Город-мираж

Серега еще долго лежал, боясь пошевелиться, чтобы, не дай Бог, разбудить или насторожить бабку лишним движением. Он думал, думал, думал…

В три часа утра, когда ни в доме, ни за окном не слышно было ни звука, кроме размеренного храпа бабки, Серега встал, и, не включая света, как был, в одних трусах, нырнув в тапки, в полной темноте на цыпочках, тенью прошмыгнул в прихожую. Там, с гвоздика на стене на ощупь нашел ключи от Матрениной квартиры, которые всегда висели у них, и аккуратно, без единого звука открыв дверь, проскользнул в подъезд. Прикрыв за собой дверь, постоял немного, переводя дух и прислушиваясь, не проснулась ли бабка. За дверью было тихо. Тогда он бесшумно спустился этажом ниже, открыл дверь…

В квартире было темно, душно, и почему-то остро пахло каким-то лекарством. «Настойки пила, – догадался Серега. – Вот сволочь! А завтра с утра будут звонить: «Аидочка, девочка, помоги, умираю»… Серега ужаснулся от этой мысли. Вернее, от одного слова «завтра», и сердце в груди вдруг бахнуло с такой силой, что он даже прислонился к стене, чтобы не упасть… Свет уличного фонаря сквозь незашторенные окна едва пробивал темноту ночи. Серега постоял немного, успокаивая сердце и привыкая к темноте и вони от немытых стаканов, окурков, немытого тела, мочи… Тетя Галя спала на Аидином диванчике. Это почему-то до ярости взбесило Серегу. «Вот вонючка! Свою постель всю обоссала, еще и на Аидину завалилась!» Ему было больно и обидно, что их любовное ложе опоганено, словно пьяная тетя Галя пыталась растоптать его любовь, и у него отпали всякие сомнения в праведности задуманного им дела…

На грязном, липком столе, среди грязной посуды, пузырьков от каких-то лекарств и окурков, Серега отыскал кухонный нож, осторожно вспорол матрас в ногах у Галины, которая спала пьяным, беспробудным сном…

Вата никак не хотела загораться. Ему пришлось помучиться. Он растеребил сбившийся комок, поискал бумажку, взглядом наткнулся на висевший на стене отрывной календарь, оторвал несколько листочков, засунул их в середину встрепанной ваты и поджег. Потом осторожно, чтобы не разбудить тетю Галю, потянулся, чтобы закрыть плотнее форточку. В этот момент тетя Галя, словно почувствовала движение воздуха, зашевелилась и даже что-то нечленораздельно и пьяно закричала. Серега в ужасе застыл. Липкий, противный пот струйкой стекал по ложбинке на спине прямо в трусы. «Все, кранты»!..

Но, прокричав что-то нецензурное, она, так и не проснувшись, перевернулась на другой бок. Серега немного постоял, посмотрел, как начала тлеть вата. Потом вышел, плотно закрыл за собой дверь в маленькую кухоньку, и так же крадучись вернулся в свою квартиру. Только тут он почувствовал, что сильно замерз. Его бил такой озноб, что все тело ходило ходуном, и зубы стучали то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Он замотался с головой в одеяло, и еще долго не мог согреться, чутко прислушиваясь к каждому шороху и звуку, и старательно принюхиваясь, по-звериному поводя ноздрями…

Бабка поднялась в семь часов. Потоптавшись без дела на кухне с полчаса, она куда-то ушла. Потом зачем-то ненадолго вернулась, и опять торопливо ушла. «За ключами приходила», – догадался Серега, но с постели не встал. Около часа бабки не было, и Серега даже задремал: бессонная ночь взяла свое. Потом бабка ворвалась домой и бесцеремонно начала тормошить Серегу.

– Дай поспать хоть в субботу. Мне же не на работу, – притворился Серега крепко спящим.

– Сережка, беда! Галька сгорела! – бормотала перепуганная насмерть бабка, теребя Серегу.

Из подъезда уже доносились встревоженные голоса соседей: бабка не плотно прикрыла дверь.

– Как сгорела?! – сел Серега на кровати, изображая неподдельный испуг.

– Ох, я вчера, как в воду смотрела… Заснула, видать, с сигаретой, матрас загорелся, всю ночь, наверное, тлел… Угорела насмерть! Давай, Сереженька, вызывай Аиду. Как еще пожар не полыхнул, не знаю. Дом весь мог бы сгореть. Не иначе, Бог нас всех уберег. Давай, давай, звони Аиде-то, я их телефона не знаю. Надежде я уж позвонила – едет, и пожарников вызвала.

