Река времен. Артисточка

Все шло своим чередом. Настя с Григорием работали, дети учились. Володя по-прежнему жил у Шепелевых, только уже непонятно то ли на правах родственника, то ли квартиранта. Правда, чем больше взрослели девочки, тем чаще Володя стал ездить в командировки. А в тридцать девятом году и вовсе перевелся в Куляб – небольшой припограничный город. Дескать, там открыли свою Потребкооперацию, работников не хватает, а у него там большие перспективы. «Девчонок стесняется», – подумала Настя. Но особо удерживать не стала. «Понятно, взрослый парень, ему уже и жениться давно пора, а живет в проходной комнатке, даже девушку привести некуда. А там, в Кулябе, глядишь, что и сложится у него с личной жизнью» – Надеялась она. У нее теперь и за Володю болела душа, как за своего ребенка, или племянника. Так прикипела к нему душой за то что в тяжелое время был рядом с ней, сочувствовал ее беде, помогал чем мог, и не только деньгами.

Но, и переехав в Куляб, Володя не забывал Шепелевых. Перед каждой командировкой на день-другой, а то и больше останавливался у них. Надо было выбивать товарные вагоны и оформлять документы на погрузку, на провоз, а это, как известно, одним днем не делается. Целыми днями мотался с бумажками по разным конторам, а вечерами, как купец из сказки выспрашивал, кому что привезти из России. По приезду тоже первым делом спешил к Шепелевым с гостинцами, и задерживался не на один день: надо было найти машины для перевозки товара, кое-что развести по Сталинабадским магазинам. Потому и за квартиру продолжал платить, как квартирант, несмотря на Настин протест.

– Какие деньги, помилуй! – возмущалась Настя. – Ты у нас теперь гость дорогой. И без того избаловал нас подарками.

– Тетя Настя, это я за свое место плачу, чтобы вы его никому другому не сдали. Где бы я перебивался, пока документы оформляю? Не на вокзале же ночевать?

– Да что там сдавать! Самим уже тесно становится. Девчата уже совсем взрослые, Вовку стесняются. Он, пока тебя нет, на твоем месте теперь спит. А ты вроде бы уже и свой, родной. В тесноте – не в обиде, можно и потерпеть. Эти деньги тебе и самому сгодятся, да и матери надо помочь. Как она там одна с двумя девчонками перебивается. – сокрушенно покачала головой Настя.

– Она не одна. С ней тетя Тамара.

– От этого не легче. Что две бабы могут? Мужика-то в доме все одно нет. А без мужика в доме ох как тяжело, это я уж сама испытала.

С боем сошлись на половине суммы.

II

Девочки, вытянувшиеся и похорошевшие, уже в конце тридцатых, когда им уже было по 14-16 лет, вечерами бегали через дорогу в Дом Красной Армии, выстроенный на месте Дома дехканина на танцы, в кино, в театр или просто в парк, высаженный вокруг Дома Красной Армии, куда по выходным собирался весь Сталинабад. Здесь была танцплощадка, на которой играл военный духовой оркестр, магнитом притягивающий молодежь.

– Пока не окончите школу, чтобы и думать не смели ни о каких парнях! – частенько наставлял их Григорий.

А сам старался, как мог, наряжал своих девочек. Конечно, не так как хотелось бы, потому что в магазинах к тому времени все товары исчезли, и редкой удачей было, если удавалось купить какой-нибудь отрез. Приходилось то из Настиного что-нибудь перешить, то сшить кому-нибудь исполу[3 - Исполу – на половинных началах, вместе с другими.], когда заказчик расплачивался за работу отрезом. Но девочки его всегда были одеты на зависть всему городу. Теперь они, как и когда-то Настя стали законодательницами моды в городе. И когда они прогуливались по аллеям парка, ухажеры, которым не было отбою, так и вились вокруг них, как пчелы над медом. Но чаще всего их, как верный Цербер, на прогулках сопровождал Володя, если был в городе. Его никто и никогда не просил об этом, но он считал это своей обязанностью. «Как это девочки пойдут одни в город? А если кто обидит?», – искренне недоумевал он на Настины извинения за неудобство для него.

И когда Володя не был в командировке, у девчонок был настоящий праздник! Тут уж можно было быть на все сто процентов уверенными, что их пропустят на танцплощадку. С ним, взрослым и солидным, одетым в модный полувоенный френч, сшитый Григорием, девчонок пропускали безо всяких проволочек.

– Это мои сестренки, – степенно объяснял он контролерше.

И та пропускала их, благосклонно кивая головой. Уж очень серьезным и надежным выглядел Володя, несмотря на его возраст.

