Бульдоги под ковром

– Простите, что осмеливаюсь перебить, но я не перенастроен. Потому буду говорить прямо. Что произошло? Я уверен, что мы достигли полного успеха, и никто не в состоянии это оспаривать. О каком проигрыше вы говорите?

– Хорошо, я тоже постараюсь быть прямым, как землянин. Кстати, девушка, что тебя привела, – моя побочная племянница, и наша встреча абсолютно конфиденциальна. Сам я нахожусь здесь инкогнито. Так вот – Совет Ста миров признал, что наша, как ты считаешь, «победа» на самом деле – проявление преступной некомпетентности, а руководство Департамента и исполнители заслуживают строгой кары. От тебя требуется составить оправдательный меморандум. В виде вербальной ментаграммы.

– Я сначала хотел бы изучить формулу обвинения.

– Отказано. Признано, что степень причиненного нашей деятельностью вреда превосходит уровень твоей компетенции и ознакомление с подробностями дела сотрудника твоего ранга противоречит интересам Конфедерации…

С подобным Антон сталкивался впервые.

– Тогда в чем мне оправдываться? Я получил положенную санкцию и не нарушил ни одной официальной инструкции или формализованного прецедента.

– Очевидно, это и будет предметом рассмотрения. Но, насколько я могу судить, итог предрешен. Тебя скорее всего ждет отстранение от должности и изгнание, а я… Наверное, я выберу «путь просветления». (В переводе на земные аналогии это означает добровольное заточение в заведении типа тибетского монастыря, где «просветляемому» создавались условия для занятий самосовершенствованием, изысканными искусствами и написанием мемуаров. Без права публикации.)

– Вы хотите сказать, что неким Облеченным доверием не по вкусу пришлась наша победа над агграми?

– Вот именно. Доброжелатели мне сообщили, что своими действиями мы аннулировали восемь Программ, пресекли одиннадцать близких к завершению Карьер, изменили к худшему статус нескольких очень влиятельных в Совете территорий… Понимаешь, друг мой, оказывается, никто и никогда не рассчитывал на столь радикальное, а главное – неожиданно быстрое решение стратегической проблемы высшего порядка. Соответственно не оказалось и тех, кто делал бы ставку на «победу» и сегодня бы нас поддержал.

Антон неожиданно рассмеялся. Бандар-Бегаван посмотрел на него осуждающе-удивленно.

– Простите, Учитель. Я вспомнил земной анекдот. Там представители вооруженных сил двух непримиримых коалиций долго и с переменным успехом сражались за важный стратегический пункт – дом лесника. А потом пришел лесник и всех их прогнал. По-русски это довольно смешно, если знать контекст. У нас с вами получилось примерно так же…

– Возможно. А там не сказано, что в итоге случилось с лесником?

«Да, старик совершенно не в форме», – подумал Антон и ответил, что в русском анекдоте обычно не принято прослеживать дальнейшую судьбу персонажей.

– И что же, в результате нашего с вами наказания кто-нибудь надеется восстановить статус-кво? По-моему, малоперспективная затея.

– У тебя слишком игривое настроение, уважаемый, – опальный Председатель сжал губы в узкую щель. – Не думаю, что предстоящая тебе участь будет столь же весела. Найдутся те, кто об этом позаботится.

– То есть, раз ситуацию нельзя повернуть вспять путем принимаемых мер, налицо всего лишь банальная месть? Да еще по отношению к столь незначительной фигуре… Я начинаю разочаровываться в истинно высоком духе Облеченных доверием…

– У Земли очень ядовитая ноосфера, – будто про себя, но достаточно громко сказал Бандар-Бегаван. – Скепсис, цинизм, гордыня, нравственный релятивизм – суть самые распространенные симптомы отравления. Я думал, что хоть ты избегнешь ее деморализующего влияния. Я ждал, что ты, мой ученик, здраво оценив объективную ценность своего… нашего деяния, примешь тем не менее как должное и воздаяние за право реализовать свою свободу воли… Выиграв в большом, мы потеряем в малом, что лишь послужит восхождению на новую ступень совершенства…