– А что, сильно горит?

– Да нет, уже ничего не горит. Соседи помогли. Там дыму было больше. От дыма она, видать, и угорела. Матрас только и обгорел, да диван немного.

– А зачем же тогда пожарников вызывала?

– Да я со страху и пожарников, и милицию вызвала… Ох, беда с этими алкашами! Я пойду, а ты звони, звони Аиде-то…

Серега не стал спускаться к соседям. Ему было страшно идти туда, хотя очень тянуло. Казалось, что он что-то забыл, не так сделал, оставил какие-то следы… Он позвонил Аиде на городской с сотового, оделся, умылся, пошел на кухню, разогрел чайник и сел пить кофе, поглядывая в окно. Наконец-то пошел снег, которого так долго ждали в этом году. Тяжелыми мокрыми комьями он налипал на голые, черные ветви деревьев, кустов, белым скорбным саваном уже прикрыл неприглядные следы человеческой цивилизации. Только кое-где из-под его скатерти-промокашки еще выглядывали бутылки, не собранные утренним рейдом бомжей, да бугрились пакеты. Во двор гигантской радостно-красной божьей коровкой осторожно вползла пожарная машина, с жадностью слизывая с дороги россыпи белоснежной сахарной пудры и оставляя после себя грязно-бурую жижу. «Какая гадость! – уныло подумал Серега. – Почему так устроено, что человек несет в этот мир только мерзость, грязь и разруху?» Следом за пожарными подъехали и менты. «Не пойду, – решил он, – Вызовут, если понадоблюсь. Надо поменьше маячить там». Пожарники вскоре уехали, видно, делать им было нечего. А менты остались. Через полчаса приехала Аида с родителями на старом обшарпанном «Жигуленке», а почти следом за ними – баба Надя – Галькина мать. Серега, немного помешкав, все же спустился вниз. Тетя Галя лежала все там же, на диванчике, но уже с головой накрытая простыней…

– Еще один! Любопытство разбирает? – недовольно пробурчал милиционер. В небольшой квартирке было не протолкнуться.

– Это внук мой, – заступилась за него бабка, как главный свидетель происшествия.

Менты опрашивали перепуганную Аиду.

– Вы проживали с потерпевшей?

– Постоянно не проживала, но часто у них бывала, ухаживала за ними…

– А вчера были?

– Днем была, а в четыре часа уехала.

– Кто это сможет подтвердить?

– Я могу подтвердить, – вскинулась бабка.

Серегины расчеты полностью оправдались. Милиция, опросив соседей и родственников, уголовного дела не стала заводить. Чего его заводить, и так все понятно. Следов поджога не обнаружено, да и кому оно надо? Велика птица, чтобы ее поджигать! Сколько алкашей так сгорают… В квартире ничего не пропало и не сгорело, не считая матраса, одеяла, постельного белья, да дивана. Все же, Сереге пришлось понервничать. Молодой опер, пока старший писал протокол, что-то высматривал в квартире, а потом вдруг спрашивает:

– А чего это у нее на календаре уже 22 декабря? А сегодня только 15. Подозрительно… Для чего она раньше времени листки оборвала?

– Вчера 14 было, я хорошо помню. Сама отрывала листок, – удивилась и Аида.

У Сереги внутри все похолодело и предательски затряслись руки…

– Да не загружайся ты, – беззаботно отмахнулся старший напарник, – для туалета, наверное…

– Странно. И очаг возгорания почему-то в ногах. Она что ногой сигарету держала?

– Во, Пинкертон на мою голову! Да брось ты заморачиваться! Сидела, курила, уронила сигарету, а сама дрыхнуть завалилась, вот очаг в ногах и оказался. Пьяная же была. Все понятно…

Аида все эти беспокойные дни была занята: надо было отмыть и привести в порядок квартиру, готовить поминки. Это и хорошо. Конечно, Серега и не собирался ей ничего рассказывать, но так хоть было время успокоиться и прийти в себя. Особых угрызений совести и вины он не чувствовал Просто было не по себе и какая-то каменная тяжесть давила на сердце, не отпускала. Утешало одно: теперь Аида, наверное, привезет назад старую Матрену. А, может быть, и сама переедет, не будет мотаться на два дома, и все будет, как прежде…

Пашку на похороны матери из зоны не отпустили. Похороны прошли спокойно. Не было ни слез, ни истерик, и валерьянка осталась невостребованной. Одна только баба Надя – мать Галины, словно спохватившись, заплакала, когда гроб опускали в могилу.

