Дырка для ордена

– Задача прежняя. Бери винтарь и осаживай все, что шевелится. Отползи еще дальше вправо, может быть, по пулеметам достанешь..

«Парень держится хорошо, – подумал Тарханов, – пришел в себя быстрее, чем я ожидал».

Чтобы подбодрить доктора, он бросил ему в утешение древнюю поговорку русских воинов:

– Не дрейфь, док. Не мы первые, не мы последние..

– Спасибо на добром слове.

Ему очень хотелось ответить какой-нибудь подходящей к случаю остроумной иронической фразой, но все имевшиеся у него силы, душевные и физические, Вадим потратил на то, чтобы коротким и резким броском пересечь открытое пространство до камней, за которыми лежала винтовка. К счастью, и сама она, и, главное, драгоценный прицел оказались невредимы.

Все вражеские пули теперь летели левее и ниже и казались уже совсем не опасными.

Вадим дополнил патронами полупустой магазин, еще два сунул за голенища сапог, по-пластунски переполз на пару десятков метров правее. Щель между камнями, в которую он выставил ствол «СВД», была не шире ладони. Ляхов закурил и окончательно успокоился.

Ему как раз хватило времени дотянуть сигарету до фильтра, и тут ружейно-автоматный огонь с той стороны резко ослабел, только тяжелый пулемет продолжал гулко бубнить, вслепую шаря трассирующими пулями по площадке перевала.

Человек сорок несколькими группами поднялись в атаку. Вот им должно быть по-настоящему страшно. Или нет? Перспектива немедленно попасть в свой мусульманский рай превращает страх смерти в священный восторг?

Но все же они бежали не слишком решительно, паля перед собой из автоматов и ручных пулеметов сплошными очередями, в белый свет по преимуществу.

Ляхов предоставил их вниманию майора, а сам начал искать среди рыжих камней огневую позицию крупнокалиберного «гочкиса».

И довольно быстро нашел. Пулемет притаился за зубчатым выступом, метра на три выше дорожного полотна, Вадиму виден был массивный ребристый цилиндр пламегасителя-компенсатора, вокруг которого то и дело расцветал бледно-желтый веер огня, и полускрытые пыльной дымкой контуры пулеметчиков.

Ляхов выстрелил пять раз подряд с полусекундными интервалами и тут же залег, прикрывая собой винтовку. Характерный стук «гочкиса» исчез из общего звукового фона, ствол его косо задрался в небо. И в ответ с той стороны к Вадиму не прилетело ни одной пули. Значит, пулеметчики надежно выведены из строя, а стрелкового прикрытия у них поблизости не оказалось. Все, способные держать оружие, брошены на передний край.

И словно в подтверждение внизу размеренно застучал «ПК» майора.

.. Боевики бежали дружно. Не слыша ответного огня, они постепенно смелели, ускоряли шаг, подбадривая себя хриплыми несогласованными воплями, так не похожими на дружный рев атакующей русской пехоты.

Тарханов ждал.

Он отчетливо, как это бывает на хорошей цветной фотографии, а не в жизни, видел и отдельные куски щебня на дороге, и красноватую пыль между ними, грязно-зеленые колючки по обочинам, словно плывущие в жарком мареве фигурки боевиков, постепенно, но удивительно медленно заполняющие пространство внутри и вокруг прицельного кольца. И особенно четко посреди этого библейского пейзажа он видел то место, где их положит. Всех.

Дорога там слегка прогибалась, и группа атакующих оказалась словно на дне глиняной тарелки, отчетливо видимая и лишенная всякого прикрытия.

Первый смертник поравнялся с назначенным ему Аллахом местом. Прикусив губу, Тарханов выжал спуск. Затыльник приклада заколотил в плечо, опять потянуло смешанным запахом сгоревшего пороха и ружейного масла.

Сначала упал человек, в которого он целился специально, потом два, три на левом фланге, еще потом фигурки стали валиться одна за другой, но кое-кто продолжал бежать вперед.

Наконец уцелевшие смешались, повернули обратно, и Тарханов стрелял в спины, и буро-зеленые силуэты снова падали, пока пулемет не смолк, проглотив последний патрон.

Из зоны поражения сумели спастись едва ли больше дюжины.

И вот тогда их накрыли минометы. Спрятанные за обратные скаты высот, где их не мог достать и Ляхов.

Одуревший от грохота близких разрывов, от усиливающейся по мере приближения солнца к зениту жары, Тарханов откатился в кювет, под прикрытие массивных колес и кованой рамы вездехода.

Калибр минометов был несерьезный, 50 миллиметров. Уже с 82-миллиметровым по горам особо не побегаешь. И это обнадеживало. По-настоящему опасным могло быть только прямое попадание, шансов на которое не так уж много. Корректировщика у бандитов не было, и большая часть мин падала или недолетами, в пропасть, или с шелестом пролетала над головой и рвалась на безопасном отдалении.

В отличие от Ляхова, который только стрелял, Тарханову приходилось постоянно держать в голове всю картину боя, прогнозировать развитие ситуации, намечать возможные контрмеры.

Первый контрольный срок прихода ожидаемой помощи уже истек, майор наметил второй и, на всякий случай, третий.

Проблема была в том, что, если рассчитывать расход боеприпасов исходя из крайнего срока, возникала опасность не продержаться и до второго.

