Указ. соч., с. 308–310; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.].

«Положение о Законодательной Комиссии», развивавшее данную статью «Конституции», – небольшой, но весьма интересный правовой памятник. Четко составленный документ определял полномочия и порядок избрания первого в истории Белого движения властного органа – прототипа Парламента. Можно предположить, что образованная на основе Комиссии Палата в дальнейшем обладала бы схожими с парламентскими полномочиями, отличаясь лишь расширенным представительством территорий, «освобожденных от большевизма», на что еще надеялись белые военные и политики в начале 1920 г. Комиссия, таким образом, представляла бы законодательную власть не только на территории казачьих войск, но и на территории других южнорусских губерний. Законодательная власть разделялась Комиссией с Главкомом ВСЮР – законодательная инициатива принадлежала и Совету министров, и Главкому, и Комиссии. При общей численности Комиссии в 90 человек казаки получали большинство (50 мест от Дона, Кубани и Терека, три депутата от Астраханского казачества), 7 мест отдавалось представителям «горских народов», а 30 депутатов представляли «местности под управлением Главнокомандующего ВСЮР». Подобное соотношение мест объяснялось требованиями казачьих делегатов составить представительство в Комиссии «пропорционально численности населения»[140 - Протоколы общих заседаний Кубанской Чрезвычайной Краевой Рады созыва 28 октября 1918 года № 51–72 (заседания с 24 октября по 14 ноября 1919 года). Екатеринодар, 1919, с. 22–23; Деникин А. И. Указ. соч., с. 308–310; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Л. 158.]. Что касается избирательной системы, то здесь пришлось столкнуться с типичной для Белого движения проблемой невозможности «правильных выборов» (то есть всеобщих, равных, тайных, прямых) в условиях военных действий. Поэтому Савич и Челищев предложили вариант двухступенчатых выборов, в которых основой депутатского корпуса в Законодательной Комиссии становились бы уже избранные депутаты органов местного самоуправления (земские собрания, городские думы и казачьи парламенты). Эта схема представительства во многом напоминала представительство в ГЗС в белой Сибири[141 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 333.]. Однако данные предложения были скорректированы: члены Комиссии от краевых образований Дона, Кубани и Терека избирались соответствующими фракциями Верховного Круга, а члены Комиссии от Ставропольской и Таврической губерний избирались как городскими думами (городов Ставрополя, Святого Креста, Симферополя, Ялты, Севастополя, Феодосии, Керчи и Евпатории), так и губернскими избирательными собраниями, образованными из «председателей и членов губернских и уездных земских управ, выборщиков от губернских кооперативных объединений». Члены Комиссии от Черноморской губернии избирались собраниями в городах Новороссийск, Геленджик, Туапсе и Сочи – в избирательные собрания включались депутаты городских дум и сельские старшины. Херсонскую губернию представляли члены, избранные Одесской городской думой (единственная часть губернии, еще контролируемая в феврале 1920 г. частями ВСЮР), а горские народы (Чечня, Ингушетия, Кабарда, Хасав-Юртовский округ) избирали в Комиссию «по одному члену от каждого народа» (Дагестан делегировал трех членов)[142 - ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 165–167.].

Во многом аналогично проведенной Пепеляевым в белой Сибири «административной революции» решался вопрос о полномочиях Совета министров на белом Юге. Председатель Совмина назначался главой южнорусской власти, а министры утверждались им по списку, составленному премьером (статьи 5, 6.). При этом Законодательная Комиссия могла выражать недоверие как отдельным министрам, так и Совмину в целом, что влекло за собой их немедленную отставку. «Ответственное министерство» – так по аналогии с 1916–1917 гг. называли новое правительство. На переговорах Челищеву и Савичу удалось отстоять полную подчиненность Главкому ВСЮР лишь двух, важнейших для фронта, ведомств – военно-морского и путей сообщения – Деникин считал это своим успехом на переговорах. Все законодательные акты по данным ведомствам принимались Главкомом единолично. Управление снабжения контролировалось им, но опосредованно, через военное ведомство[143 - Трагедия казачества. Указ. соч., с. 127; ГА РФ. Ф. 6611.Оп.1. Д. 4. Л. 165.]. Последней, 7-й статьей в тексте соглашения было предоставление главе «южнорусской власти» права «относительного вето». После наложения «вето» закон мог вторично рассматриваться Комиссией лишь через 4 месяца и приниматься только квалифицированным (2/3) большинством Комиссии. Глава южнорусской власти получал также право роспуска Законодательной Комиссии. Однако в случае роспуска новые выборы следовало провести в течение месяца. В перерыве между сессиями Комиссии законодательные акты могли приниматься и исполнительной властью – Главкомом и Советом министров, но после начала работы Комиссии все они должны были выноситься на повторное утверждение, в противном случае эти постановления теряли силу. Первоначально настаивавший на «абсолютном вето», Деникин был убежден Савичем в необходимости «уступить» казачьим представителям, поскольку в течение 4 или 6 месяцев действия «относительного вето» положение на фронте могло ухудшиться настолько, что уже никакое «вето» ничего бы не решало[144 - Савич Н. В. Указ. соч., с. 329–330; ГА РФ. Ф. 6611. Оп.1. Д. 4. Лл. 165, 185–186.].

