Весна умирает осенью
– Да нет… я просто не стала тебя тревожить. В общем, меня вызывали в полицию.
Он резко захлопнул крышку ноутбука и снял очки.
– Почему ты ничего не сказала?! Вилар там был?
– Конечно, я сразу же ему позвонила. Не обижайся, пожалуйста. Тебе и так приходится платить за его услуги. – Она уставилась куда-то в пол. – Прости, от меня одна головная боль…
Родион протянул через столик руку и обхватил ее запястье.
– Иви, ну что ты придумываешь! Расскажи хотя бы, по какому поводу вызывали.
– Хотели уточнить кое-какие подробности. Я еще в Довиле говорила им о «Весне», подброшенной на порог Зоиного особняка. Но они тогда сочли, что эта история не имеет отношения к ее смерти.
– И теперь что-то изменилось?
– В общем-то нет. За эти дни установили, что из дома ничего не исчезло: все драгоценности остались в сейфе; несколько картин, украшавших спальню, тоже на своих местах. Среди отпечатков, найденных в гостиной и прихожей, есть «пальцы» уборщицы Вишневской, ее друга Марка Портмана, оператора Аврелия и мои. Все они вполне легитимны. Однако там побывал кто-то еще: один и тот же папиллярный рисунок обнаружили на консоли, подлокотниках кресла, поверхности журнального столика и коробке из-под конфет…
– Ну и?..
Она пожала плечами:
– Просто еще раз попросили поподробнее рассказать все, что мне известно. Не думаю, что я смогла им хоть чем-то помочь. Так или иначе, все ценности на месте, включая фамильные украшения: этот антикварный гарнитур из аметистов – помнишь, я рассказывала? Серьги были на Зое в тот вечер. К тому же заключение судебно-медицинской экспертизы подтвердило, что ее смерть – просто роковая случайность.
Родион с облегчением подумал, что эта неприятная история наконец подходит к концу. Бог с ними, с адвокатскими издержками, главное, что репутации и свободе Оливии больше ничего не угрожает.
– Правда, есть одно странное обстоятельство, – будто бы наперекор его мыслям продолжила Оливия. – Конфеты, стоявшие на столике Зои, назывались «Сибирский метеорит». На упаковке отпечатана дата изготовления – сентябрь две тысячи девятнадцатого. То есть совсем свежие! Значит, кто-то подарил их актрисе недавно… Выйдя из комиссариата, я покопалась в Гугле: «Метеорит» производит частный кооператив одного провинциального российского городка. Спрашивается, что этому ассорти делать в Довиле?
– Иви, – Родион откинулся на спинку кресла и улыбнулся, – у тебя очень бурное воображение… но прихрамывает логика. Да мало ли кто мог преподнести Зое презент – фестиваль-то русский! И какое это может иметь отношение к ее смерти?
– Просто меня не покидает ощущение, что между всеми этими предметами и событиями есть невидимые связки. Выискивать их, конечно, никто не будет – следствие явно хотят поскорее свернуть. Кому какая разница, с кем звезда проводила свой последний вечер? Это частное дело…
– Конечно! Потом не забывай, что Довиль – респектабельный курорт. Зачем ему скандалы? А знаешь, давай отвлечемся от этой истории и пойдем пообедаем где-нибудь, – закруглил он непродуктивный разговор. – Погода-то какая!
Поесть они решили в непритязательном бистро, куда редко заглядывали туристы. Туда приходили в основном завсегдатаи, знавшие, что каждый пункт меню – настоящий кулинарный шедевр. В отличие от ресторанов высокой кухни, где подавали пять смен блюд, дразнивших ароматами, но не наполнявших желудка, кухня «Рандеву» была традиционной: утиные ножки с картофельным пюре, антрекот с перечным соусом, ягненок с артишоками…
Усевшись на диване, растянувшемся вдоль стены, отделанной дубовым шпоном, они заказали по бокалу монмартрского вина. Оно было вязким на вкус, но в сочетании с хорошим мясом раскрывалось во рту изысканным букетом.
Изучив «предложение дня», набросанное мелом на доске, они подозвали пожилого официанта – одного из тех профессиональных парижских гарсонов, которые всегда могли отличить почтенного посетителя от случайного путешественника. С первыми он всегда готов был поддержать беседу и порекомендовать лучшее, со вторыми же не церемонился, пренебрежительно поглядывая на них сквозь стеклышки очков и отпуская дежурные шутки.
