Павел Чжан и прочие речные твари

Павел назвал имя и фамилию, попросил позвать к телефону.

– Кто звонит?

– Родственник, – не моргнув, соврал Павел. – Из Краснодара. Курбатов.

На юге у Борисовны и правда жила родня, Павел знал их поименно. В ночную смену Борисовна любила названивать подругам, облокотившись на подоконник в коридоре, и вся группа слушала про мужа-козла, что денег не дает, про сына-бездаря и двойки в школе, про дочку-лапочку и соседку-тварь, что мусор не выносит, а оставляет на лестничной клетке у двери. За годы названные люди обрели лица и плоть, Павел знал их повадки, как будто сам жил рядом. Он пообещал себе, что вырастет и никогда не окажется в том месте, где соседка оставляет мусор у двери, а тот гниет, и вонь на весь подъезд, электрик уходит в запой, родня просит в долг и не отдает. У него всё будет по-другому, потому что нет больше никого, кто станет требовать, тянуть назад, с кем придется считаться и жить в одной квартире.

Павел ждал, ковыряя заусенец и глядя из машины на лимонное гало рассвета над пробкой на ТТК. Снег постепенно залепил лобовое стекло полностью, холод покусывал за локоть через открытое окно.

В колонии на том конце линии что-то звенело, донесся ворчливый голос, лязгнула решетка или дверь. Павел услышал тяжелое шарканье, и спину прихватило морозцем.

– Василий, привет, – сказала Борисовна шмелиным басом.

Павел представил испарину над ее губой, покатые плечи. Как короткие мясистые пальцы держат трубку. Или же Борисовна зажала ее между плечом и дряблой щекой – так она делала когда-то.

– Василий, слышишь меня?

Павел не мог ответить. Он будто съежился, уменьшился в размерах, и взрослые слова застряли в горле.

Сопение на том конце.

– Паша, это ты? – Борисовна спросила осторожно. А потом, уже без дрожи в голосе: – Ты, гнида, мелкая детдомовская шва…

Павел повесил трубку.

4

Борисовна была дамой плотной, настоящая глыба костей и мышц. Крепкие квадратные плечи, из которых росли короткие, но столь же крепкие руки с ладонями-лопатками. На мясистых запястьях дюжина браслетов, на каждом пальце по кольцу. Волосы завиты и начесаны повыше, узкий рот накрашен алым. Звать ее мамой – да и вообще звать воспиталок мамами, как делали младшие, – язык не поворачивался. Павел помнил мать, и Борисовна на нее совсем не походила. Мать была стройной, длинноногой, с роскошными светлыми волосами с рыжиной, которые она подолгу расчесывала и дома заплетала в толстую косу. Маленький Павел очень любил взбираться матери на спину, держась за эту косу, как держится за веревку альпинист, и искренне не понимал, чего мама так кричит.

Имена воспитательниц Павел выучил быстро и звал каждую только по имени-отчеству, оставляя дистанцию между собой и ними. Некоторые понимали и отвечали с тем же уважением, не на «вы», конечно, но как взрослому рассудительному человеку. Но не Борисовна. Она низводила всех до мелких швалей, при любом удобном случае отвешивая подзатыльники тяжелой лапой, так что башка потом гудела. Вообще создавалось впечатление, что дети ей давно набили оскомину – «в-гробу-я-вас-всех-видала-вы-даже-государству-не-нужны-гляньте-в-телик-что-творится», – а работала она исключительно из-за какой-то провинности, вынудившей ее вкалывать именно в детдоме.

Борисовна дружила с директрисой, они вместе курили у черного хода. Часто прибухивали в директорском кабинете, распивали восьмомартовские и деньрожденные подарки. После одного такого распития Борисовна вернулась в группу с сюрпризом для Павла. Его забирали на день на прогулку. Точнее, на вечер, получалось, всего на несколько часов.

За год, который Павел провел в детдоме, это был первый раз.

Парни в группе загудели, Ваня, самый младший, спросил со слезами на глазах:

– Мама, а когда меня позовут?

– Никогда, если будешь нюни распускать, – отрезала Борисовна и рукой указала на выход. – Чжан, давай, время – деньги.

Павел приготовился знакомиться, думал, внизу его ждут, гадал, кто же это будет. Какие-то волонтеры? Заметили его на концерте? Будут приезжать каждую неделю, как к Ромке из седьмой? Но Борисовна без лишних разговоров указала на свой черный внедорожник.

– С ногами осторожней там, кресло не заляпай, – велела она, когда Павел забрался на заднее сиденье, и вдавила кнопку зажигания. Гравий захрустел под колесами, как будто лопался под тяжестью машины.

Борисовна закурила. Мерзость. Мало того, что сама травилась, так еще и заставляла дышать этим Павла. Сигареты у него ассоциировались с годом, прожитым без отца, за который мать умудрилась прокурить весь дом, с ее приступами гнева и дикой безысходной тоской.

– Нам долго ехать?

– Не очень. – Борисовна выпустила дым через ноздри. – Если понравишься, он тебя и усыновить может, или денежек подкинет. Ты ему скажи, что тебе двенадцать только будет. И морду поприветливее сделай.