– Знаете, Учитель, вы правы, конечно, как в своем смиренномудрии, так и в оценке характера земной ноосферы. В нее, кстати, составной частью входят две или три философии, очень близкие к исповедуемой нами. Но есть и другие. Причем не знаю, замечали вы один парадокс? У них там учения, духовно близкие нашему, наложены на совершенно чуждый нам материально-психологический субстрат. И я как-то невольно, просто из любопытства, взялся и промоделировал зеркальную ситуацию. То есть привел свой подлинный психотип в соответствие с прагматическими идеологиями Земли…

– Это интересно… – В администраторе проснулся ученый. – То есть ты сознательно расширил сферу соприкосновения внутреннего мира с внешней средой в окружении принципиально иной ноосферы? Я думал, судя по твоим манерам, ты только лишь уклонился от рекондиционирования на поведенческом уровне… А ты впустил чужое в глубины личности. Не слишком ли опрометчиво?

– Нет, ничего, я проверял. Но зато теперь я знаю, как избежать и обвинения, и наказания. И даже… Я не зря спросил насчет статус-кво. Я могу сделать и это…

И кратко, чтобы не сказать лишнего (он не был до конца уверен в подлинной широте взглядов профессора и его способности переступить через некоторые незыблемые этические догматы), Антон обрисовал контуры своего нового, только что приобретшего стройность плана. Упирая на то, что после возвращения группы космонавтов в их личное будущее и задержки с решением судьбы группы Воронцова – Новикова состояние мировых линий в пространстве-времени «Земля, XX век» настолько лабильно, что возможно практически любое решение.

– Насколько я понимаю, ты предлагаешь мне шантаж в отношении Совета? – Слово «шантаж» он выговорил по-русски с плохо скрываемым отвращением, но в целом выдержка профессора оказалась на уровне. В конце концов в своих трудах по имморальным этикам он подошел достаточно близко к нынешним взглядам Антона, хотя и с иных позиций.

– Вы употребляете термин в его земном значении, – уточнил Антон.

– Ни в каком другом он просто не существует.

– Тогда назовем это так. Кроме шантажа в моих замыслах можно вычленить еще преступный сговор, злоупотребление служебным положением, вымогательство и покушение на дачу взятки должностным лицам. (Все вышеназванное Антон произнес по-русски.) Как видите, я неплохо знаком с юриспруденцией. К нашему с вами счастью, ни одно из перечисленных преступлений не имеет у нас наказуемых аналогов, а следовательно, и не может усугубить нашу участь.

– А как быть с кармой? – (На самом деле Бандар-Бегаван имел в виду несколько иное понятие, но для адекватного разъяснения у нас не хватит ни места, ни времени.)

– Русские говорят: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».

– Послушай, у меня возникла мысль! На самом деле, не ввести ли в мою этическую систему «покаяние» как самостоятельную монаду?

– Думаю, ее гибкость значительно увеличится. Только отложим реализацию идеи до более спокойных времен, – пресек Антон вспыхнувший у профессора реформаторский энтузиазм.

«Тоже мне Лютер нашелся», – добавил он про себя.

– Пока что следует сосредоточиться на текущих заботах. Не знаю, как вы, а я предпочитаю изгнанию повышение по службе. И даже согласен еще поработать на Земле. В этом есть своя прелесть. Она мне близка и привычна, а после устранения аггров пребывание на ней сулит неограниченные возможности. В том числе и для научных занятий. А вас какой пост устроит?