Сделав заказ, они принялись обсуждать последние новости. За выходные многое произошло: Родиону предложили выступить в роли ведущего эксперта на международной научно-практической конференции, которая проводилась в этот раз в Париже.
А Оливия получила от Габи еще неутвержденный вариант документального фильма об Андрее Вишневском. Пилотный монтаж был строго конфиденциальным, но не поделиться с подругой плодами их совместной работы благодарная Габи, конечно, не могла…
Внезапно вспомнив, что забыл ответить на смс бывшего коллеги, Родион достал телефон и принялся что-то писать. А Оливия, чтобы себя занять, заглянула в меню – туда были предусмотрительно вложены рекламные листовки популярных монмартрских заведений: галереи, бары, винтажные магазинчики, антикварные лавки…
Среди них обнаружился и буклет известного музея, расположенного совсем неподалеку от того места, где они обедали. На первых полосах рассказывалось об основной экспозиции, а на обороте находилась программа культурных событий месяца.
Оливия просмотрела ее и хотела было уже отложить никчемную брошюрку, как вдруг зацепилась за знакомое имя и еще раз внимательно перечитала анонс.
Когда Родион наконец оставил в покое телефон, она подтолкнула буклет к нему.
– Посмотри…
Он поправил очки.
– Ну, что тут у нас? Девятнадцатое октября, четырнадцать ноль-ноль: выставка-продажа работ из личной коллекции Жака Соланжа. Не знал, что ты поклонница этого художника. Хочешь пойти?
– Дело не в этом… Взгляни на логотип: организатор мероприятия – фонд Марка Портмана.
– А что тут особенного? Я не уверен, но, по-моему, этот музей тоже принадлежит ему.
– Дело в том, что с момента скоропостижной смерти Соланжа прошло меньше двух месяцев. Я совсем недавно писала о нем очерк для «Эритаж», поэтому уверена в сроках. Вся коллекция картин досталась его сыну…
– И что тебя настораживает, не пойму?
– Да за несколько недель тот просто не мог вступить в наследство и оформить все бумаги, понимаешь? Как же тогда Портман заполучил картины и устроил этот аукцион?
Отломив кусок хлеба, Родион задумчиво его прожевал, запил вином и еще раз взглянул на рекламный буклет. Как бы ни хотелось поскорее забыть о довильских событиях, но не получится. Очевидно, что смерть Зои до глубины души потрясла Оливию… Зная характер любимой, можно не сомневаться: она не отступится, пока не докопается до сути.
Так было с дневниками Доры Валери, которые она взялась разыскивать год назад с подачи русского мецената Ноя Волошина. Сначала Родион отнесся к затее скептически, но ее настойчивость привела их к «Итее» – шедевру великого скульптора, безнадежно утерянного в годы Второй мировой войны.
Об их сенсационном открытии впоследствии рассказал каждый новостной канал. И, чего уж греха таить, этот успех сильно поспособствовал Родиону в работе: сразу нашлись инвесторы для его интернет-проекта – закрытого клуба для журналистов-расследователей с обширной базой данных, архивом и форумом.
Возможно, на этот раз стоит отнестись к наблюдениям Оливии повнимательнее… Есть все-таки что-то подозрительное в этом слащавом проходимце Портмане!
XI
Фонд
А и хорошо, что жандарм! Сдержанный, чистоплотный, ответственный – всегда при исполнении. А что немолод, так даже и лучше. Какая от них польза, от молодых-то… Одна бессонница и боль в пояснице. Уж сколько сил, сколько денег потрачено, а толку никакого: тридцатилетние, они ж всегда на сторону смотрят. Взять хоть ее Ларри – четыре года она его обхаживала-обстирывала, парики меняла, брови набивные себе сделала, ногти нарастила… Ноль эффекта!
Вот мадемуазель, уж на что нимфетка, а поумней ее, Саломеи, будет. Прибрала месье Лаврофф к рукам, а ведь он лет на двадцать ее старше. Теперь ни шагу без нее ступить не может – ни в работе, ни в быту. Да что там говорить, невооруженным взглядом видно: прикипел мужчина к ней душою. А поздняя любовь – она ведь основательная, без ветру, без пустых словечек. Безо всякой этой мишуры!
