Дальше фронта

– А разве мало? – в свою очередь удивился Вадим. – В тридцать лет – куда уж больше? Мне так до самой отставки хватит.

– Тебе, может, и хватит…

– Ну так и чего же? Чего напрасно нервы себе и другим жечь, по пустякам подставляться? На войне вон убьют – и чего тогда? Выживи сначала, а потом новые авантюры замышляй…

Говорил Вадим совершенно искренне. Он тоже знал историю, только извлекал сейчас из нее немножко другие уроки. Да оно и понятно – немецкая карьерная философия и славянская – две большие разницы, пусть даже в одной армии они служат и одному делу. Ну, как Обломов и Штольц, если хотите, в осовремененном варианте.

Барон действительно ощущал себя совершенно иначе, чем Ляхов. Несмотря на достойно пройденные тесты и проверки верископом, которые вполне подтвердили его интеллектуальный и нравственный уровень, готовность и способность служить и выполнять обязанности, к которым он начальственными раскладами предназначался, Ферзен оказался не столь лояльной личностью, как предполагалось. Здесь и проявился незначительный на первый взгляд дефект разработанной Бубновым и усовершенствованной Ляховым программы.

Дело в том, что она рассматривала человека и его возможности в статике, в предлагаемых обстоятельствах, в той ситуации и в том психофизическом состоянии, в которых он находится к моменту испытания. Оттого и не был учтен столь значимый на самом деле фактор. Просто слушатель Академии и «соратник» клуба «Пересвет» барон Ферзен и нынешний полковник, начальник оперативного отдела аналитического управления, оказались по отношению друг к другу разными людьми.

Первый совершенно искренне готов был учиться, служить, а будучи допущенным к некоторым тайнам и интригам, счастлив сознавать свою причастность к «Проекту» и большего не желал. Если на наглядных примерах – юноша, страстно влюбленный в некую особу, не отвечающую ему взаимностью, хоть под присягой, хоть под пыткой будет утверждать, что вершиной его мечты является единственный нежный взгляд означенной особы, а уж за право прикоснуться губами к ее губам или погладить по коленочке он спокойно продаст душу дьяволу. Причем это будет чистейшей правдой. В данный конкретный момент.

И этот же самый юноша, тем или иным способом ухитрившийся с предметом своих вожделений переспать, уже на первое утро может почувствовать безразличие, если не неприязнь. И это тоже будет правдой и объективной реальностью. Такого вот пустячка Бубнов с Ляховым и не учли.

Вадиму это стало понятно практически сразу. Не зря ведь бензедрин обостряет мысли и чувства. И даже забрезжила идея, каким образом следует подкорректировать программу. Нет, в ее базовой части ничего трогать не надо, а вот ввести поправочные коэффициенты и предусмотреть некий веер альтернатив поведения объекта придется.

Нет, нужно деликатно объяснить (внушить) барону всю опрометчивость и, прямо скажем, опасность такого направления мыслей. После чего перевести беседу в русло текущей военно-политической обстановки. В Польше и на Родине.

Вадим, конечно, не мог предположить, что все комнаты гостевого дома просматриваются и прослушиваются самой современной на тот момент аппаратурой. Слишком это представлялось невероятным по всем меркам дворянской и офицерской чести. Чтобы Великий князь подглядывал за своими гостями в замочную скважину – такое и в самый скверный анекдот не вставишь.

И князь действительно на подобное был органически не способен. Зато генерал Чекменев – вполне. Служба у него была такая, и высшие интересы государства и престола, с его точки зрения, никак не коррелировались с примитивно понимаемыми, не осязаемыми чувствами звуками «честь», «порядочность» и т п.

Кстати, а далеко ли ушел от генерала сам Ляхов, вторгаясь своей аппаратурой в тайны человеческой души? Некоторое оправдание у него (если бы вдруг пришлось перед кем-то отчитываться) все-таки было. Мол, медицина с ее методиками испокон веков этим занимается – и душой, и организмом, отнюдь не всегда ставя пациента в известность, как, чем и для чего. Но это уже софистика.

Генерал Чекменев на своем наблюдательном посту покуривал папиросу, прихлебывал остывающий зеленый чай, чему-то смутно улыбался, слушая моментами переходящий в спор диалог младших коллег.

Нет, позиция барона его не удивляла и не возмущала. Чего-то человек в жизни достиг, желает достигнутое сберечь и приумножить. Соломки, на случай чего, подстелить. Дело совершенно житейское. Лишь бы эту соломку он не начал с чужой крыши дергать. Вот тут уже начинаются государственные интересы, вот за этим придется проследить.

