Дырка для ордена

Натуральные Фермопилы.

Майор расстрелял первую ленту в полминуты, мгновенно перебежал ко второму пулемету. Теперь он выпускал очереди по пять-семь патронов, с рассеиванием в глубину.

Разогнул палец, который начала сводить судорога, только когда увидел, что стрелять больше не в кого. Десятка два тел, раскинув руки или скрючившись в позе эмбрионов, ничком и навзничь валялись на дороге. Выжившие успели залечь, расползтись за камни, слиться с пейзажем или убежать назад, за ближний поворот.

Тарханов вытянул пулемет из амбразуры, откинулся на спину, сел, зашарил по карманам, ища портсигар.

– Порядок, командир, – крикнул ему Ляхов с вершины выступающего над обрывом утеса. – Толково приложил. Скоро не полезут.

– Ты наблюдай, наблюдай, – ответил майор.

В ответ хлопнул один, потом второй выстрел винтовки доктора.

– С Новым годом! – разобрал Тарханов азартный выкрик и не понял, к кому он относился, к ним самим или к неприятелю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вот уж действительно с Новым годом!

Майор, пользуясь передышкой, налил воды из фляжки в ладонь и вытер потное, закопченное лицо.

Старый год для Тарханова, по зрелом размышлении, прошел, в общем, неплохо. Главной своей удачей майор, естественно, считал то, что словчился попасть в спецкорпус войск ООН по принуждению к миру на Ближнем Востоке. Тут и старый приятель помог, служивший адъютантом у большого начальника в «Арбатском» военном округе, да и прежние заслуги тоже, однако прежде всего – фортуна, почти всю жизнь к Тарханову благосклонная.

Настолько благосклонная, что временами это даже настораживало. Сколько уже боевых друзей погибло и на чеченских войнах, и в других «горячих точках» от Югославии до Афганистана, а он воюет десятый год, и все как заговоренный. Выпустился из Рязанского училища аккурат весной девяносто четвертого, с тех пор так и воюет. Ордена скоро некуда будет вешать, звание подполковника на подходе.

Как пел один хороший бард в девяносто шестом, в Грозном, будто прямо про него:

Служил я не за звания
И не за ордена,
Не по душе мне звездочки по блату.
Но звезды капитанские я выслужил сполна,
Аты-баты..
Россия нас не балует
Ни славой, ни рублем,
Но мы ее последние солдаты,
А значит, будем.. покуда не помрем,
Аты-баты..

Как он ни пытался, не мог вспомнить пропущенное слово.

С головой что-то или просто не до этого?

Да, те времена были совсем никудышные, но и тогда выжили, а теперь грех жаловаться, денежки приличные из ооновской кассы капают, по пять штук баксов каждый месяц.

Но вот этот новый год начинался (а старый, естественно, кончался) как-то не так.

Вместо того чтобы, приодевшись в приличный штатский костюмчик, отправиться в подходящий ресторан в обществе лишенной предрассудков спутницы или хотя бы собраться с друзьями на холостяцкой квартире, Тарханову пришлось нудиться на забытом богом блокпосту в горах Антиливана, чуть севернее стыка сирийско-ливанско-израильских границ.

На то она и военная служба, конечно, и жаловаться на ее лишения и тяготы уставом возбраняется, однако не до такой же степени!

Мало того, что он оказался здесь единственным офицером и новогодний бокал, точнее, алюминиевую крышку от термоса предстояло поднимать разве что вместе с собственным отражением в зеркальце для бритья, так и дизель-генератор в довершение всего сдох аккурат в двадцать ноль-ноль по московскому времени.

Починить его моторист в ближайшее время не обещал, значит, и надежду посмотреть по телевизору новогоднюю программу из России или Европы придется оставить. Зато восковая церковная свеча на столе из предмета дизайна сразу превратилась в утилитарный источник довольно тусклого света.

Тоска, короче говоря.

Однако через час ситуация вроде бы изменилась в лучшую сторону. В очередной раз подтвердив истину, что не стоит раньше времени впадать в уныние, каковое, по православным канонам, является смертным грехом.

Дежурный сержант пригласил Тарханова к телефону, и вместо ожидаемого голоса командира бригады или начальника штаба майор услышал веселый (начал уже праздновать, очевидно) голос бригадного лекаря, капитана медслужбы Вадима Ляхова:

– Приветствую вас, господин майор, в сей предпраздничный момент. Чем изволите заниматься? Уже наливаете или только готовитесь?

Услышав абсолютно нецензурный ответ, медик жизнерадостно рассмеялся.

Хорошо ему зубы скалить, русские медсестрички-фельдшерицы вокруг, готовые разделить с красавчиком доктором не только стол, но и постель, опять же спирта казенного вволю, можно и напрямик пить, и разведенным в меру, и всевозможными коктейлями потешиться. Да, наверное, шампанским Вадим тоже отоварился, в рассуждении спаивания тех же сестричек. Небось в город мотается когда захочет.