Ему уже стало совершенно ясно, что какие-то форс-мажорные обстоятельства заставляют террористов прорываться на плато, не считаясь с потерями.

Обычно бойцы самостоятельных бродячих шаек излишней боевой стойкости не проявляли и при малейшем отпоре разбегались кто куда, до более выгодного момента. Сейчас же они вели себя вроде мюридов Шамиля времен Кавказских войн. А раз так – следует любыми средствами не дать закрепиться у них внезапно прорезавшемуся боевому духу. Потом себе дороже обойдется.

Он криком и взмахом руки указал Ляхову новую позицию, теперь – на левом отроге хребта. Единственно, откуда может к ним подобраться враг, если вдруг найдутся в отряде толковые скалолазы. А найтись могут, если там еще остались живые чеченцы.

Во время коротких пауз во вражеской артподготовке майор опять стрелял, очередями покороче, чем вначале, и все время считал, сколько остается патронов.

Иногда, откатившись под надежное прикрытие, торопливо выкуривал в три затяжки сигарету, черными от медной окиси руками набивал очередную сменную ленту.

От жары, непрерывного грохота, вонючего дыма тротила мысли начинали путаться, а он все пытался сообразить, что же все-таки надо боевикам, ради чего они лезут с таким упорством на уничтожающий огонь? Наверное, потеряли уже половину банды, а лезут. Давно бы оттянулись назад, рассыпались по горам и шли к своей цели другими путями. Или все они тут одинаково сумасшедшие?

Не понимал он и того, почему сам до сих пор жив. Да это было ему, в общем, безразлично уже. Просто пули, осколки и он оказывались все время в разных точках пространства-времени. Хотя каждое следующее мгновение все могло кардинально измениться.

«Эх, сейчас бы „град“ сюда», – с тоской подумал он.

Ляхову было немного лучше. Он наблюдал тот шквал разрывов, который метался по площадке перевала, как бы из ложи бенуара. Лишь изредка мимо пролетал верещащий осколок или просвистывала пуля, шальная по преимуществу. В работе снайпера главное – без толку не высовываться, а выстрелив, тут же менять позицию.

А вот Тарханов его восхищал. Как уж ему удавалось выжить среди частых всполохов разрывов, бог весть. Но когда начиналась очередная атака, минометный огонь стихал, и тогда пулемет бессмертного майора снова начинал злобно стрекотать.

Вадима подмывало кинуться вниз, поддержать оборону вторым пулеметом, но хватило здравомыслия оставаться там, где ему было указано. Потому что минут через двадцать после того, как он занял позицию, из за зубчатой кромки скальной террасы вдруг высунулась голова, обмотанная зеленой тряпкой. За первым появились еще трое, с короткими автоматами за плечами. Нашлись-таки рисковые ребята, вскарабкавшиеся по почти вертикальной стене. Утерли пот со смуглых, в грязных разводах лиц и, не опасаясь неожиданностей, выставив перед собой стволы, скользящим шагом двинулись вперед.

Не будь Тарханов столь предусмотрительным, тут бы и конец всей обороне. Перестреляли бы их сверху вниз в минуту.

А так это сделал Ляхов. Ровно четыре беглых выстрела, когда последний бандит получил свою пулю раньше, чем успел упасть первый, и статус-кво восстановлено.

К этому времени Вадим догадался о невозможности собственной смерти.

Оказывается, все очень просто. По принципу «ретроградная амнезия». Известно, что если человек получает, допустим, удар палкой по голове и теряет сознание, то, очнувшись, он забывает все, непосредственно предшествовавшее удару. И потеря памяти на прошлые события может распространяться на разный срок, от нескольких секунд до минут и даже часов.

Так вот, если я жив и мыслю сейчас, как я могу это делать, если через секунды или минуты буду убит? Став мертвым (а смерть – это тот же обморок, только без возврата), я не смогу вспомнить о том, что думал и делал перед смертью. Если я это делаю, значит, я в ближайшее время не умру!

Эта идея пришла к нему скорее в виде смутной догадки и требовала дальнейших размышлений и уточнений. Другие-то, каким образом они умирают под нашими пулями? Значит, у них все происходит иначе. Ладно, главный вывод бесспорен, а теорией займемся позже..

Вадим подполз к краю обрыва, осторожно выглянул. Отсюда ему открылась полная картина поля боя, от вражеских тылов и до позиции Тарханова. Буквально через пару минут выявилась интересная штука – имелся какой-то нервный узел, или мозговой центр колонны, вокруг которого все и кипело.

Те бойцы, что были впереди, постоянно пытались атаковать, прорваться к перевалу, задние – суетились, мельтешили, как муравьи при пожаре, подносили мины к двум установленным посреди дороги минометам, стреляли, похоже, совсем не целясь, из винтовок и автоматов, обеспечивая огневую поддержку, высылали вперед новые группы резерва.

А центр, около десятка ничем внешне не отличающихся от прочих боевиков, устроившихся в глубокой расселине скалы сразу за поворотом, оставался неподвижным.

Похоже, там и помещался командир всей этой группировки, отсюда и идет импульс беспощадной воли, заставляющий всех прочих умирать безропотно и даже с азартом, как это делают пчелы, жалящие напавшего на улей медведя.