Гораздо больше удивляло многоопытного генерала, насколько «правильно» ведет себя Вадим. Неужели на самом деле довелось столкнуться с «идеальным человеком»? Нет, с самой первой встречи в Хайфе Игорь Викторович сделал ставку на необыкновенного доктора, повел его по жизни, преследуя собственные цели, и пока не имел оснований о своем выборе пожалеть.

Но все-таки, как-то слишком… (он даже не смог с лету подобрать подходящее слово. Может быть, нарочито?) получается.

Слишком уж избыточно одарен Ляхов самыми различными способностями и качествами. Тут тебе и снайперская стрельба, и глубокие познания в психологии, и спокойная, без надрыва, отвага, и умение себя адекватно вести в самых невероятных ситуациях, верность слову, иногда даже переходящая границы разумного, талант морехода и лидерские качества.

Вдобавок поразительные успехи у женщин, таких разных и своенравных, как Елена и Майя. Нет, господа, как хотите, а здесь что-то не то и не так.

Несколько не от мира сего этот парень!

Чекменеву показалось, что он находится удивительно близко к истине, только никак не может ее ухватить.

Святой, что ли? Так вроде нет, и водку пьет «в плепорции», и плотских утех весьма не чурается. Разумно честолюбив. Смирением и не пахнет, даже, напротив, самолюбив, своенравен.

Может, не о чем тут и гадать, просто такой уродился, и родители воспитали соответственно натуре. Как писал Гоголь, по другому, впрочем, поводу: «Русский человек в его наилучших проявлениях». Оно бы и хорошо так думать, а неправильно. Тут как раз случай, противоположный принципу Оккама. Самое простое объяснение отнюдь не самое верное.

Разговор между Ляховым и Ферзеном потерял для генерала профессиональный интерес. Неважно, до чего они конкретно договорятся, принцип и направление ясны, а дальнейшее развитие событий все равно пойдет так, как надо. И не барону с его приятелями что-то существенно в них изменить. Каждый человек принесет пользу, будучи употреблен на своем месте.

Дальнейший беглый просмотр помещений гостевого дома ничего интересного для генерала не принес. Офицеры продолжали раскованно выпивать и общаться, Тарханов, отвернувшись к стенке, спал, похрапывая. Татьяна лежала, глядя в потолок широко открытыми глазами, и предавалась, может быть, мечтам, порожденным ее новым общественным положением или проникшим в самую глубину души взглядом князя.

Майя безмятежно спала.

Бубнов нервно курил на балконе, в тщетном ожидании Ляхова. Вот разговор между ними тоже стоит послушать, если Вадим все-таки сумеет вовремя избавиться от общества барона.

«Черт знает, что за жизнь, – раздраженно подумал Чекменев. – Нет, чтобы отдыхать и веселиться, как все люди, изволь вечно бдеть, вечно стоять в бессменном карауле».

Тут он слегка лицемерил, поддавшись минутной слабости. Сама по себе такая жизнь ему единственно и нравилась, другое дело, что все реже Игорю Викторовичу удавалось смирять служебный азарт, оставлять хоть несколько часов в сутки для нормального человеческого отдыха. Мания величия своего рода – считать, что сами основы нынешнего естества держатся исключительно на твоем характере и работоспособности, а стоит чуть расслабиться и отпустить вожжи, так все и пойдет вразнос.

Прикинув, что раньше, чем через пятнадцать-двадцать минут, Ляхов до комнаты Бубнова не доберется, генерал все же решил спуститься в трактир, отметиться перед «узким кругом ограниченных людей», ну и действительно пропустить рюмочку-другую, демонстрируя свою простоту, доступность и верность принципам офицерского братства.

Вот тут и подтвердился тезис, что начальнику тайной полиции расслабляться все-таки нельзя. Он еще только примеривался к третьему стаканчику сильно разбавленного тоником джина, как увидел бодро спускающегося по пандусу барона, вполне, судя по его виду, довольного жизнью и даже что-то насвистывающего.

Ловко выйдя из ни к чему не обязывающего разговора с соседями по столику, вернувшись и снова включив мониторы, Игорь Викторович понял, что дал маху. Подвели его аналитические способности. Комната Бубнова была пуста. И комната Ляхова, куда немедленно заглянул Чекменев, тоже. Последней надеждой оставалась постель Майи, но и в ней обитателей не прибавилось.

Вот, значит, как. Вряд ли, конечно, наши доктора такие конспираторы, что специально вышли из наблюдаемой зоны. Решили просто прогуляться перед сном, покурить на свежем воздухе. Может быть, еще и в общий зал вернутся, только вот о чем они успеют переговорить наедине при первой, после долгой разлуки, встрече, навсегда останется для Чекменева тайной.

