Три жизни жаворонка

– Я не смогу сказать, Оль. Я не смогу. Я боюсь.

– Ну давай я скажу, что ли?

– Нет, нет… Я лучше сама… Только не сейчас. Потом, чуть позже… Сейчас мне просто смелости не достанет. У меня внутри все дрожит от страха, Оль. Даже соображать не могу. Нет, я понимаю, что все это неправильно, что я ужасно себя глупо веду, но… Не могу я маме сказать, не могу! Поверь мне, Оль!

Оля вздохнула, посмотрела на нее с сочувствием. Но что-то еще было в этом сочувствии, что-то похожее на легкое презрение… Так смотрит сильный на слабого, попавшего в беду. Сильный, который знает, что сам никогда в такую беду не попадет. Потому что умный, потому что сто раз подумает наперед и спланирует эту беду, как счастье. Разумное счастье…

– Эх, Настька, Настька… Мы же с тобой поступать вместе хотели, в медицинский… А теперь что? Сама себе жизнь портишь, да? Жизнь матери-одиночки выбираешь? Оно тебе надо, Насть? Не поздно ведь еще… Иди сдавайся родителям, Насть! Пересиль себя, ты можешь!

– Да, Оль, все ты правильно говоришь. Я понимаю. Но… Я поверить не могу, что Никита… Что он меня бросил… Он не мог, Оля, не мог! Он же любит меня, я знаю…

– Ну, заладила! Может, и любит, разве я спорю? Да только любовь и рождение ребенка в данном конкретном случае не совмещаются, понимаешь? По крайней мере, для твоего Никиты…

– Но почему тогда он мне сразу этого не сказал? Что они не совмещаются? Он сказал, что с мамой поговорит… Что сам все решит…

– Да что он решит, Насть? Он же студент! Я так понимаю, что он пока и сам сидит на маминой шее? Что он может решить вообще? Для него это самый приемлемый вариант – просто сбежать… А тебя он с толку сбил, наговорил всякого, чтобы сбежать не мешала.

– Оль, ну ты же не знаешь ничего… И Никиту не знаешь… Почему ты так уверенно о нем говоришь?

– Да потому! Мне и знать твоего Никиту не надо, и так все ясно! Я ж в него не влюбленная, голова у меня на месте, слава богу! Ну вот скажи мне, к примеру… Он тебя просил родителям ничего не говорить? Просил?

– Ну да… Сказал, пока ничего не говори…

– Вот видишь! Ему просто надо было время выиграть, Настька! И наверняка он с этим Бобом все обсудил! Да и не только с Бобом, а со всей бригадой! Так и получилось, как они спланировали! Решили спасти его, дурака, потому что вляпался в историю с несовершеннолетней! Они ж прекрасно понимают, чем эта история попахивает… Ты пришла, а вся бригада – тю-тю! Уехали, не простившись! И чего теперь ждать? Ведь все ясно как божий день! Все я тебе по полочкам разложила!

– Да, Оль. Наверное, ты права. Но мне от этого не легче, Оль. Потому что… Потому что нельзя жить, если… Если тебя так обманывают…

– Ага, давай! Давай еще и руки на себя наложи! Пойди на станцию, под поезд упади, как Анна Каренина! Все проблемы одним махом решишь, и родителям ничего говорить не надо будет!

– Оль, ну зачем ты так… Ты ж моя подруга, Оль…

– А как еще, Настя?! Как с тобой говорить, если ты такая… наивно непробиваемая? Не я ж виновата, что тебя как нежную орхидею в семье растили, пылинки с тебя сдували… Ах, наша Настенька, ах, наш аленький цветочек! Жаворонок наш певучий, нежная душенька! Я, Насть, по-другому росла, сама знаешь. Я как чертополох, я нежностей не признаю и не понимаю. Мне вон мамке помогать надо, ребят растить, в огороде спину гнуть, чтоб зимой с голоду не загнуться! Да что я рассказываю, ты все равно не поймешь со своей колокольни…

Оля махнула рукой, отвернулась в сторону. Настя проговорила тихо:

– Да я все понимаю, Оль… Ты молодец, ты сильная и крепкая… А я другая, да… Но ведь я не виновата, что именно так все сложилось…

– Конечно, не виновата. Никто не виноват. Ты вон с мамой вчера в город поехала, нарядов накупила, во всем новом в школу пойдешь… А я, пока ты в город ездила, за швейной машинкой сидела, мамкино платье на себя перешивала. А что там было перешивать, что? Коряво получилось, конечно. Но я в этом платье все равно первого сентября пойду, и наплевать, что обо мне подумают… Потому что я чертополох, меня голыми руками не схватишь. А вот тебя схватишь, да, Настька! Схватишь, изомнешь, используешь и выбросишь! Потому что ты у нас аленький цветочек! Постоял какое-то время в красивой вазе, потом увял… Это я к чему тебе все говорю, Настька? Хватит быть аленьким цветочком, возьми свою жизнь в свои руки! Скажи матери, сделай аборт, отряхнись и живи дальше, в институт поступай… А любовей этих у тебя знаешь еще сколько будет? Считать замучаешься, при твоей-то внешности!