И жандарм ее ничем не хуже будет – темперамент у него спокойный, взвешенный, лишнего не требует. В отличие от Ларри носа от ее стряпни он не воротит. Оклад к тому же имеет приличный, с премиями… А возраст – понятие относительное. Кто и в сорок лет, как тот комод на барахолке: издалека вроде добротный, с фурнитурой выдающейся, а на деле – тьфу, рухлядь! Такого и в хозяйстве не приспособишь, и в постели не употребишь… Винтаж, одним словом.
Преодолев не без усилия крутой подъем, Саломея остановилась поправить сползший набок африканский тюрбан, который после расставания с Ларри предпочитала модным, но душным парикам. Выудив из лаковой сумки зеркальце, оглядела себя и осталась довольна. Природа наделила Саломею щедро: и упругой кофейной кожей, и общей выразительностью черт. Богатство это она подчеркивала броским макияжем.
Отдышавшись, горничная направилась энергичным шагом к «мэзон Лаврофф», напевая под нос популярную мелодию.
Новую квартиру хозяев Саломея не жаловала. Убирать в ней было сплошным мучением – углы, выступы, полочки, столешницы, да еще и лестница крутая – пока на антресоли с пылесосом заберешься, богу душу отдашь. А оранжерея их балконная и вовсе мытарство адово! Ведь к каждому растению свой подход нужен: то полить, то пересадить, то подрезать, то опрыскать, то к свету развернуть, то от палящего солнца спрятать…
Месье Лаврофф к тому же на террасе с компьютером каждый день торчать повадился – стареет, наверное, из дому его не выманить. Сидит, дымит, клавишами так и клацает, а ты ходи себе на цыпочках с тяжеленной лейкой!
С этими безрадостными мыслями Саломея отомкнула ключом входную дверь и шагнула в прихожую.
Посреди гостиной на диване расположился хозяин дома. Перед ним на журнальном столике стояли ноутбук, чашка с остывшим кофе и переполненная пепельница. Ансамбль из пижамных штанов и одной комнатной туфли дополнял шотландский плед, который месье накинул на плечи поверх футболки.
Саломея, взявшая было спринтерский разбег, резко сбросила обороты – картина ей не понравилась.
Во-первых, как она будет пылесосить, если месье оккупировал салон? А во-вторых, что должно было случиться, чтобы он встретил ее в таком нелепом наряде? Да она за все семь лет работы в этом доме в неглиже его не видела! Всегда такой собранный, элегантный, волосок к волоску…
А случилось вот что. В эту ночь Родиона одолела бессонница. Лежа в кровати, пока Оливия принимала ванну, он прочитал в Интернете несколько очерков о смерти Соланжа. Сорокасемилетний художник скончался в собственной студии на Монпарнасе, где в последнее время часто оставался ночевать. Причиной смерти стало сильнодействующее снотворное средство, которое ему выписал личный врач.
Близкие Соланжа утверждали, что в последнее время он был в очень подавленном состоянии. Как и всякий творческий человек, Жак плохо разбирался в финансовых вопросах, а потому доверил ведение дел своему советнику. Тот то ли по недосмотру, то ли по злому умыслу, заключил от имени Соланжа неудачную сделку. И серия из двенадцати картин, посвященных Парижу, была недавно продана по оскорбительно низкой цене.
Сердце художника остановилось, не выдержав незначительной передозировки препарата, а потому его смерть расценивалась как роковая случайность. Родион уже собирался свернуть статью и выключить свет, когда в глаза ему бросился комментарий, оставленный анонимным пользователем сайта: «Могу поспорить, что это не последняя смерть в творческой среде.«Фонд» еще многих обдерет и отправит на тот свет… Молодцы, ребята, грамотно работают!»
В отблесках ночных огней, под демоническое завывание ветра фраза прозвучала зловеще – в духе того криминального сериала, который Родион досматривал в Довиле, пока Оливия сидела под замком.
Вспомнив о задержании, он непроизвольно поежился – это же надо было приключиться такой истории! Даже не верится. Аккуратно сложив в чехол очки, он нажал на кнопку на цоколе лампы и комната погрузилась во тьму.
В тающем зазоре между забытьем и явью проносились пейзажи, мелькали лица, звучали голоса. Постепенно мир погас, и Родион провалился в сон. В ту секунду, когда он окончательно оторвался от реальности и полетел в черную дыру бессознательного, в эфир прорвалось знакомое дамское контральто: «Перефразируя высказывание великого Леона Толстого, искусство должно быть доступно каждому, а не служить забавой для праздного класса людей. Как жаль, что к этому пониманию я пришла так поздно… И все благодаря моему единомышленнику – главе культурного фонда Марку Портману!»
