Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть четвертая

1 год К.В. 1-й день Зимних Скал

1

«Герцог фок Фельсенбург» быстро шел вдоль орудий, проверяя, а порой и подправляя наводку. Сопровождавший командующего Зальмер, к слову сказать, послушно набросивший плащ, заметно напрягся, когда Алва занялся первой пушкой, но к десятой совершенно успокоился и теперь манипуляциями Ворона чуть ли не любовался. Это и смешило, и обнадеживало, хотя и обидно слегка было. За Дриксен и, непонятно с чего, за себя, вернее за не показанные в свое время отцом приемы и нанятых бабушкой учителей. Пусть Ринге четырежды отработал свои деньги, это не то! Совсем не то, что короткий урок между докладами ошалевших подчиненных и внезапно охвативший обоих – и Руппи, и Ворона – смех. Фрошерам повезло, что такой человек родился у них, кесарии повезло, что он вообще родился…

– Полковник, – резко бросил «такой человек», и витание в облаках прекратилось, хотя в виду имелся отнюдь не Фельсенбург. – Открыть огонь!

– Во славу Дриксен, – Зальмер с готовностью махнул шпагой, и ближайшие к нему канониры поднесли пальники к затравочным отверстиям. – Огонь!

Дружно грохнуло, взметнулись облака порохового дыма, и первые подарки улетели в сторону атакующих. Руппи торопливо поднес к глазам трубу, но видимых результатов залпа не обнаружил. Не рушились перебитые реи, не летели обломки бортов, не извивался порванный такелаж, а темные прямоугольники не только не остановились – они, чтоб им пусто было, ускорились.

– Быстрее… Заряжать быстрее… не спать! Быстрее… – Зальмер понесся по батарее, торопя своих людей; Алва остался на месте, разглядывая окрестности с уже становящейся привычной якобы небрежностью.

– Удачно получилось, – сообщил он через полминуты, видимо, заметив больше бывшего флотского офицера. – Для первого выстрела так и вовсе славно. Мой друг виконт Валме, ты с ним наверняка познакомишься, однажды пострадал от гвоздя в сапоге. Судя по его рассказам, это было ужасно, а мы сделаем ужасно фок Ило. Само собой, нас постараются выдернуть… или забить.

– Следует ждать атаки? – предположил Фельсенбург, понимая, что скоро на батарее станет во всех смыслах жарко.

– Воистину, – весело согласился кэналлиец. – Какими силами?

– У фок Ило под рукой должна быть кавалерия, это быстрее всего… – Ворон тут что, обещал Бруно обучением чужих наследников заняться? – Может двинуть пехоту… например, вон ту… гвардию. Она атаку еще не поддержала. Ну и те, кто уже пошли, фланговая колонна… могут же там сообразить, что происходит, и развернуться!

– По ним не попадает, – хмыкнул «отец», – прямого повода нет, а о потерях соседей в центре они не знают и вряд ли думают. Нам должно очень сильно не повезти, чтобы там оказался кто-то вроде известного тебе Придда, но в общем ты прав: если Ило не пожелает терять времени, он сыграет чем-то из этого набора. Подождем, а пока будем стрелять и стрелять, хоть бы китовники в конце концов сели верхом на наши пушки.

Словно отвечая командующему, неподалеку взревел Зальмер, и батарея выдала второй залп. Орал артиллерист знатно, впору хорошему боцману, но на дальнем конце все равно не расслышишь. Похоже, канониры равнялись на соседей. Дескать, если они выстрелили, то и мне пора.

Дым смотреть не мешал, в отличие от собственной бестолковости. Руппи вжал окуляр в глазницу так, что аж заболело, но оценить результат все равно не вышло. Зато было прекрасно видно, как передовые батальоны китовников ускоряют шаг, переходя почти на бег. Враги в родных – как бы не перепутать! – мундирах перли навстречу картечи с центральной батареи, подкрепленной густыми мушкетными залпами… и таки одолели последние две сотни шагов! Волна налетела на берег, но не отхлынула, а словно к нему прилипла. Подробностей начавшейся рукопашной разглядеть не получалось, а воображение подсовывало батальные полотна, где в красивую цветную кучу мешали пушки, коней и людей, а над всем этим летели и дудели Победы со Славами… Они и над кораблями дудели. Пока Руппи не увидел изувеченную «Ноордкроне», ему это даже нравилось.

– С абордажем сравниваешь? – почти угадал Алва. – Что-то общее, безусловно, есть.

– Я на абордаж, можно сказать, что и не ходил, – признался Фельсенбург, – а о баталиях, где сражаются тысячи и десятки тысяч людей, только в книгах читал.

– И там были гравюры? Сочувствую, но пока наши дела идут неплохо. То, что с ходу опрокинуть полки Бруно не удалось, обнадеживает, однако рассчитывать лучше на себя. Как, впрочем, и всегда. Нам для поддержки приданы два кавалерийских полка, распорядись, чтобы они подтянулись к самой батарее.

