Волосы Береники
– Нет!
– Ну нет так нет. На нет и суда нет. А если да, так и жди суда. Во как сказанула, ага?
Да, сказанула Томка. Как в воду смотрела. Если да, так и жди суда. Точнее – кары небесной за семейный комфорт, в который забрела по несчастью, а получилось по любви. А главное, все произошло так неожиданно…
В тот день им дипломы вручали, в торжественной обстановке. Потом вся институтская группа вывалилась на улицу, соображая на ходу, в какое место пойти обмыть это событие. Сбились в институтском дворике в кучку, галдели, дурачились, потом двинулись в сторону ближайшего кафе. Вдруг Ника услышала за спиной:
– Ника… Ника, постой…
Она застыла как соляной столб. Можно было не оборачиваться, потому что и так было ясно, кто ее окликнул. Только у Антона был такой голос, нервный и ломкий, она бы не спутала его ни с каким другим.
Кто-то из однокашников тронул ее за плечо, кто-то заботливо глянул в лицо – что с тобой? Она вяло махнула рукой – идите, мол, я догоню. Но уже знала, что никого не догонит. Чувствовала, как сзади подходит Антон. А когда он положил руки ей на плечи, чтобы развернуть к себе, сглотнула волнение и даже попыталась улыбнуться. Пусть, пусть он увидит ее улыбающейся. Потому что у нее все хорошо. И даже произнесла довольно непринужденно:
– Ой, привет!.. Какими судьбами? Не ожидала тебя увидеть.
– А я ожидал. Тебя. Я знал, что ты сегодня диплом получаешь. Пойдем, мне надо тебе сказать.
– Куда пойдем?
– Да все равно куда. Поедем ко мне домой.
– К тебе? А что твоя мама скажет? Вот уж она обрадуется, увидев меня!
– Мама на даче. Я ей дачу купил, она сейчас там живет.
– Ух ты, молодец какой. Дачу маме купил. И как это тебе удалось-то, интересно?
– Ник, перестань… О чем мы сейчас говорим, смешно, правда. Пойдем. Мне так много надо тебе сказать.
– Я замужем, Антон.
– Я знаю. Я тоже женат. И что? Разве что-то от этого изменилось?
– Все, все изменилось.
– Не обманывай себя, Ник. Ничего не изменилось. Я по-прежнему люблю тебя, а ты меня. Да что говорить, ты же сама все понимаешь. Пойдем, я всего на неделю вырвался. Наврал, что мать заболела. Пойдем, Ник…
И она пошла за ним, как привороженная. Ни одной мысли в голове не было. Никаких извинений и объяснений не хотелось.
Скорей бы, иначе умереть можно. Такси. Знакомый двор. Дверь подъезда захлопнулась. Первый этаж. Второй, третий. Звякнули ключи в дрожащей ладони Антона. Замок поддался легко… Все, все! Больше нет ничего на свете! И никого нет, кроме них двоих! И слова «потом» тоже нет! Потом – будь что будет…
«Потом» наступило очень быстро, будто и не было за плечами недели. Что – неделя? Всего семь дней. За неделю никто ничего не поймет, не заподозрит. «Почему так поздно вернулась, Ника? Случилось что? Нет, Сева, все в порядке. Подруга заболела, надо было помочь…»
А Маргарита Федоровна даже и этого не спросила. Глядела на нее так, будто рентгеном просвечивала, усмехалась. Но не злорадно, а себе на уме усмехалась. Так, как она умеет. Нике было неловко и стыдно, и приходилось отводить глаза. Одним только себя и успокаивала: неделя прошла – и всё, и всё. И больше ничего не будет. Никогда. Что такое – неделя? Всего семь дней, как семь смертных грехов. Она украла из жизни всего неделю. Самой стыдно, да. Казните, закидайте камнями, виновата. Но что делать, если так вышло?