– Не будет, Оль. Я знаю, не будет. Я Никиту люблю. Это навсегда…

– Ох, ну вот как с тобой еще говорить, а? Хоть в лоб, хоть по лбу!

– И не надо больше, Оль, не говори ничего. Ты хорошая подруга, я тебя очень люблю, но не надо… Не говори ничего больше…

– Ладно. Не буду. Поступай дальше сама как знаешь. Жди своего Никиту, когда он за тобой вернется. Если сама мне предложила руки умыть, то что ж…

Оля замолчала, отвела глаза в сторону. Потом вздохнула, решительно поднялась с дивана, где они обе сидели, пождав под себя ноги.

– Ладно, Насть, иди домой… У меня еще дел по горло. Надо ребят на первое сентября собрать, надо ужин готовить… И мамка скоро с работы придет…

– Ты обиделась на меня, Оль?

– Да с чего бы мне обижаться? Это ведь у тебя проблемы, не у меня… Я просто пыталась тебе помочь как могла. И если ты решила по-своему… То что ж, флаг тебе в руки…

– Я еще ничего не решила, Оль. Я просто в растерянности. И мне страшно… Но, наверное, ты права, надо маме сказать. Набраться смелости и сказать…

– Так иди и скажи! Прямо сейчас скажи!

– Да. Да… Прямо сейчас пойду и скажу…

Настя поднялась следом за Олей с дивана, решительно направилась к выходу. И всю дорогу до дома несла в себе эту решительность, боясь расплескать.

Открыла калитку, вдохнула-выдохнула, вошла в дом…

Родители сидели за кухонным столом, ссорились. Подняли к ней разгоряченные лица, будто и не заметили, что она собирается им что-то сказать.

Наверное, и впрямь не заметили. Не поняли. Не до того было. Мама проговорила напористо, поведя головой в сторону отца:

– Нет, ты представляешь, Насть, что твой папочка удумал? Ему предложили место начальника участка в леспромхозе, а он отказался! И со мной не посоветовался, отказался, и все! Представляешь?

– Ирина, прекрати… Ну зачем ты… Да, я так решил, это мое дело! Не хочу начальником быть, пусть и мало-мальским… Не хочу, и все! Не мое это, понимаешь?

– Ну да, конечно… Я не хочу, я не буду… Только о себе и думаешь, эгоист несчастный! У тебя ведь семьи нет, один живешь, тебе дочь в институте учить не надо! И лишняя копейка в доме тебе не нужна! Сам себе принадлежишь, и только!

– Да, Ирин. Сам себе принадлежу. Имею право выбора. Не хочу, и все.

– А чего ты хочешь, скажи? Ни за что не отвечать, всю жизнь ходить и в небо глядеть? А что дочь в институте учить надо, тебя и впрямь не заботит?

– Отчего ж не заботит? Заботит… Поступит и будет учиться, что ж…

– А деньги? Лишние деньги нам помехой будут, по-твоему? Ты знаешь, сколько за учебу платить придется, если она на бюджетное место не поступит? Ты что ей – не отец, а чужой дядя? Не хочешь будущего для своей дочери?

– Да не такая уж там и большая прибавка к зарплате, Ирин… И потом, я и без этого хорошо зарабатываю, нам хватает.

– Тебе хватает, а мне не хватает! И дочери твоей не хватает!

– Ну пойми, не могу я выше своей головы прыгать… Я по природе своей не начальник, не умею я… Вот ты умеешь, а я не умею!

– А что ты умеешь, что?

– Просто работать, просто жить умею…

– Вот именно – просто жить! Отработал с девяти до шести и свободен, да? Можно в небо глядеть и созерцать движение облаков, слушать, как ветер шумит в кронах деревьев? Да всяк бы знал так-то жить, но только не у всякого совести хватает! Потому что у тебя еще и родительские обязанности есть, между прочим! Или ты хочешь, чтобы твоя дочь тоже одним созерцанием жила да в небо глядела? Это же ты ей все время повторяешь, что она жаворонок, что к солнцу летит! Лучше бы денег в дом больше приносил, чем всякие глупости ребенку в голову втемяшивать! Сам подумай, чему ты ее учишь? Какой она тебе жаворонок?

– Да пусть будет жаворонок… Что в этом плохого, не понимаю…

– А то! На землю глядеть надо, вот что! Потому что на небе хлеб не растет! Чтобы завтра пошел к начальству и сказал, что передумал, слышишь?