Вихри Валгаллы

«Нет, я в ней не ошибся, – подумал Шульгин. – Нормальная баба».

…С Ириной Шульгин уединился на правом крыле штурманского мостика. Под предлогом того, что им нужно посмотреть в дальномер на мачту дворца Верховного правителя, где должен быть поднят флажный сигнал с секретным сообщением. Предлог вполне дурацкий, но наивной Анне он показался вполне основательным. Подобно мадам Грицацуевой, она очень уважала Александра Ивановича – человека, чуть ли не в одиночку сокрушившего омерзительный большевизм, и не переставала удивляться, что такой человек обратил на нее внимание. Тут надо отдать должное Ларисе – за время, пока она просвещала и образовывала девушку в тонкостях современной жизни, никаких дискредитирующих слов в адрес Шульгина она себе не позволяла. Тут она, историк, специализировавшийся в дипломатических интригах ХIХ века, все понимала правильно. Преследуя, впрочем, скорее свои личные цели.

Можно было бы и не изобретать подобных доводов и поговорить с Ириной в менее экзотическом месте, но Сашка помнил дни начала борьбы с пришельцами и способы, которыми они пытались обеспечить конфиденциальность своих бесед. Наиболее эффективной оказалась защита от следящей аппаратуры аггров в полях высокой частоты. Левашов, например, спасся, укрывшись в трансформаторной будке. Вот и сейчас интуиция подсказала ему, что данный разговор стоит заэкранировать. А на мостике можно было включить и гирокомпас, и оба радиолокатора, и УКВ-передатчик на полную мощность. Может, и ерунда, но как-то спокойнее. Дня три уже он чувствовал себя подобно волку, еще не видящему флажков, но уже учуявшему их нехороший запах.

Они сели в вертящиеся кожаные кресла рядом с басовито гудящим распределительным щитом. С двадцатиметровой высоты мостика панорама бухты выглядела особенно впечатляюще. Тихая, искрящаяся солнечными бликами морская гладь, кильватерные струи курсирующих между Северной и Южной стороной катеров, треугольные паруса вельботов и баркасов. С такого расстояния проблемы и язвы нынешней жизни казались несуществующими.

– Выпить что-нибудь хочешь? – спросил Шульгин у Ирины. В стенном шкафчике Воронцов держал необходимый для укрепления сил во время ночных вахт запас кофе и соответствующих напитков.

– Спасибо, не хочу. У тебя плохие новости? – Ирина сохраняла удивительное хладнокровие, с самого утра не позволила себе задать этот вполне естественный вопрос.

– Слава богу, нет, – ответил Сашка. – Разговор предстоит чисто теоретический. Поскольку ты единственная, кто сейчас разбирается в космических проблемах.

Ирина вздохнула облегченно. Шульгин познакомился с ней за четыре года до того, как выяснилось, что она не просто красивая девочка и хороший товарищ, а еще и инопланетная разведчица, и до сих пор эмоционально воспринимал ее в первоначальном качестве. С ней не нужно было кривить душой и плести изысканные кружева двойных и тройных логических связей.

– И что ты хочешь спросить?

– Насколько высока вероятность, что Сильвия сумеет восстановить связь с вашей резидентурой? На Земле или… там… – Он махнул рукой в сторону зенита.

– Не знаю. Не знаю, и все. Выражаясь доступным языком – она полковник разведки, а я в лучшем случае младший лейтенант. А то и сержант. Я проработала на Земле шесть лет, а она больше ста. Я совсем ничего не могу тебе сказать. Мне казалось, – как утверждал Антон и вы с Андреем, – что эта история закончилась, совсем закончилась. Мы в другой реальности, на другой мировой линии, и о прошлом можно забыть. А у тебя что, появились какие-то новые сведения?

– Нет, кажется, нет. Просто сомнения, догадки, предположения. Андрей не должен молчать так долго, в этом я уверен. А так – ничего.

Ирина, глядя невидящим взглядом в лобовое окно мостика, молчала. Шульгин успел достать из шкафчика бутылку коньяку и сделать прямо из горлышка длинный глоток. Ирину он не стеснялся, хотя давно уже старался не проявлять на людях привычку взбадривать себя подобным образом.