Через месяц Ника поняла, что беременна. И пришла в ужас. Выходило, что не только неделю она украла. И непонятно было, что ей со своим интересным положением делать. И дальше врать, что ли? Доброму Севе врать? Маргарите Федоровне?! Нет, нет. Это просто невозможно. И посоветоваться не с кем. Разве с Томкой?..
– Ну делов-то! Я думала, и впрямь какое горе случилось, – легко махнула рукой прилетевшая на ее зов Томка. – Не признавайся, да и все. Рожай. Что тут еще обсуждать?
– Я так не могу, Томка.
– Да они никогда не узнают – ни Сева, ни свекровка твоя!
– Да, не узнают. Но я буду знать. Как я буду жить с этим? Нет, я не могу.
– Ой, не усложняй, а? Любишь ты все преувеличивать. Да окажись я на твоем месте, ни минуты бы не раздумывала. Знаешь, как мне нужен ребеночек, чтобы в новом статусе закрепиться?
– Так роди.
– Ага, легко сказать. Не получается у меня. И налево сходить не получается, моего мужа в этих делах не обманешь, он все сто раз проверит и перепроверит. А тебе, можно сказать, свезло. Кто тебя в обмане заподозрит? Никому и в голову не придет. Рожай, ни о чем не думай.
– Не могу. Нет, я все расскажу, во всем признаюсь. Сначала Маргарите Федоровне, потом Севе.
– Ну признаешься, и дальше что? Кому от этого лучше будет? Тебе? В любом случае лучше не будет. О себе надо думать в данном случае, только о себе. Вот учу тебя, учу… А ты одно талдычишь.
– Я не смогу с этим обманом жить, Томка.
– Ну и дура. Такая дура, каких свет не видывал.
– Да, Томка, ты права, я дура. Но не могу, не могу…
Она долго не решалась начать трудный разговор с Маргаритой Федоровной. Извелась, похудела, да еще и ранний токсикоз напал, выворачивал организм наизнанку. Маргарита Федоровна, видя ее страдания, спросила сама:
– Ты беременна, Ника?
– Да… Да. Я беременна, Маргарита Федоровна.
– Нет, я не понимаю. Почему такой голос трагический? Ты что, не рада?
– Я не от Севы беременна. Рассказывать ничего не буду, да это вам и неважно. Простите, так получилось. Я Севе сегодня скажу. Я знаю, он не простит, но я скажу.
– Не вздумай.
– Что?!
– Что слышала. Не вздумай ему ничего говорить. Поняла? Рожай!
– Но, Маргарита Федоровна?!.
– И никаких «но». Будешь рожать, я сказала!
И лицо у нее было такое, что Ника даже втянула голову в плечи и отпрянула, повторив испуганно:
– Что вы говорите, Маргарита Федоровна?.. Я ж объясняю…
– А не надо мне ничего объяснять. Это я тебе сейчас объясню, моя дорогая. Дело в том, что у Севы не может быть детей. Не может, понимаешь? Он в детстве свинкой с осложнением переболел, и мне врач сказал. Но Сева об этом не знает, поняла? Я от него скрыла. Так что – рожай.
– Я не могу.
– Можешь. Сделай его счастливым, Ника.
– Но это же нечестно, Маргарита Федоровна! Это… Это подло, в конце концов.
– Подло? Нет, дорогая, ты не права. Я люблю своего сына и хочу, чтобы он был счастлив. Пусть даже таким способом. И не смотри на меня своими глазищами! Сама будешь матерью, тогда поймешь.
– Но как же?.. Мы-то с вами будем об этом знать… Как же мы-то?
– Да нормально. Мы с тобой будем сообщницами, вместе перед богом на скамью подсудимых сядем. Нет, не так… Я возьму на себя половину твоего греха. Вместе ведь легче его нести? Ничего, Ника, прорвемся.
– Какая же вы, Маргарита Федоровна… Вот всего ожидала от этого разговора, только не этого!