Павел молча усмехнулся. Не, понятно, что он маленький и щуплый, на тринадцать лет не выглядит, да и ребят помладше забирают охотней. Но в деле-то всё написано, как есть, его уже не исправить. И смысл врать тогда?

С одной стороны, уйти из детдома было бы неплохо. А с другой – ему до выпуска оставалось всего ничего. Это мелкие мечтали о семье, Павлу уже никто не был нужен. Он видел, кто приходил за подростками, – сплошь алкаши, которым только пособие и нужно, или странные неопрятные тетки в черных платках.

Такая забрала Полину из соседней группы. Полина Павлу нравилась: светловолосая, спокойная, умная – в школе не отставала от него по оценкам. Тоже выросла не в детдоме и попала в него не так давно. Говорили, что девчонки из группы устраивали ей темную, но она не жаловалась. Потом пришли двое: женщина в платье до пят, вся скрюченная, будто немного придавленная сверху, с бледным лицом без возраста – вроде молодая, а взгляд усталый, грустный, заломы у тонкогубого рта, под глазами мешки, странная, в общем; с ней – бородатый мужик с пузом, выкаченным на пояс брюк. Пошли в комнату отдыха. Полину усадили на детский стул так, что она смотрела на всех снизу вверх, сложив узкие ладони на коленях. Женщина устроилась на краю дивана, а муж ее раскинулся рядом, глядел на Полину не очень-то приветливо. Дальше дверь в комнату закрыли, но Павел успел услышать хриплый вопрос: «Священное Писание читала?»

Полина потом уехала с ними и пропала. Кто-то сказал, что в той семье без нее уже шестеро было, жили в большом доме в деревне. Хозяйство, куры, козы, все дела.

Короче, еще неизвестно, к кому попадешь. Проще уже так, самому по себе, до восемнадцати лет перекантоваться – и на волю.

Вскоре Борисовна вырулила в старую часть города. Докурив одну сигарету, сразу принималась за другую, дым не успевал выветриваться, и Павла начало подташнивать. Стараясь дышать неглубоко, он уставился в окно на ползущие мимо дома барачного типа, на голые ветки деревьев и солнце, закатившееся на край поля. Машина свернула в частный сектор, оттуда в гаражи – кирпичные коробки, заросшие мхом, – еле выбралась из заполненной водой колеи и встала за помойкой. Ни души вокруг. Дальше они шли пешком: Борисовна семенила впереди, балансируя на скользкой грязи и мокром ветру, Павел ступал за ней, держа руки в карманах и втянув голову в ворот куртки. За поворотом, на следующем этапе гаражного лабиринта, их ждали.

Он оказался высоким и невзрачным, как осеннее утро. Близко посаженные цепкие глаза на узком замученном лице. Кожаная куртка, под ней толстовка с голографическим принтом, треники, – странный. Вроде взрослый дядька, а одет, как девятиклассник. Павел его узнал: он подходил после выступления, говорил о телефонах и какой-то фигне, спрашивал, какая модель у Павла, и пытливо заглядывал в лицо. Было в нем что-то жутковатое, неуместно детское, и Павел тогда от него сбежал.

Но Борисовна вела себя с ним обходительно, будто с проверяющим из министерства.

– Ему только исполнится двенадцать, – словно оправдываясь, сказала она дядьке.

– Тринадцать мне, – встрял Павел.

Борисовна придушенно заквохтала, Павел не сразу понял, что это смех.

– Он шутит, такой шутник у нас. Чжан, ну хоть дяде-то не ври.

Дядька оценил его краем глаза, кивнул, сунул Борисовне сложенные купюры. Борисовна купюры приняла, пересчитала и шустро сунула их в сумку.

– Паша, знакомься, это Константин, – сказала, улыбаясь. Улыбка никак не срасталась с ее лицом, казалась инородной.

– Можно просто Костя, – услужливо подсказал дядька и протянул ладонь.

Павел не спешил ее пожимать. «Просто Костя» ему уже не нравился, но он не знал, можно ли отказаться прямо на пороге. И нормально ли платить за прогулку с сиротой? Это каждый раз такое? Он обернулся на Борисовну, и та махнула рукой:

– Давай, иди. Константин, я вас познакомила, насчет следующего раза сами договоритесь. Вы же его подвезете обратно?

– Конечно, Людмила Борисовна, – кивнул Просто Костя.

Павел оглядел безлюдные гаражи. Идти? Ту- да, с этим непонятным мужиком? Они стебутся, что ли?

– Не пойду я никуда, – сказал он. – И никакого следующего раза не надо, я не хочу.

– Пойдешь. – В голосе Борисовны зазвучало знакомое раздражение, маска благодушия сползла немного. – Прямо сейчас.

– Не пойду. Я на вас жалобу напишу в прокуратуру, – нашелся Павел.

От слова «прокуратура» Просто Костя вздрогнул и как-то съежился, а Борисовна, наоборот, приосанилась, расправила крылья, мигом стала собой.

– Прокурату-у-уру, – протянула. – Да кому ты там нужен? Тебе кто поверит, шваль детдомовская? Пустышка, ноль без палочки.