– Вообще-то я отношусь к его молчанию спокойнее, – наконец сказала она. – Могут быть всякие обстоятельства. Не тот он человек, чтобы попасть под машину или позволить себя застрелить из-за угла. А уж игры, в которые мы взялись играть… Вспомни, что было с тобой. И с ним, когда его отправили в сталинское тело. Для меня это почти нормально. Такая у меня профессия… – Но улыбка у нее вышла не слишком естественная. – Вдобавок не нужно забывать о парадоксах времени. – И она снова замолчала.

Шульгин решил, что при всем ее мужестве подвергать женщину непосильным нагрузкам просто бесчеловечно. И решил разрядить ситуацию.

– Я с тобой согласен. Более того, из известных нам факторов – Великая сеть и прочее – следует вывод, что Андрей вообще не подвержен опасностям… общего, так сказать, порядка.

– Этого я и боюсь, – прошептала Ирина.

Шульгин, наблюдая за ней последние годы, замечал, как она меняется. В семьдесят шестом году это была (он не знал тогда о ее инопланетном происхождении) спортивная, одновременно элегантная, крайне умная и очень уверенная в себе девушка. С ней можно было целый вечер танцевать до упаду, рискованно острить, ездить на мотоциклах в дальние экскурсии по Золотому кольцу, вообще считать ее «своим парнем в юбке», немного сожалея, что досталась она не ему, а Андрею.

Тремя годами спустя она была уже несколько барственной, «роскошной женщиной», которая, расставшись с Новиковым, в свои двадцать семь успела вкусить максимум от того, что давал своим номенклатурным и увенчанным официальными лаврами деятелям искусства советский режим. (Не ей лично, а как жене секретаря Союза писателей.)

Еще через два года Сашка увидел ее (после развода с сановным мужем), ставшую почти такой, как прежде, и еще сильнее влюбленную в Андрея. Прежнюю и неожиданно жесткую, даже агрессивную (когда им вчетвером пришлось сражаться против всей инопланетной мощи).

А вот сейчас она выглядела совершенно земной женщиной. Нельзя было и представить, что она способна драться на улице с бандитами, применяя редкостные приемы тэквондо, и когда надо, быть похожей на героиню американского боевика. Перед ним сидела совсем новая Ирина. Но все равно невероятно красивая, даже, может быть, более, чем когда-либо, и, безусловно, отнюдь не утратившая своих способностей.

– В любом случае, Ира, я хотел получить твое согласие – пока Андрей не вернется, ты дашь мне карт-бланш на роль координатора наших действий.

Ирина откровенно удивилась.

– Зачем, Саша, тебе мое согласие? Не понимаю. Я что, вдовствующая императрица?

– Ты лишнего не болтай. А понять меня должна… – Он сделал паузу. – Ситуацию ты чувствуешь острее, чем мы, вместе взятые. По крайней мере я так тебя воспринимаю. И, кроме Андрея, только ты можешь все понять правильно. Я также считаю, что сейчас как-то координировать общие усилия могу лишь я. Я не сверхчеловек и не кандидат в Держатели Мира, но лучше других предчувствую близкое будущее и более свободен в действиях, чем Берестин и Воронцов. Согласна?

– Да, Саша, согласна. Действуй, как находишь нужным сейчас. А когда Андрей вернется, вы в своих ролях разберетесь. Рассчитывай на мою поддержку. Только… Я ведь уже почти ничего не могу. Русалочка, помнишь эту сказку?

С чувством жалости к ней и одновременно преклонения перед ее удивительной самоотверженностью Шульгин наклонился и поцеловал ей руку.

Теперь, чего никогда раньше не было, Сашка ощущал себя сильнее ее.

ГЛАВА 5

…Для отъезда в Москву Шульгин приготовил специальный поезд. Не такой угрожающе-роскошный, как знаменитые эшелоны Троцкого, но вполне подходящий, чтобы проехать из Севастополя в центр Советской республики через одну официальную и много стихийных границ по территориям Махно, батьки Ангела, атаманши Маруси, бело-зеленых и красно-зеленых…

Контрольная площадка, загруженная мешками с песком на случай невзначай подложенной мины, еще одна, с рельсами, шпалами, костылями и прочим инвентарем для ремонтно-восстановительных работ, бронепаровоз мощнейшей тогда серии «Эр», пассажирский вагон, в котором разместилось отделение басмановских рейнджеров с оружием, боеприпасами и месячным (чтобы не зависеть от совдеповских пайков) запасом продовольствия, и бронированный салон-вагон Шульгина. Сашка вез в двух теплушках «Роллс-Ройс» «Серебряный призрак» в подарок Левашову, а для себя как полномочного представителя республики Югороссия – элегантнейшую «Испано-Суизу» с начинкой от джипа «Лендровер».