Отвлекаясь от конкретной обстановки, влиявшей на принятие и реализацию вышеизложенных решений, значение проведенных политических преобразований в истории Белого движения на белом Юге весьма ценно: здесь впервые был выработан и начал осуществляться на практике парламентский вариант управления. И это произошло в регионе, где принцип военной диктатуры поддерживался с самого зарождения Добровольческой армии. «Ответственное министерство, законодательная палата и условное вето, – по признанию Деникина, – знаменовали переход от диктатуры к конституционным формам правления». Главком считал при этом своим успехом сохранение за собой Верховного военного руководства, а уступки в остальном считал временными, зависящими исключительно от меняющегося положения на фронте. Потенциал созданной в таком виде южнорусской власти, весьма вероятно, мог бы привести к позитивным переменам. Вот как оценивал реальные результаты совместной работы Главного Командования и казачества генерал Чернавин: «Южнорусской власти… помимо борьбы с внешним врагом, приходилось вести тяжелую борьбу с противниками в собственном лагере. Однако… при всей трудности положения, оно не было безнадежным. Были благоприятные факторы, которые можно и должно было использовать, которые могли быть противопоставлены факторам развала». Но, как справедливо сказано далее, «эти возможности Главным Командованием систематически и неизменно упускались. По-видимому, не столько сила и искусство внутренних врагов Главного Командования, сколько собственные его ошибки – неумение понять действительную обстановку, превратная оценка ее слагаемых, большой примитивизм политики – подготовили катастрофу Юга России»[145 - ГА РФ. Ф. 5956. Оп.1. Д. 392. Лл. 127–128.].

Глава 5

Как уже отмечалось, все структуры южнорусской власти создавались на основе паритетного соглашения между Главным Командованием и Верховным Кругом. 5 февраля 1920 г., уже в качестве Главы южнорусской власти, Деникин подписал Приказ № 1 (по общему управлению) о назначении «председателя Совета министров Южнорусского правительства). В свою очередь, председатель утвердил список Совета министров. Предполагалось, что его состав будет отражать паритет между казачьими войсками и представителями неказачьих «свободных от большевизма» территорий Европейской России (областей и губерний). Создание Южнорусского правительства («ответственного министерства» перед Законодательной Комиссией) оказалось единственным осуществленным решением из всего проекта создания новой власти. Оно полностью заменило структуры Особого Совещания и Правительства при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России. Министрами стали как бывшие члены Особого Совещания, представители кадетской партии и Всероссийского Национального Центра – Бернацкий (сохранявший портфель Минфина), В. Ф. Зеелер (бывший ростовский городской голова, ставший министром внутренних дел), так и явные оппозиционеры – Сушков (министр просвещения) и Агеев (министр земледелия). Деятели казачьей демократии, сотрудники земского и городского самоуправлений, составляли большинство в правительстве: Ф. С. Леонтович (министр торговли и промышленности), Н. С. Долгополов (министр здравоохранения), В. М. Краснов (бывший городской голова Ставрополя стал министром юстиции), Л. В. Зверев (министр путей сообщения), Я. Л. Щупляк (министр продовольствия). Министром пропаганды был назначен Н. В. Чайковский, одновременно формально сохранявший за собой руководство правительством Северной области и предполагавшийся также на должность председателя Комиссии по выборам Национального Учредительного Собрания в Сибири (так велик был в Белом движении авторитет старейшего российского политика, видного социал-демократа). Известные на белом Юге военные: генерал-лейтенант А. К. Кельчевский (в прошлом профессиональный генштабист, начальник штаба Донской армии) и генерал от кавалерии Н. Н. Баратов (знаменитый своими операциями в Персии в 1916–1917 гг., представитель ВСЮР в Закавказье в 1919 г.) – стали министрами военно-морским и иностранных дел соответственно. Главой правительства стал бывший депутат Всероссийского Учредительного Собрания, профессиональный юрист, председатель Совета управляющих отделами Всевеликого Войска Донского (областного правительства) Н. М. Мельников. По оценке Савича, «человек порядочный, умеренный, но фигура среднего калибра – провинциальный политик демократического шаблона»[146 - Трагедия казачества (Очерк на тему: «Казачество и Россия»), ч. IV. Январь – май 1920 г. Париж, 1938, с.126–128; Савич Н. В. Указ. соч., с. 334.]. Южнорусское правительство стало коалиционным, но, как и любая коалиция, возникающая во время политических кризисов, вряд ли могло работать длительное время[147 - Организация власти на Юге России. Указ. соч., с. 250; Краснов В. М. Указ. соч., с. 154; Деникин А. И. Указ. соч., с. 307.]. Призванный примирить различные политические позиции и группы, Совет министров в действительности не смог полностью удовлетворить заинтересованные стороны. Его коалиционный характер, по мнению Деникина, не оправдал ожиданий: «Российские круги, как либеральные, так и консервативные, отнеслись с подозрительной враждебностью к Южному правительству по мотивам: одни – «казачьего засилья», другие – «левизны», третьи – персонального его состава. Социалисты-революционеры… обсуждали возможность переворота, а социал-демократы… вынесли резолюцию с принципиальным порицанием Южного правительства и требовали соглашения с большевиками. Только одна политическая партия – в лице «группы центрального комитета кадетской партии» – постановила «во имя сохранения единства» поддержать Южное правительство, которое «представляется в настоящий момент единственным центром национального объединения»[148 - Там же, с. 308–310.].

