Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню

Освежив в памяти «Плясунью-монахиню», я не удержался и взялся за не столь известную и при этом банальную драму. Некий дворянин возлюбил замужнюю красавицу, увы, оказавшуюся злодейкой, чрезмерной даже по меркам Дидериха. Осуществлять леденящие душу замыслы ей помогали любовник и некий высокопоставленный негодяй. Поначалу преступникам везло, но затем они совершили глупейшую, возможную разве что в дурной пьесе ошибку и оказались в руках уже третьего злодея, коему просто травить и клеветать было мало. Не стану Вам пересказывать всех злоключений просчитавшейся троицы, но в итоге злодей высокопоставленный потерял все, кроме жизни, был вынужден бежать и нашел убежище у верного обожателя к тому времени уже скончавшейся злодейки. Там он укрыл сундук, содержимое коего могло отравить существование множеству персон, как достойных, так и не слишком. К счастью, тайник обнаружил появившийся лишь в самом конце пьесы вельможа, чья роль свелась к допросу слуг и произнесению назидательного монолога. Вы же понимаете, что без финального поучения Дидерих обойтись не мог?

Досадно, но я убил на эту глупость несколько часов, хотя мог бы их провести в обществе старика Шарли, и теперь об этом сожалею, поскольку бедняга погиб. Вы как-то заметили, что жизнь, как свою, так и чужую, следует всячески украшать, разумеется, если свое не вступает в противоречие с чужим. Я мог сделать последний вечер Шарли гораздо приятней, а потратил на глупейшую из драм. Чтобы хоть как-то оправдаться, прошу Вас взять на правах Проэмперадора под опеку имение покойного и не обойти вниманием его доверенных слуг, особо отметив нынешнего управителя, кажется, в самом недавнем прошлом – военного. Разумеется, я немедленно дам знать законному наследнику, но наш великолепный Себастьен вряд ли сможет покинуть армию ради устройства семейных дел…»

О том, что во владения покойного нужно нагрянуть тайно и быстро, можно было написать без обиняков, но Валмон обожал шарады, а у Лионеля выдалось нечто вроде передышки. Бросать корпус, даже толком не оглядевшись, Савиньяк возможным не счел. Сперва следовало проводить Салигана, встретить Вальдеса, убедиться, что «зайцы» скачут прямиком в Олларию, и передать командование легкораненому Стоунволлу, о чьем приходе как раз доложил дежурный «фульгат».

– Впустите, – Лионель отодвинул походную чернильницу, к которой немедленно сунулся инспектирующий стол салиганов полосатик. Странно, почему у матери не водилось кошек, не из-за олларианства же?

– Господин маршал, – доложил от двери полковник. – Явился по вашему вызову.

– Добрый день, – нарочито неслужебно отозвался Ли. – Где сесть, выбирайте сами.

– Благодарю, – Стоунволл зашарил глазами по комнате. Издали он больше не казался лысым. Нет, волосы у драгуна не отросли, их заменила аккуратная повязка цвета пшеничной соломы, которая в полумраке вполне сходила за шевелюру.

– А вы, сударь, похорошели, – объявил соизволивший покинуть захваченную им кровать Салиган. – Так и ходите, пока я не добуду вам паричок, а добуду я его в Олларии. Теперь же вынужден вас на некоторое время покинуть, этого требует мое служение. Оно же требует «закатных тварей» и мозгов.

– Обеспечьте, – велел маршал благоразумно задержавшемуся «фульгату», и Салиган убрался, напоследок стащив со стола встопорщившегося кота. Стоунволл проводил свободного дукса взглядом, но промолчал – видимо, не имел на его счет твердого мнения, которое требовалось незамедлительно изложить.

– Не обращайте внимания, – посоветовал Лионель, из последних сил не представляя Стоунволла в паричке Капуль-Гизайля. – Меня отзывает Алва, так что через несколько дней я отбуду. Вы в вашем нынешнем состоянии сможете проверить окрестности и довести корпус до Аконы?

– Да, – не усомнился в себе полковник. – Сколь быстро мы должны подойти?

– Руководствуйтесь здравым смыслом. Вряд ли от воинства Заля откололись крупные отряды, но мелкие компании бесноватых вреда причинят не меньше. Постарайтесь вычистить все, что возможно.

– Да, господин командующий, я понял. Господин командующий, у меня письмо адмирала Вальдеса.

– Давайте.