Салон-вагон, куда они вошли с Ларисой, был невелик, поскольку оборудован на базе стандартного «нормального пассажирского вагона 1911 года», но вполне удобен и по-старинному уютен.

Два одноместных купе, столовая-гостиная, маленькая, как камбуз на подводной лодке, кухня и рабочий кабинет. Без вычурной ампирной роскоши, шелков и бархатов, как в вагоне у Троцкого, все строго, просто, рационально, но и с неуловимым шармом. Когда-то этот вагон принадлежал великому князю Михаилу Александровичу, формально – последнему русскому царю.

От севастопольского вокзала поезд отошел поздно вечером, без провожающих и даже без гудка. До Харькова дорога считалась почти безопасной, поезда ходили практически регулярно, но расслабляться не стоило. Шульгин, перед тем как приступить к непременному застолью, без которого русский человек железнодорожное движение считает просто невозможным, решил обойти боевые посты.

Двенадцать офицеров, истомившихся нудной гарнизонной службой, почти невыносимой после ставшей образом жизни многолетней войны, были довольны неожиданно выпавшим развлечением. Что может быть лучше неторопливой поездки через половину России в вагоне первого класса для людей, которые уже и забыли, что такие бывают на свете, привыкнув считать удачей, если попадалась теплушка без щелей и дырок в стенах да еще имелось в достатке дров для буржуйки и охапка соломы, брошенная на нары.

Из раскрытых дверей купе густо валил папиросный дым, звучали виртуозные переборы гитары, хорошо поставленный баритон (можно бы и в опере выступать) чувствительно выводил: «Ямщик, не гони лошадей…»

Увидев Шульгина, офицеры изобразили намерение вскочить с диванов, как требует устав, но он остановил их порыв.

– Вольно, господа, отдыхайте. Прошу вас, капитан, на минуточку, – пригласил он в коридор командира отделения.

Сашка не собирался устанавливать для своих телохранителей драконовские порядки, тем более что ничего предосудительного у них в вагоне не заметил. Не только бутылок на столах не было, но даже и запаха не чувствовалось.

– У вас как дежурства спланированы? – спросил он капитана, с которым виделся последний раз во время боев на Каховском плацдарме. Только он тогда, кажется, был поручиком. После победы Берестин щедро раздавал чины отличившимся офицерам.

– Два человека на тендере с пулеметом и прибором ночного видения. Еще два на тормозной площадке последнего вагона. Считаю достаточным. Смена караулов через каждый час.

– Не лучше ли через два? Погода нормальная, тепло, обстановка спокойная. Ничего особенного – два часа на площадке отсидеть. Зато потом целых четыре часа отдыхать можно…

– Как прикажете, я из устава исходил. Правда, пехотного. А если приравнять поезд к кораблю, можно под флотский устав подравняться. У них вахты четыре часа через восемь.

– Смотрите сами, как вам удобнее. Вы отвечаете и за людей, и за безопасность эшелона. Учить вас не собираюсь. После смены с поста винную порцию разрешаю, но тоже строго в пределах устава.

– Прошу прощения, Александр Иванович, какого?

Шульгин рассмеялся. Стала понятна дипломатия капитана. Если по царским уставам на сухопутье винная порция полагалась в сто граммов, то на флоте – сто пятьдесят.

Они вышли в тамбур. Перед открытой переходной дверью покачивалась черная стенка тендера. Для привыкшего к совсем другим скоростям поездов Шульгина редкий перестук колес на стыках звучал странно. Казалось, что они все никак не отъедут от станции, а вот когда семафоры останутся позади, поезд прибавит ходу и в уши ворвется настоящий шум, лязг и грохот.

Узкая железная лестница вела наверх, на наблюдательную площадку, но Шульгин туда подниматься не стал. Все равно вокруг ничего не видно, глухая, беспросветная ночь поздней осени, только далеко позади и внизу еще виднелись редкие озябшие огни Севастополя и проблески маяка.

Шульгин велел капитану беспокоить себя только в самом крайнем случае. Как Черчилля, который, уезжая на уик-энд к себе на дачу, приказывал звонить, лишь если немцы форсируют Ла-Манш.

– А разве во время войны такая опасность вообще возникала? – наивно спросил офицер. – Что-то не помню…