2

Все нужное было сделано, но на грудь легла печаль и не желала уходить. Мэллит не могла ее изгнать, а подруга была далеко. Гоганни немного повозилась в кладовой и, не дожидаясь, когда придут делающие черную работу служанки, смыла с пола обманное масло. Добрый фок Дахе смог втолковать герцогу Надорэа, что после падения голову нужно беречь не меньше недели. Настырный отказался от погони за любовью и возлег в своей спальне, но нареченного Вернером разговор утомил, и он ушел отдохнуть. Дом стал пустым, а без Сэль говорить и смеяться с солдатами Мэллит не умела. Гоганни поправила скатерти и вазы, выпустила в сад жаждущего свободы кота и взяла в комнате Герарда одну из его книг.

Большая и тяжёлая, она повествовала о войнах, которые перенес Талиг. Слог был труден, а многие слова непонятны, но Мэллит читала, ведь там говорилось о предках нареченного Лионелем. Один из них стал другом нового короля и пощадил сердце сестры, полюбившей безродного Готье. Гоганни хотела узнать больше, но того, кто записывал, занимали бои и поединки. Если бы возлюбленный прекрасной Магдалены не был воином и не спас своего повелителя и друга, рассказчик о нем бы забыл. Кубьерта хранила больше, воздавая должное тем, кто стал велик в ремеслах и науках, но у первородных должны быть и другие книги. Кто впишет историю любви в список целебных трав, и кто станет искать тайну приправ для дикой птицы в поучительных рассказах? Полковник Придд и его сестра много читают, они не откажутся поделиться красивым…

Внизу раздался стук и голоса – кто-то пришел, но выходить Мэллит не стала: большой Герхард знал, как не пустить докучливых, не нанося им обиды. Девушка сидела, обхватив по старой привычке колени, и думала, каким счастьем было бы возвращение к праздникам первородного Лионеля и полковника Придда, но судьба привела в Акону герцога Надорэа с его обидными для других печалями.

– Барышня, – воин Аспе открыл дверь и широко улыбнулся, значит, беда в дом не входила. – Спуститься бы вам.

– Я иду, – сказала Мэллит, откладывая тяжелый том. – Кто хочет меня видеть, и меня ли?

– Негоциант с Алата, монсеньор прислал.

– Проэмперадор? – девушка быстро глянула на не знающие смерти цветы. – Но путь маршала Савиньяка далек…

– А его на всё хватает, – засмеялся Аспе. – Так идете?

– Да, – ответила гоганни, переступая порог. К празднику взамен испорченных постелили новые ковры, мягкие и теплые. Мэллит поняла, что забыла надеть туфли, но возвращаться не стала: она в своем доме, и в нем чисто.

– Баронесса Вейзель, – седой и благообразный учтиво наклонил голову, – Проэмперадор Севера и Северо-Запада граф Савиньяк уполномочил меня доставить к Зимнему Излому подарки для вас и вашей подруги девицы Арамона. Господин Герхард готов засвидетельствовать мою благонадежность.

– Этот человек достоин полного доверия, – подтвердил ставший домоправителем. – Сам он из Валмона, но не первый год ведет торговые дела с Алатом.

– Я верю, – сказала Мэллит, потому что надо было что-то сказать. – Пусть начавшийся год принесет вам удачу.

– Благодарю вас, баронесса. – Торговец отступил, позволяя увидеть большой сундук. Обычно на нем сидели стражи, а сейчас стояло два ларца. – Золотистая шкатулка вам, белая – девице Арамона. По настоянию господина Герхарда мне пришлось их открыть.

– Я передам подруге сохраненную в белой радость, – пообещала Мэллит, чувствуя, как горят ее щеки, и присела так, как научилась во дворце. – Не желаете ли стакан подогретого вина?

– Благодарю, сударыня, но господин Герхард уже пригласил меня в «Разгульного чижа».

– Пусть вам сопутствует радость.

Равнодушие могло ранить вестника радости, и Мэллит наклонилась над подарками. Белая шкатулка скрывала сколотую сапфировой брошью голубую шаль, а золотая – сотканную из дарованных осенью красок, и сквозь нее пробивался цветок иммортеля! Он казался живым, но его создали руки золотых дел мастера.

Шаль гоганни развернула уже в своей комнате и вскрикнула от радости, столь сильной, что она породила слезы. Вышитые виноградные листья скрывали переплетенную в золотистый сафьян книгу и небольшой подсвечник – юная куница стояла на задних лапках, держа в передних ждущую огня звезду.

Не утирая глаз, Мэллит отыскала свечу и зажгла ее. День лишь приближался к середине, в окно светило солнце, и язычок пламени был почти не виден, но он горел, жил, обещал. Девушка подошла к зеркалу, и оно отразило счастье.