Писать Ротгер терпеть не мог, но порой приходилось, и сегодня был именно такой случай.

«Ли, – уведомлял на кэналлийском Бешеный, – если ты к Рокэ, то я тебя, может, еще и догоню. Дело мы сделали, Заль убрался, а тебе остается целый Стоунволл, хотя Юлиане он нужнее. Увы, с этим все печально, а я – к Линде, не проститься навсегда – свинство. Эномбрэдасоберано!»

– Надеюсь, – Лионель неторопливо разорвал записку, – охрану он все-таки взял.

– Да, Монсеньор. Драгунский полуэскадрон.

– Тогда займемся нашими делами. – Возвращать Ротгера сейчас смысла нет, пусть после вчерашнего отдышится, но Рединга и, пожалуй, Лагаши отправить альмиранте в помощь не помешает. – В каком состоянии находятся подчиненные вам на время боя у Вержетты войска? Если сейчас к докладу не готовы, приходите утром.

Стоунволл оказался готов, и командующий узнал, что дела обстоят очень и очень недурно. Убитых, раненых и бесследно сгинувших во время ветреного безобразия насчитали чуть больше трех сотен, а в лошадях потерь почти не было, так как дрались преимущественно пешими. Раненые размещены по приличным домам, в тепле и сухости, лекарь с помощниками стараются как могут.

– Полные списки потерь моего полка, равно как и рапорты тех, кто был мне переподчинен, готовы, их сейчас переписывают набело и не позднее чем через полчаса предоставят вам, – драгун неожиданно совсем по-человечески чихнул, поморщился и поднес руку к повязке. – Прошу простить. Каковы будут наши дальнейшие шаги?

– Зависит от того, как скоро «фульгаты» найдут заячью лежку. – Салиган в лучшем случае выедет через пару дней, а пока будет украшать своей персоной ставку. – Вынужден вас просить забыть встречу с маркизом Салиганом.

– Разумеется, Монсеньор. Правильно ли я понял, что мы возвращаемся в том числе и благодаря этому человеку?

– Да. Это для вас важно?

– Очень. Моя супруга и дочери будут за него молиться. Детские молитвы в глазах Создателя особо ценны, а маркиз, насколько мне известно, прежде вел спорный образ жизни.

– Вы правы. – Создателя, скорее всего, нет и никогда не было, но это не то знание, которое облегчает жизнь полковникам. – Идите отдыхать, Томас, это приказ.

Стоунволл поднес руку к непривычно золотистой голове и исчез за дверью. Унеси начальство вчерашний ураган, полковник бы не сплоховал, но живой и здоровый маршал наполнял его душу покоем, вот и хорошо. Все вообще хорошо настолько, насколько это возможно на Изломе и на войне.

4

Синие сумерки пугали холодом, но смотреть в окно все равно было приятно, и Мэллит смотрела, готовясь зажечь свечу. Гоганни понимала, что нареченный Ли огня не увидит, но когда вечер наливался синевой, поднималась к себе, ставила на окно подсвечник и забиралась с ногами на кровать, не отрывая взгляда от жаркой звездочки. Когда свеча догорала, девушка ее меняла и шла к шьющей золотом Сэль. Иногда они оставались вдвоем, иногда к ним присоединялся генерал фок Дахе, который знал многое о войнах и воинах. Гоганни нравилось спрашивать и слушать, но сегодня герцог Надорэа счел себя здоровым и вышел к обеденному столу, спугнув спокойную радость и убив вкус сырного супа. Генерал фок Дахе остался с назойливым, как остаются в заслоне, позволяя армии отступить, только Сэль не нравилось, когда один закрывает многих, и Мэллит была согласна с подругой.

Девушка смотрела на два огонька – истинный и призрачный, не желая спускаться в общие комнаты и слушать ненужное, но в дверь постучали прежде, чем догорела свеча.

– Извини, – сказала подруга, – приехали из Альт-Вельдера. У тебя родилась сестричка, а мама рада, что Эйвона не убило, но к нам не приедет, потому что ей надо привыкнуть к мысли, что он здесь сидит и говорит глупости. Я была права, хотя ничего хорошего в этом нет, потому что, когда думаешь о неприятном, лучше ошибиться. Понимаешь, я очень боюсь, что мама решит себя принести в жертву сразу нам и своей совести, потому что ей стыдно, ведь Эйвон вернулся, а она совсем не рада. Вот когда мама из-за него плакала, все было в порядке.