– А я вся такая непредсказуемая, такая противоречивая вся. Ты разве этого не поняла еще, моя рыжая прэлесть? Ладно, давай замнем. И все, больше ни слова о настоящей правде. Нет ее, понимаешь? Есть только радость от того, что ты, моя дорогая, беременна. Хочешь, я тебе морковного сока сделаю? И творожка со сметанкой? А то на тебя смотреть страшно – такая испуганная.
– Нет, не хочу… Вообще есть ничего не могу.
– Надо, Ника. А хочу не хочу… Про это забудь пока.
– Я даже не знаю, что вам ответить, Маргарита Федоровна. Растерялась как-то.
– А ты не теряйся, мы ж все решили.
– Значит, вы предлагаете ложь во спасение?..
– Фу, Ника. Терпеть не могу этих пошлых расхожих выражений. Как штамп в любовном романе – фу!
– Но ведь все равно – ложь.
– Да, ложь. Конечно, ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой. Она в конце концов побеждает ее, понимаешь? Перерабатывает с годами в полноценную и счастливую правду. И все, и хватит об этом, чего переливать из пустого в порожнее? Скажи лучше… кто еще о твоей секретной беременности знает?
– Томка знает… Я с ней советовалась. Мне страшно было с вами заговорить.
– Ну нашла с кем советоваться. Да, если Томка знает, это плохо, конечно. Придется ее от дома отвадить.
– Как это – отвадить? Поссориться, что ли?
– Ну это уж не твоя забота. Это я возьму на себя. В конце концов, могу я себе позволить хоть иногда воспользоваться классикой отношений и проявить свекровкину зловредность?
– А… как вы ее проявите?
– Да не знаю еще. Подумаю. Например, скажу твоей подруге, что уводить мужа и отца из семьи – это некомильфо. И что двери нашего дома перед ней закрыты. По-моему, она должна оскорбиться, как думаешь?
– Думаю, да. Она и на меня обидится тоже. Я знаю.
– Вот и хорошо. Томка – не велика потеря. Пусть она своей жизнью живет. Тем более ведь на самом деле – некомильфо.
Томка и впрямь обиделась, исчезла из Никиной жизни. Да и не до Томки ей потом было. Токсикоз так сильно разыгрался, что пришлось в больницу лечь. И роды были трудные.
Сева всю беременность суетился над ней, как безумная клуша, сиял счастливыми глазами. Когда рожала, караулил под окнами роддома, чуть не выл от тревоги и страха. Потом, когда маленького Матвея домой привезли, совсем обезумел от счастья. Маргарите Федоровне даже пришлось осадить его немного:
– Знаешь что, сынок дорогой? Я понимаю, конечно, как ты счастлив, но пора бы и честь знать, то есть задуматься о добыче хлеба насущного для семьи.
– Что ты имеешь в виду, мам? Я и так вроде.
– Да, вот именно, вроде. А надо не вроде, надо по-настоящему. Ну вот что ты к чужой фирме, к чужому делу прилип, а? Пашешь за всех, а они прибыль получают. Давно пора свое дело организовать. Ты же готовый предприниматель… Этот, как его?.. Слово забыла…
– Я металлотрейдер, мам.
– Да, он самый и есть! Ты же в этом деле собаку съел.
– Так я и сам думал. То есть и без твоих бесценных советов давно уже все решил, мам. Да, буду создавать свое дело. Просто я не думал, что именно сейчас…
– А когда? Именно сейчас и давай. И вместе с Никой. Зря она, что ли, красный диплом получила? Да еще аккурат в той области, в которой ты работаешь? Пусть кормит Матвея до года, а потом – вперед. Муж да жена – одна сатана, и в совместном бизнесе тоже. А я с Матвеем буду сидеть. Бабка я или кто? Давайте, давайте. Пора уже достойные деньги зарабатывать и загородным домом обзаводиться, нам с Матвеем свежий воздух нужен!