Слово «фонд» полоснуло по краю сознания, как лезвие бритвы, и Родион проснулся. Отчаявшись нащупать ногами туфлю, он подхватил с тумбочки очки, телефон и, стараясь не шуметь, похромал вниз по лестнице как есть: одна нога босая, другая в бархатной туфле с монограммой. Эту вычурную домашнюю обувь Оливия подарила ему на день рождения, заказав ее в одной из лавок Марэ. И он покорно ее носил, втайне сожалея о тех временах, когда можно было слоняться из комнаты в комнату босиком, как это было принято когда-то в его доме.
Диван в гостиной удивленно вздохнул, принимая его тело в столь непривычное время суток. Включив подсветку в книжном шкафу, Родион налил себе коньяка и открыл ноутбук. Пока тот загружался, Родион смаковал свой напиток, любуясь янтарными вспышками за хрупким стеклом.
Вероятность того, что фонд Портмана был замешан в каких-то криминальных делах, да еще и связанных с гибелью известных людей, была невысокой: делец был фигурой донельзя публичной. Слухи о его нечистоплотности очень быстро расползлись бы по тесному художественному мирку, и впоследствии ни одна крупная рыба не клюнула бы на его приманку. Но многолетний опыт подсказывал Родиону, что не стоит бояться даже самых абсурдных гипотез: при проверке они чаще всего распадаются, но наводят при этом на какую-нибудь вспомогательную версию.
Когда наконец на экране появилась заставка «рабочего стола», он зашел на сайт Библиотеки административных документов мэрии Парижа. В этом колоссальном архиве, состоящем из сотен тысяч изданий, манускриптов и почти миллиона фотографий, можно было отыскать практически все.
Введя код доступа к специализированному каталогу, Родион вбил в строку поиска полное название фонда Портмана. Через несколько секунд перед ним была подборка публикаций и релизов событий, к которым имела отношение данная организация.
Их оказалось немало.
Просмотрев с десяток ссылок, Родион натолкнулся на нужное: это был краткий фотоотчет об открытии выставки средневековых гравюр из постоянной коллекции Библиотеки. Она проходила несколько месяцев назад в музее современного искусства. На открытии присутствовали официальные лица, а также члены попечительского совета культурного фонда, благодаря которому это стало возможным.
Под релизом была размещена серия фотографий, среди которых лишь одна привлекла внимание Родиона: мэр пятого округа Парижа в сопровождении Портмана и двух неизвестных мужчин разрезает символическую ленточку, белозубо улыбаясь в камеру.
Сощурившись, Родион прочитал бисерную подпись под снимком: «Сооснователи культурного фонда: Жиль Ле Труа, Анри Монтень и Марк Портман».
Значит, у Портмана есть два партнера. Надо бы разузнать о них побольше…
Через два часа, когда ночь уже была на излете, в новой папке на съемном диске лежала отсортированная по именам информация об обоих попечителях. Жиль Ле Труа оказался известным искусствоведом, консультирующим экспертом одного из крупнейших аукционных домов и автором множества монографий. Ему было уже глубоко за семьдесят. Сколько Родион ни искал, ни перетряхивал электронные подшивки материалов, в которых упоминалось его имя, не обнаружил ни одного скандала, к которому тот был бы причастен.
А вот фигура Анри Монтеня оказалась более интригующей. Юрист по образованию, Монтень еще в юные годы увлекался современным искусством. Но родители его страсти не поощряли: поддерживать достойный образ жизни в Париже всегда было непросто. Окончив учебу, Анри начал строить карьеру в крупном французском банке. Через десять лет он уже был экономическим советником нескольких политиков, которые доверили ему не только свое состояние, но и реноме. Однако и от увлечения искусством Монтень не отказывался: он слыл «своим человеком» в артистической среде и славился тем, что умел разглядеть в начинающем художнике будущую звезду.