Тайной возможно, и даже почти наверняка, не представляющей чрезвычайного интереса для государственной безопасности, но тем не менее…

Люди в таких случаях обычно говорят интересные вещи. Особенно такие люди, причастные сразу к двум тайнам, одна из которых хотя бы понятная, вторая же находится за пределами рациональности и здравого смысла. Что, если сговорятся они о чем-то, понятном только им двоим, и сумеют использовать «это» в собственных интересах, причем таким образом, что все остальные вообще ничего не поймут или спохватятся слишком поздно.

«Да нет, это уже полная ерунда, – одернул сам себя Чекменев. – Ничего такое просто невозможно, ведь вся материально-техническая база управления процессами – что одним, что другим – находится под строгим и полным контролем, как и профессор Маштаков, генератор идей и руководитель проекта. Уж он-то на самостоятельные игры не способен по определению, поскольку до сих пор находится хотя и в привилегированном, но все-таки заключении».

Одним словом, причиной тревог генерала было элементарное неудовлетворенное любопытство, смешанное с ревностью. Прямо-таки подростковое чувство. Вот, мол, приятели что-то такое знают интересное, шушукаются друг с другом, а при моем появлении замолкают.

Невыносимо!

Глава шестая

А Ляхов с Бубновым на самом деле просто решили прогуляться. Пить не хотелось, сидеть в накуренной комнате – тоже, погода же за окнами стояла вполне подходящая. В меру свежо, но не холодно, безветренно, только легкий туман повис между кустами и деревьями, отчего лунный диск на темном небе выглядит мутным, расплывчатым пятном. Максим рассказывал Ляхову о собственном общении с покойниками: как оно случилось и что из этого вышло.

– Да что это мы все «покойники» да «мертвецы»? Словно бабки на завалинке. А мы все же люди ученые, соответствующую терминологию должны использовать. Вот хотя бы – некробионты, и звучит красиво, и суть явления выражает, – предложил Вадим.

На том и согласились.

– И ничего мы так и не установили, – продолжал Бубнов, – хотя патологоанатомы доставшиеся нам объекты до клеточного уровня разобрали. Не установлена даже причина стремительного распада тканей вторично убитых некробионтов. Отсутствует в природе такой механизм, да и только…

– В природе он как раз присутствует, раз мы его можем наблюдать и даже пытаться изучать, – снова уточнил Ляхов. – Я над этим делом подольше вашего размышлял и непосредственно с самим артефактом вел продолжительные беседы. Хотя и не имел возможности проводить инструментальные исследования. Да это и ни к чему, как ваш пример показал. Это то же самое, что с помощью газоанализатора пытаться химический состав души выяснить. А я по старинке, исключительно эмпирически, как древние мудрецы.

Тут ведь какая штука получается. Скорее всего, это самое ураганное гниение происходит из-за каких-то, не известных нам свойств времени. Вот этого самого, расширенного. В его пределах некробионт подчиняется другим физическим законам – что очевидно, раз он в состоянии двигаться, питаться, проявлять все признаки психической деятельности и мышления.

Следовательно, в собственной системе координат он живет. Приложив же к нему механическую силу посредством пули, саперной лопатки или дубины, мы хоть и непонятным образом, но разрушаем некоторую тонкую структуру, обеспечивающую эту самую псевдожизнь. Структуру второго, если так можно выразиться, уровня, потому что разрушение первого уже вызвало его физическую смерть в «нашем» мире… И он мгновенно биохимически переходит в состояние, соответствующее временному интервалу от первой до второй смерти…

– Отсюда можно предположить, – подхватил его мысль Бубнов, – что вполне может существовать и третий, и последующие уровни, куда некробионт переходит уже после разрушения остатков белковой структуры? И где-то еще глубже, по боковой оси, продолжает существовать в виде скелета, а потом и некой энергетической конструкции…

– Отчего бы и нет? – легко согласился Ляхов. – Тем более что подобные предположения неоднократно выдвигались всевозможными эзотериками, и в принципе понятие «нирваны» лежит в этой же плоскости.

– Только вот мы в своем нынешнем облике удостовериться в этом не можем. Как, к примеру, невозможно наглядно представить мир четырех и более измерений.

– Четырех – еще можно. У некоторых фантастов получается вполне убедительно. А про пятое уже и не пытаются. Тоже полная аналогия с нашим случаем – мир некробионтов мы еще можем наблюдать и как-то пытаться с ним взаимодействовать, а дальше… – Вадим сокрушенно развел руками.