Яды и противоядия, или Тайны старой аптеки

– Хотел бы я взглянуть на эту даму, – продолжал граф. – Нет никаких подозрений, кто она?

Я задумался на минуту. Воображение нарисовало мне роковую красавицу, чьи глаза кипели смолой, а белоснежные, как лепестки магнолии, пальцы сжимали роковую склянку… Она идет сквозь века, всегда одна… Я призадумался: странно, что молодая одинокая женщина, тем более красавица, не становится в городе предметом пересудов! Ведь о ней ничего не слышно!

– Она может быть кем угодно, – предположил я, – например, прихожанкой храма, которая увидела Адельберто Миранда издалека и потеряла голову.

– А что, Адельберто Миранда был так хорош собой?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Я вспомнил человека, лежащего на кровати – лицо его показалось мне ничем не примечательным. Покойный был ни хорош, ни дурен собою. К тому же нос у него был сизым, как у человека, предающегося излишним возлияниям.

– Нет, не сказал бы, – медленно ответил я, – он не показался мне красавцем, от которого потеряет голову любая женщина…

– Тогда случайное знакомство не подходит. Эта дама должна была знать его близко! Если он не красавец, то он должен был пленить ее сердце другим: обаянием, красноречием, умом… Кстати, что-нибудь вам известно о его обаянии и уме?

– Ничего.

– Но чем-то же он очаровал эту даму! – воскликнул де Абрантес, – я должен узнать, кто она!

– Зачем вам это надо? – удивился я.

– Ах, вы не понимаете, – нервно отвечало привидение графа, – я всю жизнь исследовал магию. И трагически погиб, исследуя магию – неужели вы думаете, что мои помыслы изменились сейчас, когда я лишь бесплотный дух? Эта загадка пленила меня совершенно; я должен понять, как это работает… И да, да! конечно, она знала его близко: ведь нельзя же влить в него яд на расстоянии! Значит, она была либо его любовницей, либо близкой знакомой, из рук которой он не побоялся принять чашу с ядом. Чем его отравили?

Я пожал плечами, дав понять, что это мне неизвестно.

– И с кем он встречался в последние дни, тоже неизвестно. И самое грустное, что расспросить об этом вдову у нас с вами нет никакой возможности! Проклятье, что же делать?!

Я только улыбнулся горячности графа. В самом деле, вот уж повод для переживаний! Я еще не знал, что с ужасом воскликну «Проклятье, что же делать?!» не далее, как завтра.

А назавтра в полдень, когда мы – Маттеус и я – заканчивали свой обед – дверь нашей аптеки распахнулась от удара кованого сапога.

Звук удара от пинка в дверь и топот сапог вошедших озадачили Маттеуса; еще более он был озадачен, когда дверь в гостиную резко распахнулась, и раздался вопль:

– Вот он! Держите аптекаря!

Потрясенный Маттеус не сопротивлялся; он лишь тихо спросил, что случилось, и в чем его обвиняют – но ответом был лишь грубый толчок в спину и злое: «Пошевеливайся!». Скрутив моему хозяину руки, они потащили его прочь из дома. На пороге бедняга кротко попросил разрешения всего лишь затворить дверь на ключ – это вызвало у солдат стражи новый приступ гнева. Дверь осталась распахнутой настежь.

Что мог я сделать в такой беде?

Собрав все свои кошачьи силенки, я лапками толкнул тяжелую дверь так, что она немного повернулась на петлях. Затем еще и еще. Наконец, я ее сумел притворить – пусть хоть черная дыра дверного проема не зияет, как выбитый зуб – пусть дверь хотя бы выглядит запертой. После чего со всех лап припустил за Маттеусом и солдатами.

Бежать пришлось долго. Под конец мне было уже совсем тяжко. Кошачья природа не приспособлена для долгого, равномерного бега: кот создан для стремительных, но кратковременных прыжков за дичью, чтобы затем яростное напряжение кошачьего тельца сменилось расслаблением и покоем. Но что мне было делать, если надо было бежать за хозяином? Силы мои были уже на исходе, язычок вывалился изо рта, как у собаки, а солдаты все тащили и тащили Маттеуса куда-то по узким улочкам. Наконец, они подвели его к угрюмому темно-серому зданию и втащили его внутрь. Тут силы оставили меня совершенно; упав на мостовую, я долго лежал так, слушая, как набатом в ушах стучит мое сердце. Во рту пересохло. Оглядевшись через пару минут, я заметил желобок для слива дождевой воды, а в ней – немного прохладной, не успевшей еще испариться, влаги, что осталась от вчерашнего дождя. Припав к лужице, я пил, пил и пил; горевать о том, как низко пал маркиз де Колле, что вынужден утолять жажду из лужи, мне было некогда.