Важнейшей среди проблем, стоявших в начале 1920 г. перед южнорусским Белым движением, оставалось создание единого антибольшевистского фронта. Конфликты с государственными образованиями окраин бывшей Российской Империи, гибель Северо-Западной армии из-за, как считали многие, несвоевременной и недостаточной поддержки со стороны Эстонии и Финляндии, отсутствие военного взаимодействия с Польшей во время «похода на Москву» ВСЮР, чересчур «буквальное», «слепое» следование лозунгу «Единая, Неделимая Россия» – все эти ошибки и провалы внешнеполитического курса и национальной политики признавались одними из главных в перечне причин поражений Белого движения в 1919 г. Создание южнорусской власти на паритетных основаниях с казачеством считалось на этом фоне началом «смены курса» в отношении к новообразованным государствам, ставшим из российских губерний российскими соседями. Этому способствовал и «окраинный» характер российского Белого движения, вынужденного опираться теперь на приграничные регионы (Крым, Причерноморье, Северный Кавказ, Забайкалье, Приморье). В январе 1920 г. Верховный Совет Антанты официально заявил о признании де-факто независимости Закавказских республик – Грузии, Армении и Азербайджана. Делегации этих республик были допущены к участию в работе Версальской конференции. Таким образом, Закавказью удалось продвинуться по пути суверенитета в значительно большей степени, чем всем предшествующим антибольшевистским правительствам (из ведущих мировых держав лишь США отказались признать независимость Закавказья)[149 - Авалов З. Независимость Грузии в международной политике, 1918–1921 гг. Воспоминания. Очерки. Париж, 1924, с. 202, 237, 248–249.]. 16 января 1920 г. Верховный Совет Антанты санкционировал заключение торговых соглашений с «русским народом» (но не с советским правительством) через посредство, в частности, кооперативных структур «Центросоюза», действующих на территории Советской России.

В то же время в частной переписке между Савинковым, Чайковским и главой Польского государства Ю. Пилсудским подчеркивалась важность достижения военного сотрудничества с Деникиным на основании «полной демократизации правительства», «замене Сазонова (на посту главы МИДа), «лицом, пользующимся полным доверием в Европе» и заключение правительством белого Юга договорных соглашений с новообразованными государствами – лимитрофами при посредстве нового министра иностранных дел[150 - Мельгунов С. П. Указ. соч., с. 197–198.]. На это рассчитывал Чайковский, принимая в Южнорусском правительстве должность «заведующего отделом политического образования» (министра пропаганды). По воспоминаниям председателя Союза Возрождения России В. А. Мякотина, встречавшегося с Чайковским в Екатеринодаре в феврале 1920 г., последний был настроен достаточно решительно и «считал необходимым принять это предложение, ибо наличие демократа и социалиста в составе правительства поможет ему стать на правильный путь, который обеспечит ему доверие народных масс. А это тем важнее, что положение большевиков нельзя считать очень прочным: помимо всего другого, против них в данный момент собирается выступить Польша, и ввиду этого им придется оттянуть часть своих сил с Юга». Для большей «демократизации» портфель министра земледелия предлагался члену ЦК Союза Возрождения России, уже имевшему небольшой административный опыт (в должности министра продовольствия во Временном правительстве в мае – августе 1917 г.), энесу А. В. Пешехонову, однако он ответил отказом. Данная позиция нашла поддержку и среди членов работавшей в Париже делегации Русского Политического Совещания. По воспоминаниям М. М. Винавера, в конце января 1920 г. его товарищи по кадетской партии (В. А. Маклаков, А. И. Коновалов, Б. Э. Нольде, Ф. И. Родичев и М. С. Аджемов) намеревались создать т. н. «Русский Комитет» – для объединения кадетского и правоэсеровского секторов русской зарубежной общественности. В черновом наброске программы объединения значилось «сохранение целостности России, не останавливаясь перед федеративным или даже конфедеративным устройством», а также «отказ от отобрания у крестьян земли». И хотя эсеры в лице Н. Д. Авксентьева, И. И. Бунакова-Фундаминского, В. М. Зензинова и О. С. Минора отказались от объединения, считая кадетскую позицию неискренне демократической, сама идея создания межпартийной коалиции воплотилась спустя год в программе «новой тактики» П. Н. Милюкова.