Новый год справляли с Аидиными родителями и сестрой Нино. Тогда же и объявили, что подали заявление в ЗАГС. Этому предшествовало какое-то совершенно глупое противостояние. Оказалось, что к этому времени Аида ждет ребенка, но оставлять его не хочет. Серега возмутился: как, убить его ребенка?! Выходит, зря он мечтал о сыне? Может быть, это единственное, что он оставит после себя на этой земле? Нет, так нельзя! Нельзя убивать в человеке мечту! Аида отнекивалась разницей в возрасте, Борисом, неустроенностью…

– Скажи честно, ты Пашку боишься? – вдруг догадался Сергей.

Аида только кивнула в ответ.

– Глупенькая, запомни раз и навсегда: я тебя никому не дам в обиду, а тем более своего сына. Никто и никогда не посмеет обидеть вас даже словом, поняла? И ничего не бойся, все будет нормально!

Новость о браке особо никого не обрадовала.

– А жить как будете? – хмуро спросил Арсен – отец Аиды.

– Как? Нормально жить будем. Я сварщиком на заводе работаю. Зарабатываю вроде бы неплохо…

– Нет, он спрашивает, где будете жить? – продублировала Роксана мужа, плохо говорившего по-русски.

Серега замялся:

– Пока еще не решили. Квартиру снимать, наверное, будем.

Большую свадьбу собирать не стали. Перед самой свадьбой Мать Аиды – Роксана, ошпарилась самогонкой. Стала разливать только что согнанную, еще дымящуюся из трехлитрового баллона по бутылкам, а баллон в ее руках ни с того, ни с сего лопнул. Обварила грудь, живот, руки – смотреть страшно, живое мясо! В больницу, конечно, обращаться не стала: начнут опрашивать что, да как, еще в милицию дело передадут. Лечилась дома сама, как могла. Так что, не до свадебной пышности всем было. Непривычно тихо, без танцев и песен отметили в доме родителей Аиды – бывшем бараке, разделенном на квартиры, это событие. Бабка от своего так и не отступилась: не пришла на свадьбу. «Ну, и ладно, обойдусь и без тебя», – злился на нее Сергей.

Цены за наем квартиры подпрыгнули до заоблачных высот. Пришлось Роксане идти на поклон к бабке Лиде – старухе, над которой они взяли опекунство за то, что та подписала свою квартирку на Аидину сестру Нино. Старуха была разобижена на все семейство. Обещали взять к себе, а вместо этого привезли какую-то чужую старуху. Еле уговорили старую Лидуху пустить к себе на постой Аиду с мужем. Целыми днями обиженная старуха ругала Аиду, на чем свет стоит. Все ей было не так, и не эдак. А уж когда своим полузрячим, но цепким глазом заметила, что Аида ждет ребенка, вообще из себя вышла:

– Вы что же, опекунство надо мной взяли, чтобы издеваться? Мне, старой, покой нужен, а твой выродок будет мне тут день и ночь орать? Ну, уж нет, погодите, устрою я вам! – грозила она, потрясая сухонькими кулачками. – Подожгу себя, как твоя свекровка, люди-то догадаются, что это вы меня довели. Не отмоетесь от позора…

– Баб, ну что ты такое говоришь? Ну, не сердись, мы к маме уйдем, когда я рожу, – пыталась образумить Аида старуху.

Серега, стиснув зубы, молчал, но внутри все кипело: «Выродка, говоришь? Ну, я тебе устрою выродка!». Он уже знал, что у него будет сын. В своих мечтах он учил его первым шагам, носил на закорках, играл в футбол, ездил с ним на рыбалку, за грибами. А самое главное – запускал воздушного змея. Змей обязательно будет веселым, радостным, разрисованным ярко и празднично, с длинным хвостом из цветных тряпочек. Такой, чтобы люди, взглянув на небо, ахнули от его красоты. Он до сих пор помнит, как остро завидовал Шурке, когда дядя Толя – его отец, мастерил змея, а потом неуклюже и смешно бегал с ним по полю, высоко, как цапля, поднимая ноги, а Шурка радостно смеялся над ним. А когда змей взмыл в небеса – застыл с открытым от восхищения ртом. И как потом возвращался домой – гордо неся змея, и всем прохожим хвалился: «Это мой папа сделал!» Сереге очень хотелось, чтобы его сын также гордился им, как Шурка когда-то…