На мое счастье, к дверям подошли мужчина и две женщины; спрятавшись за пышные юбки одной из дам, я ловко прошмыгнул в открытую дверь.

Мой кошачий нюх вел меня по следам моего хозяина; он привел меня к двери, которая – увы! – оказалась запертой. Я припал ухом – кошачий слух намного острее человеческого – и услышал голос моего хозяина:

– Помилуйте, как я мог дать отравленное зелье этому господину, когда он уже был мертв до моего прихода!

– Но жена покойного и его служанка уверяют, что он был жив, и ты дал ему какое-то снадобье – возразил скрипучий отвратительный голос – видимо, это был дознаватель.

– Не может быть! Это ложь! они, наверное, сговорились! – вскричал мой хозяин в отчаянии.

– Ты смеешь обвинять во лжи благородную аристократку? – снова проскрипел мерзкий голос, на этот раз угрожающе,.

– Я не знаю, почему она так говорит, но я…

– Довольно! Отведите его в камеру; пусть поразмыслит над своим положением; и помни, аптекарь: если не захочешь признаться добром, к этому тебя вынудят другими методами!

Я похолодел от ужаса. Лапы мои ослабли. В этот момент дверь резко распахнулась, ударив меня по боку; из нее вывели моего хозяина со скрученными за спиной руками. С бессильным отчаянием я смотрел, как его уводят вглубь бесконечного коридора, затем выполз из здания на улицу и попытался отдышаться.

Что делать? Что делать?!

Я был оглушен , обессилен свалившейся на меня несправедливостью, и потерял способность здраво соображать. На ватных лапках я поплелся по направлению к аптеке. Дорога показалась мне вечностью. Наконец, я заполз внутрь и упал на каменные плиты пола – кажется, именно на этом месте я лежал семьдесят лет назад, воображая себя несчастным! Тогда я умирал – но хотел жить. Сейчас я был жив, но предпочел бы умереть, лишь бы не страдать так…

Однако усталость взяла свое: я сомкнул глаза, сделал глубокий вдох и заснул. Что мне снилось, я не помню; кажется, я блуждал по каким-то горным тропам над пропастью, путаясь в клочьях белесого тумана; но все эти сны кончились, когда я ощутил прикосновение руки к моему плечу.

– Да очнитесь же вы! – услышал я голос де Абрантеса.

Я приподнялся. Да, я лежал на тех же каменных плитах. Теперь, во сне, я был человеком. Я поднял глаза на де Абрантеса.

– Что там было? – рявкнул граф, – где Маттеус?

– В тюрьме. Его обвиняют в отравлении этого покойника, – горестно отвечал я.

– Но вы же сказали, что он был уже мертв, когда Маттеус пришел? – изумился граф. – Как же тогда они могут его обвинять?

– Да что с того! Жена и служанка, врут, сговорившись, что он был еще жив и Маттеус напоил его чем-то…

Граф замер на секунду, что-то соображая.

– Странно. То есть, этого Адельберто Миранда кто-то отравил – возможно, они сами – а потом позвали Маттеуса, чтобы был повод обвинить его, аптекаря, в отравлении… Но постойте! А как же то письмо? Или оно было фальшивым? Но нет, не сходится! Ведь, вы сказали, что жена рыдала над мужем, проклиная ту даму-отравительницу?

– Да еще как рыдала! И в комнате не было никого, кроме служанки, которая, кстати, рыдала и проклинала отравительницу тоже! Зачем им ломать комедию в отсутствие зрителей?

– Незачем, – согласился граф.

Воцарилось молчание. И в ужасе я понял, что всегда находчивый граф просто не знает, что делать; это было для меня равносильно краху последней, самой крошечной надежды…

А граф все думал и думал; хмурил брови, щурил глаза, словно вспоминая о чем-то; наконец, спросил неожиданно:

– А кстати, почему служанка сказала Маттеусу, что вдова покойного… кстати, как ее зовут?

– Сеньора Анхела Миранда.

– Почему служанка сказала, что Анхела останется на улице?

– Майорат, – отвечал я кратко, – Наследование по мужской линии. Теперь все наследство перейдет Бог знает, к какому родственнику мужского пола, я уж и не знаю…

– Ах, вот что! А у нее, стало быть, нет сыновей?