– Ничтожная Мэллит ошибалась, – сказала гоганни повторенному глубиной огоньку. – У нее есть сердце, и оно бьется для Первородного Лионеля и тех, кто ему дорог.

3

Подгоняемым Зальмером пушкарям удалось выпустить в гущу наступающих с десяток залпов. Может это и помогало, но китовники своих противников все равно начинали теснить. Пусть медленно, пусть ни прорвать строй пехоты Бруно, ни тем более обратить ее в бегство не выходило, сути происходящего это не меняло. «Ноордкроне» тоже огрызалась до последнего.

– Молодцы, правильно, что контратаковали, – Ворон, очередной раз пройдясь вдоль позиции, вернулся к полюбившемуся ему зарядному ящику. – Когда будешь на Межевых, обязательно сходи на шадские бои, причем на те, что подешевле.

– Куда? – обалдел Руппи, не отрывавший взгляда от вновь превратившейся в подпираемую с двух сторон дверь схватки. – Как?

– Лучше морем, – светским тоном откликнулся Алва, – моряк должен хотя бы раз пройти Астраповыми вратами. Что до боев, то для души шады дерутся без оружия. От торского кулачного боя это отличается тем, что в ход идут еще и ноги. Так вот, дитя мое, бойцы старательные, но посредственные, зачастую ведут себя как дурные зеркала. Машут кулаками, но стоит одному из соперников ударить ногой, второй отвечает тем же… Передай прикрытию – всему – приготовиться к бою, и поговори с господами кавалеристами, а то мне как-то неудобно.

Руппи опять не выдержал и прыснул, хотя смешного было мало. Батарея делала что могла, как и мушкетеры центра и, видимо, Рейфер, но этого явно не хватало. Впрочем, Алва про шадов не зря рассказал: он намекал на что-то очевидное. Посредственность… Фок Ило? По шадской логике, эйнрехтская тварь должна ответить там же и тем же, то есть приволочь артиллерию, а это – время. Если не тянуть, хватит, чтобы объясниться с господами полковниками и вернуться.

Командира его величества Ландхутского рейтарского полка Руппи знал столько же, сколько болтался при Бруно. Старина Раухштейн фельдмаршала боготворил, но штабных застолий чурался и держал сразу две дистанции – по чину и по титулу, не забывая при этом подражать своему кумиру. Затаенной мечтой ландхутца было посрамить вернегеродцев, но участие соперников в сорванном мятеже посрамлением не считалось: полк Раухштейна не успел толком явить ни выучки, ни храбрости, а вернегеродцы, по сути, оказались заложниками своего командира, по милости Руппи, покойного. Сменивший мятежника фок Штайлерхюгель, чаще именуемый просто Штайлером, слыл любимчиком Хеллештерна, задирой и язвой, однако к Руппи был расположен. В том числе и по причине собственной задиристости. Возглавив вернегеродцев, он с восторгом подхватил мяч соперничества и собирался утереть нос теперь уже ландхутцам.

С чего Бруно отдал Алве именно этих вечно готовых к драке петухов, оставалось лишь гадать. Может, первыми пришли на ум, а может, в этом крылся расчет – будут стараться превзойти друг друга и явят чудеса отваги и смекалки. Последнее настораживало, так как подлинного герцога Фельсенбурга Штайлер не мог не видеть хотя бы издали. Нет, в бой с китовниками рейтары пойдут хоть за Леворуким, но репутации Бруно тогда конец, так что лучше обойтись без разоблачений. Как? Да очень просто! Наследник Фельсенбургов проверяет, как выполнен отцовский приказ, и заодно оказывает господам полковникам уважение… Нет, не годится, он сам в таком же чине. Ладно, не оказывает, а демонстрирует добрую волю командующего. Герцог не вызывает командиров к себе, когда подчиненным в любой миг на голову могут посыпаться ядра, а присылает сына. Рейтарского полковника, между прочим, а не какого-нибудь капитанчика из штабных! Пусть ценят и ждут на месте.

Вернегеродцы оказались ближе, и, пожалуй, это было к лучшему. Фельсенбурга на Мороке часовые признали еще издали, и вот оно, полковое знамя с подвешенными к нему вместо положенных кистей фигурками бойцовых петухов. Тоже привилегия.

– Господин полковник, – Руппи поднес руку к шляпе, – я приехал справиться о вашей готовности.

– Хоть сейчас в бой, – фок Штайлерхюгель заговорщически сощурился. – Так батюшке и передайте.

– Так и передам, – пообещал Руппи. – Раз главное вы уже знаете, узнайте и кое-что в придачу. Командующий… предпочитает воевать на морисках, и сейчас при нем зверь впору Леворукому. У вас отличный зильбер…