Летят перелетные птицы

– Да слышу, слышу, кто там такое хулиганство развел среди бела дня… Иду, не чуете, что ли? – послышался, наконец, недовольный сипловатый голос с другой стороны.

– Мария Егоровна, это я, врач из поликлиники, я по вызову к вам пришла!

Что-то звякнуло с той стороны калитки, и она со скрипом отворилась, явив удивленное мясистое лицо подружки Марии Семеновны.

– Это по какому такому вызову? Ты, милка, поди, попутала чего?

– Да ничего я не попутала! Это ваша соседка, Мария Семеновна, вам вызов врача организовала. А мне что, я обязана, если вызов поступил…

– Ахти, окаянная! Да кто ж ее просил-то? Хоть бы упредила заранее, что ли… Ты уж извини, милка, мне вроде как и без надобности…

– Что значит, без надобности? Хотите, чтобы я ложный вызов оформила? – плеснулось из нее легкое невольное раздражение, отчего полное лицо старухи вдруг поплыло в испуге.

– Ой, а у меня и впрямь, знаешь, голова сегодня будто шаром опухает… Давление, наверное, подскочило. Кажись, магнитную бурю обещали, а?

– Не знаю. Дайте мне в дом пройти, Мария Егоровна. Мне вас осмотреть надо, запись в карточке сделать.

– Да проходи, проходи, конечно… Только я это… Беспорядок у меня, не обессудь…

Двор у Марии Егоровны был – хозяйству Марии Семеновны не чета. Все чистенько, ухожено, дровяная поленница под крышей аккуратная, хоть картину с нее рисуй. Высокое крыльцо под ногами не скрипнуло, добротные двери будто сами собой отворились.

Ступив в орущую телевизором кухню-прихожую, она усмехнулась понимающе, ткнувшись глазами в причину старухиного смятения. На столе, в окружении тарелок с пирогами-соленьями, нагло хозяйничал объемистый пузатый графинчик с темной жидкостью, наполовину опорожненный. Дух от графинчика шел самый что ни на есть крепко алкогольный, даже носоглотку от него перехватило.

– Та-а-а-к, Мария Егоровна… Опять выпиваем, значит? Давление, говорите, подскочило? Голова шаром опухает?

– Так я это… Я же маленько, чисто для душевного удовольствия да для аппетиту. Это ж не просто так, это настойка лекарственная, с калгановым корнем. Хочешь попробовать?

– Нет уж, спасибо… Да вы хоть понимаете, что с вашей гипертонией вообще спиртного ни грамма нельзя? Как вас лечить, если вы такие удовольствия себе позволяете? Хотите, чтобы на фоне алкоголя инсульт случился? Тем более, организм не молодой, сами должны понимать…

– Да понимаю я, милая, все понимаю! А только как не выпить, коли тоска берет? Вчера дочка со внуками приезжала, картошку всю выкопали, а сегодня у меня тоска…

– Да отчего ж тоска-то? Наоборот, помогли вроде…

– Ой, да ну их… У меня опосля их приезда всегда стряс происходит.

– Стряс? Какой стряс?

– Ну, это когда сильная переживательность на нервной почве душу сотрясает… Да как ты не знаешь-то? Грамотная, а умных слов не знаешь!

– А… Вы, наверное, стресс имеете ввиду…

– Да какая разница? Я ж говорю – они табуном набегут в выходные, а я маюсь потом. Как не выпить от маеты-то?

– Ну, и в чем состоит ваша маета?

– Да как тебе объяснить, и сама не знаю… Вроде и хорошо все, и дом вот подправили, и на огороде все культурно стараются обустроить, а только… Понимаешь, будто уже и не хозяйка я здесь. Будто и не мой это дом, а дача их городская. Они и сами между слов проговаривают – все дача да дача. Чем больше под дачу обустраиваются, тем больше я им мешаю. Ждут, когда я совсем копыта откину. Как тут мыслями не замаешься да от тоски не запьешь?

– А по-моему, вы все это себе напридумывали. Знаю я вашу дочь, и внуков ваших знаю, вместе в школе учились. Вполне нормальные ребята.

– Да кто ж спорит, милая? Конечно, нормальные. А только я им больше не нужна, им участок мой нужен. Я ж вижу, как они планы всякие рисуют, новый дом строить хотят. И глаз от охоты горит, и меня пока девать некуда. Ай, да что там говорить… Знаешь, я иногда Семеновне-то завидую. Живет в своей хибаре, и никто на нее не зарится, и смерти невольно не ждет. Когда захочет, тогда и помрет Семеновна-то. Ее воля. А я…

Всхлипнув, старуха сотряслась крупным тяжелым туловом, прикрыла ладонью лицо. Потом, вдруг опомнившись, подняла на нее влажные, размытые хмелем глаза, спросила быстро:

– А чего это тебя вдруг Семеновна вызвала? Поплохело ей, что ль?

– Да. Давление подскочило. Она вчера весь день на огороде провела, картошку копала. Одна, без помощи. Так что неизвестно еще, кто из вас должен кому завидовать. Кстати, она просила вас к ней зайти.

– Ой! Так чего ж это я… Тогда я побегла к ней, что ль?

– Как это – побегла? Дайте я вам хоть давление померяю!

– Да леший с ним, не надо! Ты запиши там в своих бумажках, как у вас полагается, чтобы порядок соблюсти, а я уж побегу, ладно? Жалко мне Семеновну-то, одна совсем…

На улицу они вышли вместе. Переваливаясь с боку на бок, Егоровна заковыляла тяжелой утицей через дорогу, забыв от торопливости попрощаться. Ей же предстоял долгий путь – через переулок на другую улицу, до самого ее конца, к новому адресату. По дождю, по хляби, мимо серых мокрых заборов. С грустными мыслями в обнимку.