– Не поверишь, командир, я почти в аналогичной ситуации. В данный момент пребывая в дыре с ветхозаветным наименованием Хам, тридцать верст южнее славного города Баальбека. Сложный медицинский случай тут образовался, вот меня и вытребовали для консультации. Консультация произведена, и пациент определенно будет жить, но вот на обратном пути у моего «Урала», не скажу плохого слова, с тормозами что-то приключилось, ночью без них по горам ездить как бы нежелательно, и ни в какое цивилизованное место я теперь не успеваю.

Пить же в одиночку, а равно с собственным шофером, считаю безнравственным. И женщины местные к гяурам относятся без всякого пиетета. А если бы и отнеслись с оным, то подверглись бы побиению камнями. Такая вот диспозиция. Так, может, ты бы подъехал, а? Твой шофер моему поможет, а мы посидим, вмажем по чуть.

Все есть и почти уже стол накрыт. Ты же, при обще-известной лихости и знании ТВД[3 - ТВД – театр военных действий.], часа за полтора свободно успеешь.. Так как?

Предложение было дельное. И успеет Тарханов не за полтора часа даже, а максимум за час, ехать тут всего ничего.

– Шайдулин, готовь машину, – крикнул он, откинув полог палатки, водителю. Отдал начальнику поста, средних лет прапорщику, необходимые указания, бросил на заднее сиденье вездехода обычный в поездках пулемет, и через десять минут «УАЗ», хрустя ребристыми покрышками по щебню, повлек майора навстречу скромным радостям походной жизни.

Военврач Ляхов Тарханову в общем нравился, хотя трепачом был первостатейным и не всегда умел вовремя остановиться. Несмотря на то что медик всего год назад пришел в войска с гражданской службы, парень он был нормальный. Чувствовался в нем истинный офицерский шик, который просто так перенять у окружающих или сымитировать было невозможно. Это должно быть врожденным, что сам Ляхов и подтвердил при случае, упомянув, что три поколения его предков служили по военной части, только вот он каким-то образом отклонился от родовой стези, да и то, как оказалось, только временно.

Его можно было бы назвать обычным пижоном, если бы не великолепная естественность манер и небрежность, с которой Ляхов носил даже мешковатую полевую форму. В армейскую жизнь военврач вписался легко и быстро, причем почти сразу же приобрел репутацию человека находчивого и в отношениях с начальством независимого.

В бригаде большой популярностью пользовались истории о том, как он унизил, заставив публично просить у себя прощения, тертого жизнью начпрода, а также о том, как Ляхов обеспечивал рыбалку столичного генерала на Тивериадском озере. И с иностранными офицерами капитан держал себя крайне достойно благодаря умению пить не пьянея чистый медицинский спирт и свободно говорить по-английски.

Все эти подвиги веселили офицеров, но командование относилось к доктору с недоверием и даже некоторой опаской.

Вдобавок врач был великолепным стрелком, что, исходя из привычных стереотипов, для представителя столь мирной профессии казалось несколько странным.

Тарханов никогда бы не поверил, если бы не видел сам и неоднократно, что из обычного «СКС» с открытым прицелом на четыреста метров можно навскидку попасть первым выстрелом в консервную банку.

Поэтому ничего странного не было в том, что Тарханов и Ляхов подружились, в той мере, как это возможно для военных людей, по роду службы встречающихся раз в неделю-другую, а то и реже.

Вадим ждал майора на окраине селения. Его тяжелая санитарная машина, украшенная по бортам большими красными крестами и соответствующими надписями на русском, арабском, английском и иврите, пряталась под кронами старых, перекрученных временем фиговых деревьев.

Светилась синяя маскировочная лампочка над приоткрытой задней дверкой фургона. Дымился костер, вдалеке шумел водопадик на реке Литани, в прохладном горном воздухе отчетливо пахло только что приготовленным «ин леге артис»[4 - По всем правилам искусства (лат.).] бараньим шашлыком.

– Привет, привет, с наступающим вас, ваше высоко-благородие, – Ляхов крепко пожал Тарханову руку, потом приобнял за плечи. Действительно, медик уже принял предварительно сколько-то граммов спиртика, судя по запаху, но был практически трезв.

– У нас впереди целых двадцать пять минут для проводов старого и неограниченно – для обмытия нового, две тыщи четвертого года. Так что – прошу.

В машине-автоперевязочной было уютно. Напоминало каюту парохода. Горели яркие плафоны, опущенный с потолка на блестящих шарнирах операционный стол накрыт со всей возможной в походных условиях роскошью. Окна задернуты кремовыми занавесками, шелестел кондиционер, портативный телевизор показывал московский предновогодний концерт.