Если Надя уже могла позволить себе танцевать, то Люба, весь вечер сидела на скамейке внутри танцплощадки. Она во все глаза смотрела, кто, как и с кем танцует, чтобы завтра все это рассказать и даже показать своей неразлучной подружке с первого класса Ирке Стариковой, которой дорога на танцплощадку пока еще была заказана. Во-первых, из-за того, что ее некому было провести, а во-вторых, потому что на танцы ее ни за что бы не пустил отец. Виктор Степанович был каким-то большим партийным начальником, и считал, что его дочке не место на таких мероприятиях. Он и на школьные вечера пускал ее только под присмотром мамы.

А мама у Ирки Стариковой была культурная. Сразу видно, что из «бывших», как охарактеризовала ее Настя после первого же знакомства. Дома у Стариковых стояло пианино, и тетя Лена – Иркина мама сама обучала дочку музыкальной грамоте. Она предлагала давать уроки и Любе, но та то ли из-за излишней скромности, то ли оттого, что считала, что у нее нет слуха, отказалась. А вот Надя сама напросилась на эти уроки.

Тетя Лена очень хвалила Надю, говорила, что у нее абсолютный музыкальный слух, чувство ритма и удивительные вокальные способности. Она не только настаивала на дальнейшем серьезном музыкальном обучении, но и отвела Надю в младшую группу самодеятельного кружка песни и танца при Доме Красной Армии, где сама работала аккомпаниатором.

На танцплощадке Любе приятно было ощущать себя в полнейшей безопасности от беззастенчиво разглядывающих ее парней, приятно было перехватывать завистливые взгляды девушек, которые откровенно злились, что из-за какой-то малолетки простаивает свободный кавалер. Иногда Любочке хотелось, как и Наде, потанцевать, но когда какой-нибудь осмелевший парень все-таки подходил, чтобы пригласить ее, Володя сурово отвечал:

– Девушка не танцует!

Некоторые начинали задираться:

– А ты кто такой, что тут указываешь?

– Старший брат!

– Ну, тогда понятно, – и потеряв всякую надежду, отходили.

– Ну, чего ты? – обижалась Люба. – Я бы потанцевала.

– Твое время еще не пришло, – отрезал Володя.

– А зачем тогда взял меня на танцы? – капризничала Люба.

– Чтобы не скучно было за Надей смотреть.

Люба, немного подувшись, успокаивалась, понимая, что Володю, как старшего брата, нужно слушаться. И вообще, если бы не он, то она бы сюда вообще не попала.

Когда Володи не было, обязанности надсмотрщика за сестрами возлагались на подраставшего Вовку.

– Иди, присмотри за девчонками. Да чтобы ни шагу от них, понял? – строго наказывал ему Григорий. – Если кто пристанет, пулей за мной.

Гриша и сам понимал, что на Вовку надежды было мало. Его бдительность запросто можно было усыпить и мороженным, но это все же лучше чем отпускать девчонок одних. Но Гриша заблуждался. Никакое мороженое в борьбе с Вовкой не помогло бы.

Сестры не любили ходить в парк с Вовкой. С ним и на танцплощадку не пройдешь на зависть всем подружкам. Оставалась только возможность потолкаться вокруг нее, поглазеть на танцующие пары, или просто погулять по аллеям парка. Девочкам было стыдно от ровесников и ровесниц, что их «пасет» мелочь пузатая, да при этом за их спиной еще строит зверские рожи потенциальным ухажерам, видимо с целью их устрашения. Девочки покупали ему мороженое с уговором, чтобы он исчез и ничего не говорил дома. И совсем не потому, что им требовалось избавиться от его всевидящего ока для чего-то запретного, а скорее для того, чтобы заранее задобрить его и чтобы он не насочинял ничего про них, потому что знали, что дома он наврет с целый короб того, чего и в помине не было. Но никакое мороженное в борьбе с Вовкой не помогало. Чаще всего такие прогулки заканчивались тем, что вечером он все равно нес родителям небылицы про сестер:

– Любка сбежала от меня, и в кустах обнималась с Борькой Проскуриным, а Надька с Колькой Митюхиным целовались. – Ехидно докладывал он Григорию.

– Чего ты врешь! – возмущались девчонки, гоняясь за ним по всей квартире.

Плохо же ему приходилось, если им удавалось поймать его! Но как бы то ни было, им еще целый час приходилось оправдываться перед родителями в том, чего на самом деле не было. Родители, зная шкодливый характер сына, искусника на всякие проказы, верили девочкам. Но для острастки лишний раз провести воспитательное внушение не мешало. И девочки на неделю, а то и на две лишались воскресных прогулок в парке.

Как-то совсем незаметно пришло Настино время переживать за них, как бы кто не вскружил девчонкам головы. Беспокоиться, и впрямь было о чем. Дочки выросли красавицами.