– Почему? – спросила гоганни, желая сразу и понять, и прервать чужую печаль.

– Потому что для мертвого ухажера она не могла ничего сделать, а для живого может, и тогда ему будет хорошо, а маме плохо. Однажды мне купили очень красивые туфли с голубыми лентами, страшно неудобные, только Цилла этого не знала и сунула их в печку. Мне было жаль папеньку, потому что он зря потратился, и сами туфли немножко тоже, ведь их так ни разу и не надели. Если бы я встретила мастера, который эти туфли сшил, мне было бы перед ним неловко, но останься они целы, я бы в них мучилась. Неприятный брак – это еще хуже, только мама, кажется, решила мучиться.

– Ты очень расстроилась? – на всякий случай Мэллит взяла подругу за руку. – Все плохо?

– Пока нет, – вздохнула Сэль, – но мне надо идти и говорить с Эйвоном. Если я буду одна, выйдет очень долго, и я могу не выдержать и сказать то, что говорить дурно и невежливо. Ты пойдешь со мной?

– Конечно, но разве будет от меня польза? Или я должна что-то подтвердить?

– Как захочешь… Вдвоем проще сбежать, а без тебя мне придется господина Надорэа заткнуть. Это не самое хорошее слово, зато оно подходит.

– Я пойду с тобой. Когда тебя не было, мне помогал уходить генерал фок Дахе, но разве можно говорить о таком при чужих? Даже Роскошная, когда хотела отругать первородную Ирэну, меня прогоняла.

– Да, так порядочнее. Ее величество тоже говорила с теми, кому требовалось вправить мозги, наедине, но нам не надо, чтобы Эйвон поумнел. Нужно убедить его сидеть здесь, пока маме не объяснят, что с герцогом Надорэа будет хорошо только кому-то вроде герцогини Фельсенбург, если она в самом деле такая, как рассказывает Руперт. Когда будет можно сказать, что Эйвон здесь, я напишу графине Савиньяк, чтобы она поговорила с мамой, у нее получится. Пошли.

– Пошли, – повторила Мэллит, покосившись на свечу в лапках бронзовой куницы. Как просто дать зарок каждый вечер смотреть в огонь, но порой приходится уходить прежде, чем он погаснет.

– Мы можем пойти завтра, – негромко сказала Сэль. – Прости, что я к тебе ворвалась.

– Ничего. Не будем откладывать неприятное, иначе оно станет расти.

Они перешагнули лежащего за порогом Маршала и спустились лестницей, по которой проходило и зло, и добро. Кот за ними не последовал, он понимал, что хозяйка не стремится ни в кухню, ни к садовой двери. Возле комнаты герцога Надорэа подруга вздохнула и поправила воротник.

– С плохими людьми проще, – сказала она, – их можно прогнать, даже выходцев, и от этого не становится стыдно.

Сэль постучала дважды и назвалась, за дверью зашуршало и стукнуло. Герцог Надорэа запирался сразу на ключ и на крюк, хотя к нему приходили, лишь когда без этого было не обойтись.

– Селина! – воскликнул облаченный в коричневое хозяин. – И вы, милое дитя, прошу вас. Но что привело двух юных особ в столь поздний час в мою обитель? Надеюсь, не произошло ничего дурного?

– Мама прислала письмо, – объяснила Сэль. – Она по просьбе графини Савиньяк и графини Ариго гостит в замке Альт-Вельдер. Это очень далеко, и сейчас туда не проехать из-за снега, а потом все начнет таять, так что других писем не будет до середины весны. Мама очень рада, что вы живы и остановились у нас, она бы вам сама все объяснила, но ей пришлось спешить, потому что уезжал гонец к генералу Ариго. Мама успела написать только мне, чтобы я попросила вас задержаться.

– Могу… Могу ли я увидеть ее письмо?! Я не смею молить о праве прочесть посвященные мне строки, только увидеть!

– Я его сожгла, мы привыкли сжигать письма, когда жили при дворе, но я могу отдать вам футляр. Он очень красивый и на нем изображен замок, где мама сейчас.

– Вы ангел! Но как жаль, как невозможно жаль, что письмо погибло, хотя я понимаю… Дорак и его приспешники не оставили нам выбора, мой кузен тоже сжигал письма, даже самые невинные. Страшные времена порождают страшные привычки, и они остаются с нами навеки, но расскажите же о вашей прекрасной матушке! Все, что можете вспомнить и что не является тайной.