Он с легкостью входил в доверие к молодым дарованиям – особенно ему нравились иностранцы. Они были настолько беспомощны во всем, что касалось французского законодательства, и настолько невежественны в вопросах управления финансами, что доверенное лицо им было просто необходимо. Монтень быстро брал их в оборот, представив нужным людям, которые охотно покупали полотна никому еще не известных малевичей и кандинских по бросовой цене. Из собственного опыта коллекционеры уже знали, что через несколько лет на этих холстах можно будет неплохо заработать, ведь их сосватал сам Анри Монтень.
Изучив повторно все сохраненные файлы, Родион решил сделать перерыв и выйти проветриться на террасу. Мощный луч света от подвесного фонаря, свисающего, как летучая мышь, с фасада дома напротив, пронзал темноту еще спящего переулка.
В рассветной тишине по карнизу, выслеживая невидимую жертву, осторожно ступал рыжий кот. И точно так же, с напряженным охотничьим азартом, Родион пытался поймать ускользающую мысль: она крутилась в голове уже не первый час, но все никак не могла оформиться.
Он уже докуривал вторую сигарету, когда в распахнутом соседском окне задребезжал будильник. Этот резкий сигнал прорезал воздух, всполошив всех окрестных птиц. Через секунду, недовольно скрипнув, распахнулись ставни в доме напротив. Гулким эхом прозвучали чьи-то шаги, стукнула крышка мусорного бака. Стрекотнула цепь прикованного к ограде велосипеда, зашелестели покрышки, упредительно тренькнул звонок. Вскоре к сонму утренних звуков добавились монотонное бормотание телевизора, уютный звон кофейных чашек и безутешный младенческий плач.
Ночь отступала, обнажая беззащитное тело города: набухшие вены ржавых водостоков и смрадный запах мощеных тупиков.
Услышав шорох за спиной, Родион обернулся. В проеме балконной двери стояла Оливия: в короткой майке и смятых пижамных штанах она напоминала девочку-подростка.
– Не спалось? – спросила она, сладко зевнув. – Обычно в такую рань на террасе я одна…
– Прости, не дам тебе сегодня насладиться одиночеством, – отшутился он, зная, что уединенное чтение за чашкой чая – ее любимый утренний ритуал.
– Что-то случилось? – насторожилась Оливия, оглядев через плечо гостиную. От нее не ускользнул ни мерцающий экраном ноутбук, ни перегруженная окурками пепельница, ни опустевшая коньячная рюмка.
– Все эти роковые случайности не давали заснуть.
Темная бровь удивленно взлетела вверх.
– Понимаешь, Иви, внезапную смерть Вишневской и скоропостижный конец Соланжа разделяют всего несколько недель. И мне кажется, что между этими двумя событиями есть нечто общее… Ну хотя бы тот факт, что и актриса, и художник были как-то связаны с фондом Портмана.
Оливия на секунду задумалась. Затем сняла с запястья резинку для волос и затянула cвою необузданную гриву в хвост.
– Я что-то плохо соображаю, объясни…
Родион с нежностью улыбнулся – любимый мой взъерошенный воробей, и что я тебе голову морочу!
– Пойдем внутрь, обсудим все за завтраком.
– Ну с Зоей хотя бы все понятно – судя по светской хронике, Портман не один год ее обхаживал. Актриса доверяла ему настолько, что даже отдала драгоценную «Весну» на экспертизу. Он наверняка рассчитывал выставить потом шедевр в своем музее… А может, между ними были и другие договоренности, о которых мы пока не знаем, – рассуждала Оливия, наблюдая, как в чашке со свежезаваренным липовым чаем лопаются мелкие пузырьки.
Родион тем временем нарезал багет и следил за закипающей водой в кастрюльке с яйцом.
– А вот как Соланж был связан с фондом и каким образом Портман смог заполучить его работы на реализацию в столь короткий срок, мне все же непонятно, – продолжила она, пододвигая к себе стаканчик с йогуртом.
– Я не успел еще разобраться в деталях, но выяснил кое-что про партнера Портмана, Анри Монтеня.
– А именно?
– Монтень был знаком с Жаком Соланжем как минимум десять лет. В две тысячи девятом году картины художника еще плохо продавались – он не был так известен, как сейчас. И Монтень оказал ему небольшую услугу: он договорился с какой-то крупной сетью галерей о том, что те будут закупать у Жака по одной картине в год за вполне разумные деньги. На эти средства художник мог сносно жить.
– Вероятно, после этого Монтень и Соланж сильно сблизились?