В Наде Настя все больше и больше узнавала себя молодую. Так же, как и Настя в юности, Надя читала запоем. Была девочкой мечтательной и увлекающейся. Увлекающейся настолько, что в девятом классе, когда проходили «Войну и мир» Толстого, она до такой степени была покорена образом Наташи Ростовой, что категорически решила поменять свое имя:

– Зовите меня Наташей! – решительно заявила она дома.

Настя, смеясь над ее фантазиями, согласилась.

– Хорошо, доченька. Наташа, так Наташа. Лишь бы не горшком называть, да в печь не сажать.

Григорий же возмутился:

– Что за глупости! И ты туда же – потакаешь ее выдумкам!

– Пусть хоть в детстве помечтает девчонка. – Отговаривалась Настя, вспоминая, как она, начитавшись французских романов, представляла себя то герцогиней, то королевой.

– Жалко тебе что ли? Начнется взрослая жизнь, и все мечты закончатся сами собой.

И сначала вроде как в шутку дома стали называть ее Наташей, а через год уже никто и не называл ее иначе. Под впечатлением первого бала Наташи Ростовой Надя, воображая себя кружащейся в вальсе, все с большей страстью отдавалась миру искусства. Она и сама была как порыв радостного, солнечного ветра. Так Надя и стала Наташей.

То ли под влиянием своего кумира Надя-Наташа преображалась, то ли уж так дано было ей самой природой, но чем старше она становилась, тем более в ее облике и каждом движении проявлялось что-то неизъяснимо изысканное, романтическое. Казалось, она взяла от родителей все самое лучшее. От Насти – внешность и стать настоящей казачки, от Гриши – музыкальную одаренность. Наташа была натурой увлекающейся, знала много стихов, любила декламировать их, очень хорошо пела, танцевала. И внешность ее вполне соответствовала этому образу. В ней смешались вместе славянская красота и изысканность Эллады. Белоснежная кожа, по-восточному миндалевидный разрез глаз, прямой нос, брови вразлет – как напоминание с берегов Адриатики о прабабушке-гречанке. А вьющиеся белокурые волосы цвета созревшей пшеницы, бездонность голубых глаз выдавали истинное славянское происхождение.

Люба та была проще, приземленнее старшей сестры. Не было в ней той возвышенности и одухотворенности, что в Наташе. Не давалась ей и способность заучивать стихи, в отличие от Наташи, которая знала их такое множество наизусть, что могла применить эти знания практически к каждой жизненной ситуации. Она сама признавалась, что ей достаточно было два раза прочитать, и все это откладывалось у нее в голове навсегда, как книга на полке. Не давались Любе и танцы. Глядя с каким изяществом Наташа кружится в вальсе, Люба еще больше убеждалась в своей бесталанности и чувствовала себя ни больше, ни меньше «коровой на льду». Но ее совершенно не мучили муки ревности оттого, что сестра – особенная. Она, чуждая романтическим порывам, искренне восхищалась старшей сестрой, но в силу своей скромности даже помыслить не могла следовать ее примеру. Наташа для нее была как кумир, которым можно только восхищаться, но ни в коем случае не ставить себя рядом. Лицом Люба выдалась в Настю, только вот ростом не удалась. Слегка полноватая, этакая аппетитная пышечка, словно сошедшая с полотен Рубенса. Она стыдилась своей полноты, и это было еще одной причиной искреннего преклонения перед Наташиными достоинствами. Но полнота совсем не портила Любу, а, напротив, придавала некоторой пикантности. С небесно голубыми глазами, с тяжелой, соломенной косой, Люба была тоже неотразимо хороша, но только совсем другой красотой – по-домашнему теплой и уютной. И характер был под стать ее облику: кроткая, покладистая, послушная во всем. В то время как Наташа витала в романтических грезах, Люба стала незаменимой помощницей по дому для Насти. Ее не тяготила никакая домашняя работа. И увлечения в отличие от Наташи у нее были совсем другие – весьма приземленные. Люба, очень привязанная к отцу, все свое свободное время проводила с ним: помогала шить, заодно обучаясь его мастерству. Ей очень нравился этот спокойный кропотливый труд. С детства обшивавшая кукол, она и подростком уже пыталась сама, конечно, не без наставлений Григория, сшить себе то юбку, то сарафан.

– Правильно, дочка, учись, – хвалила ее Настя. – Это всегда в жизни пригодится. Отца не будет, будешь себя и деток обшивать.

А уж как Григорий был рад, что будет, кому оставить свою науку! У Наташи только танцы и песни на уме, ее и за машинку не усадишь. Вовке, тому бы только озорничать, да футбол с пацанами гонять, да и мал он еще и неусидчив для обучения. Только одной Любе и по душе его ремесло.