Нет, и в самом деле, неужели оно того стоило – семь лет зубрежки, стараний, бессонных ночей, обмороков в анатомичке? А вспомнить хотя бы ту одержимость, которая обуяла и ее, и маму с папой относительно поступления после школы именно в медицинский? Казалось тогда, вся жизнь на этом сошлась. Почему? Что за гордыня местного сельского разлива ими тогда захороводила? Наверное, само по себе слово «врач» поманило – захотелось приобщиться к «высокому». Мы, мол, простые люди, а дочка у нас не абы как, с высшим медицинским образованием жить будет. Как на долгие семь лет впряглись в это сильно платное медицинское, так до сих пор не могут опомниться. Зато шею в гордыне тянут – выучили, мол, не отступились…

Вопрос только – зачем? С какого боку тут приобщение к «высокому» состоялось? Ну, врач, ну, терапевт… И что? Эка невидаль – полдня по вызовам бродить, бабулькам давление мерить, потом еще полдня на приеме сидеть… Нет, зарплата у врача для сельской местности ничего себе, конечно, вполне приемлемая. А только, например, ее одноклассница, парикмахерша Танька Селиванова, в своей «Моднице» гораздо больше зарабатывает! И в тепле весь день обретается, бреет-стрижет себе под музычку, и никакие вялые старушечьи животы ей пальпировать не приходится. И мимо серых заборов изо дня в день ходить – тоже.

Ее вообще в последнее время стала вдруг жуткая оторопь настигать – неужели все это с ней навсегда? Древнее здание поликлиники, неуютный кабинет на первом этаже с наполовину закрашенным белой краской окном, заборы, дворы родного села Одинцово? Пардоньте, поселка городского типа Одинцово, хотя ничего городского в нем нет? Неужели вся жизнь здесь пройдет, и не будет больше ничего?

Ответ для этой оторопи был один – да, именно так, ничего не будет. А что, собственно, еще и быть должно? Все уже вроде как состоялось, и вполне прилично. Диплом, работа, замужество, однокомнатная квартира в серой блочной пятиэтажке, что стоит на той самой единственной «городской» улице. Ну, может, детей еще запланировать… По возрасту вроде давно пора. А только… Не хотелось как-то о детях думать в этом безысходном контексте «уже состоявшегося». Не хотелось, и все! О чем-то другом думать хотелось. О…несостоявшемся, наверное. Какое оно на вкус и вообще что за предмет такой, это несостоявшееся в «уже состоявшемся», она и сама точно не смогла бы определить. И вообще… О каком таком несостоявшемся можно вести речь, будучи коренной жительницей села Одинцово? Простите, поселка городского типа Одинцово?

Она вдруг поймала себя на том, что идет очень быстро. Распалила себя грустными мыслями и чешет по улице, уткнувшись глазами в землю. Замедлила шаг, скинула капюшон, отерла ладонью влажную шею в вороте куртки. Ого, а дождь-то перестал! Наверное, давно уже. Вон, и жиденькое солнце выглянуло, разогнало серые тучи. Интересно, надолго ли?

Подняв голову и подставив ладонь козырьком ко лбу, глянула в небо. В самой вышине, будто навстречу солнцу, красиво плыл косяк диких уток. Показалось даже, как уловило ухо тревожный зовущий крик, и сжалось сердце тоскою… Счастливые вы, глупые птицы! И она бы вот так…улетела. Только – куда? Кто и где ее ждет? Ее место здесь, безысходно и навсегда «состоявшееся». Нет, и впрямь, пора детей заводить, чего уж…

Ворота во двор дома по следующему адресу вызова были распахнуты настежь. Посреди – гора толстых березовых чурбаков и звук топора вкупе с характерным ядреным «кхеканьем», доносящимся откуда-то из глубины двора. Точно, мужичок наяривает, дрова рубит. Крепкий, жилистый, в засаленных брезентовых портках и майке на голое тело. Сейчас маханет топориком, и полешко аккурат ей под ноги полетит…

– Извините! Можно я вас оторву от работы на минутку? – звонко проговорила она, невольно делая шаг назад.

Распрямившись, мужичок уставился на нее удивленно, потом, надрывно кашлянув, потер лапищей лоснящуюся от пота грудь. Хотел что-то сказать, да снова зашелся кашлем, взглядывая на нее в крайнем смущении.

– А вы, наверное, врач, да? – наконец просипел он, тюкнув топорище в оставшуюся половинку чурбака.

– А вы, наверное, больной Кузин, к которому этого врача вызвали? Так надо полагать? До прихода врача решили порезвиться немного?

– Это вы про дрова, что ль? Ну так… Все равно же с ними когда-то управляться надо, с дровами-то… А врача я не просил, это Валька вызвала, жена моя. Говорил ей – не надо, так разве с ней, с настырной, поспоришь… С работы, наверное, в поликлинику позвонила. Простите, неловко вышло, при нашей бедности да такие нежности. Еще и врача на дом… Ну, Валька, ну, зараза…

– Ладно. Идемте в дом, я вас осмотрю. А насчет неловкости… Если уж вам так неловко, могли и сами на прием в поликлинику подойти.

– Я? Сам? Ну да… Я сроду по вашим больницам не таскался, еще чего! Да на мне пахать можно, какие приемы-поликлиники?

– Понятно, понятно… Идемте. Температуру давно мерили?

– Еще чего! У нас и градусника в доме отродясь не было. В нашей семье все мужики, как кони, здоровые. И поликлинику вашу я в гробу видал, честнее слово.

– Хорошо. В гробу так в гробу. Покажите мне, где можно руки помыть.