– Ты, как всегда, зришь в корень, Иви. У меня есть одно предположение, но его еще нужно проверить. Если я окажусь прав, у нас будет готовая гипотеза.
– Мне казалось, еще вчера тебе не хотелось копаться в этом деле, – улыбнулась она. – А теперь ты уже готов взять его в разработку…
– У тебя первая лекция в девять? – отвлеченно поинтересовался он. – Сегодня транспорт бастует, опоздаешь.
Оливия взглянула на круглый циферблат часов, украшавших стену кухни. А ведь он прав – времени на сборы совсем не осталось!
Как она ушла, Родион не заметил. Опубликованная на сайте газеты «Мондьяль» информация, а точнее, одна лишь фраза, настолько его заинтриговала, что внешний мир на какое-то время просто перестал существовать.
Когда он оторвал от экрана глаза, перед ним значительная, как Килиманджаро, стояла Саломея. Держа в руках пылесос, она вопрошала суровым взглядом: «Я в гостиной приберу? Или вы тут весь день в пижаме торчать намерены?»
XII
Праздник вина
– Представляешь, в самом конце статьи единственное упоминание! – Родион посторонился, пропуская женщину с коляской, и через секунду вновь примкнул к Оливии, которая рассматривала что-то в витрине багетной мастерской.
– У тебя просто нюх на сенсации, – улыбнулась она, глядя на его отражение в пыльном стекле. – Я бы и не заметила такой мелочи: если не вчитываться, «Авеню Монтень»[15] воспринимается в этом тексте как название улицы…
– Я так сначала и подумал. Стандартная фраза: «Выставка-продажа работ Жака Соланжа в «Авеню Монтень» прошла с успехом» сначала ничем меня не зацепила. А потом я удивился странному синтаксису и решил проверить: вдруг это все же не адрес, а название? Заглянул на сайт AEF – там ведь есть полный перечень французских фирм и предприятий. И оказалось, что «Авеню Монтень» – сеть частных художественных галерей, зарегистрированная на имя предпринимателя Анри Монтеня. Ну а дальше осталось лишь проверить, какие работы ушли у них недавно с молотка. Оказалось, что среди прочего та самая серия из двенадцати картин, посвященных Парижу, которую таинственный «управляющий» Соланжа реализовал за его спиной по заниженной цене.
– И что из этого следует?
– Вот смотри. – Он усадил ее на свободную скамейку, расположенную в тени необъятного каштана. Отыскав в кармане смятую почтовую квитанцию, он принялся чертить на ней схему. – Ты говорила, что все картины должен был унаследовать единственный сын Соланжа. Но каким-то образом доступ к наследию художника получил фонд Портмана: полотна оказались в их распоряжении всего через два месяца после смерти мастера. За такой срок, как ты верно заметила, невозможно вступить в наследство и оформить все бумаги. Это первая нестыковка.
Оливия озадаченно вздохнула: хотя она сама накануне обратила внимание на этот казус, суть по-прежнему от нее ускользала.
– Вторая состоит в том, – продолжил Родион, – что совсем недавно финансовый советник художника, которому тот безмерно доверял, продал серию его картин за гроши. Спрашивается, как и зачем он это сделал?
Оливия в задумчивости отколупнула кусочек краски от шершавой поверхности скамьи.
– А имя покупателя неизвестно?
– Пока нет. – Родион поднялся и, сомкнув руки за спиной, принялся прохаживаться вдоль бордюра. – Но вот что интересно: стоимость работ Соланжа в «Авеню Монтень» была очень высокой. Выходит, кто-то сумел нажиться на разнице в цене. Напрашивается вывод: либо Анри Монтень близко знал душеприказчика Соланжа и был с ним в сговоре…
– Либо… – Глаза ее вспыхнули от внезапной догадки. – Он сам являлся тем самым «советником» Соланжа?
– Именно, – кивнул Родион. – Биография Монтеня говорит нам о том, что он очень любит опекать «перспективных творцов» – несомненно, с дальним прицелом. Соланж мог оказаться одним из дарований, попавших под его влияние. После десяти лет «дружбы» и мелких одолжений этот проходимец просто облапошил непрактичного художника, продав его работы самому себе за символическое вознаграждение. После чего выставил полотна на торги в собственной галерее, запросив за них совсем другие деньги. Подобное предательство, согласись, могло стать для Соланжа серьезным потрясением – чем не повод для депрессии и злоупотребления снотворным…