И они углубились в обсуждение тонкостей своего заговора, или все-таки лучше сказать – сговора. Несмотря на нравственный максимализм, Бандар-Бегавану слишком не хотелось терять должность, кафедру, интеллектуальную да и физическую свободу. А предлагал ему Антон вещи, вполне естественные на Земле, но с местной точки зрения, пожалуй, действительно довольно циничные…

Глава первая

…Наташа вошла в кабинет Воронцова. Кажется, совсем недавно она впервые побывала тут, только видела его с другой стороны, из Зазеркалья. И до сих пор не понимала – на самом ли деле было то, что было, или эти воспоминания вложили ей в мозг пришельцы с непонятной целью, не просто ведь затем, чтобы облегчить второе знакомство с Дмитрием. И снова, как тогда, Воронцов сидел за массивным письменным столом адмирала, сверкал серебром кофейник, поднималась над пепельницей струйка табачного дыма.

Он не сразу заметил ее появление, погруженный в изучение каких-то чертежей, покрывавших всю поверхность стола. Попискивал работающий компьютер, по его зеленоватому экрану пробегали колонки цифр, разноцветных квадратиков и схем.

Под ногой Наташи чуть скрипнула плашка паркета, и Воронцов обернулся.

– А, это ты? Разыскала? – улыбнулся.

– Да, разыскала. Раз ты сам не догадался показать мне свое убежище. А оно мне не совсем чужое. Понимаешь, о чем я? Исчез куда-то, третий день не появляешься, пришлось искать. Хорошо хоть, что в Замке ничего случиться не может, а то бы уже с ума сходила.

– Чего ж не понять? В чем-то ты права, согласен. Только… Если уж мы об этом заговорили. Мужчина должен иметь свое, как ты выразилась, убежище. У меня дома даже мать к отцу в кабинет без приглашения не заходила. И я лет до шестнадцати – тоже. Так было заведено, и, по-моему, – правильно…

– Может, мне уйти?

Воронцов снова улыбнулся, как когда-то, похоже, сохранил эту улыбку последним напоминанием об их общей юности, встал и взял Наташу за руку.

– Обижаться не нужно. И пытаться переделывать друг друга – тоже. Есть вещи, которые нужно принимать как данность. Или не принимать вообще. Вот у меня срочная работа появилась, такая, что буквально не оторваться, даже на обед ходить нет ни времени, ни желания… И еще не раз что-то подобное возможно. Я тебе уже говорил, что жена морского офицера – довольно специфическая профессия. Я думал, ты давно поняла. Оттого что я сейчас на берегу, ничего не меняется. Тем более что это только вопрос времени…

Наташа из всего им сказанного выделила для себя только одно – что он второй раз за время их нового знакомства употребил слово «жена» применительно к ней. И впервые – в прямой постановке. Тот, первый раз он сказал противоположное, что она скорее выгадала, не став его женой. А больше они этой темы не касались. Ей было достаточно, что он с ней, и Наташа боялась спугнуть свое счастье, начав что-то выяснять о сути их отношений. Да честно говоря, и не считала себя вправе претендовать на большее после того, как вышла замуж за другого, жила с другим и не сама пришла к Воронцову, а встретилась с ним случайно. То есть фактически у них имел место не добровольный и равноправный союзнический договор, а безоговорочная капитуляция. И пусть Наташа не формулировала для себя положение именно таким образом, но понимала его так и старалась держаться соответственно.

Но теперь слово произнесено.

– Ты и здесь все сам решил? – спросила она, чуть наклонив голову и прищурившись. – И я имею право официально считать себя женой?

Воронцов потер ладонью подбородок, словно проверяя, не пора ли побриться. Заложил руки за спину, качнулся с каблука на носок.

– Как тебе сказать? Я думал, мы с тобой сразу все решили. Когда ты меня с порога не выгнала и… все остальное. Впрочем, если имеешь иные соображения – дело твое, не смею навязываться.

– Какой ты… невыносимый тип. Тебе только с мостика командовать да политзанятия с матросами проводить. Интересно, с кем-нибудь так было – живешь-живешь и вдруг узнаешь, что уже полгода чья-то жена?

Воронцов пожал плечами. Подошел к малозаметной дубовой дверце в стенной панели. Полуобернувшись, спросил:

– Так как же? Согласна ты с названной должностью или…