Так все и пошло – с легкой руки Маргариты Федоровны. Они с Севой действительно оказались «одной сатаной», то есть понимали друг друга с полуслова. Поначалу совместный бизнес не очень клеился, но у кого и что получается поначалу, когда суммарных налогов больше, чем самого дохода? Да и сам доход уходил на развитие предприятия. Трудно быть предпринимателем-металлотрейдером, это бизнес особенный, непубличный. Надо вместе сидеть и соображать, как одному клиенту выстроить логистику по доставке перфорированного листа, а другому отгрузить шлифованный лист с отсрочкой или ждать полной оплаты. Клиент ведь детские горки делает, а городские власти с ним не рассчитались. Или как правильно составить складскую программу на следующий месяц… Да всяких трудностей было – не перечесть. Потом ничего, втянулись, увлеклись. Все стало получаться, первые достойные сделки пошли, первые деньги образовались. Дом начали строить…
Хороший дом получился. И бизнес шел неплохо. И Матвей вырос крепким здоровым мальчиком.
* * *Ника вздрогнула от голоса Маргариты Федоровны – та спускалась со второго этажа:
– Все сидишь, на мужиков своих любуешься? Ну-ну. Хорошие мужики, качественные. Ишь, заигрались, будто и торопиться им некуда. Пора идти разгонять, по-моему. Большого мужика дела ждут, а маленького тренер в спортивной школе.
Ника смотрела на свекровь и улыбалась. Не могла окончательно вынырнуть из давнего, вдруг нахлынувшего.
– Ладно, чего я тут с вами?.. Мне ехать пора, – деловито глянула на часы Маргарита Федоровна. – Сейчас такси подойдет, пойду к воротам. До вечера, Ника.
– А зачем такси? Сева бы вас отвез.
– Да ну! Что я, сама не в состоянии добраться, куда мне надо? Ладно, все, я ушла.
Ника видела в окно, как Маргарита Федоровна бодро зашагала по дорожке к воротам, как обернулась к Севе, выразительно постучав красным ногтем по циферблату часов. Да, и в самом деле, заигрались отец и сын, пора и честь знать. Тем более Матвей и не завтракал еще. Надо успеть впихнуть в него хотя бы пару блинчиков.
Сева и Матвей ворвались в столовую запыхавшиеся, краснощекие. Сева проговорил на ходу:
– Я быстро в душ. А ты давай, Матвей, собирайся, иначе везде опоздаем. У меня тоже сегодня встреча с клиентом.
– Сейчас, пап, я быстро. – Матвей ринулся наверх, перепрыгивая через две ступеньки.
– Матвей! А завтракать! – окликнула сына Ника.
– Да я быстро, мам. Я успею.
Сева вскоре вернулся, уже одетый, свежий и причесанный. Сел за стол, попросил деловито:
– Налей-ка мне еще кофейку.
– Так остыл уже. Давай новый сварю?
– Нет, не надо. Знаешь, какой самый вкусный на свете кофе?
– Какой?
– Который пьешь утром, в своем доме и в компании с любимой женой. Пусть он будет холодный, неважно.
– Ух ты!.. Хорошо сказал. Спасибо.
– За что?
– За любимую жену.
– А ты что, разве сомневалась? Неужели я позволил тебе в этом сомневаться? Когда я успел маху дать?
– Успел, выходит. Потому что работать надо меньше, а дома бывать больше.
– О как заговорила. Уж тебе ли не знать про мою работу. Я понимаю, если б ты всегда была той самой домохозяйкой, которую хлебом не корми, а дай поворчать на тему свободного от работы времени. Но ведь ты у меня жена-многостаночница, Фигаро здесь, Фигаро там!
– Я потому и многостаночница, мой дорогой, что у меня есть ежедневный выбор. Захочу – буду активной бизнес-леди, захочу – буду домохозяйкой.
– Ага, понял. Тебя на рабочее настроение свобода выбора вдохновляет. Кстати, о рабочем настроении. Ты сегодня кем будешь? Домохозяйкой или активной бизнес-леди?
– Сегодня? Домохозяйкой, пожалуй. Что-то на меня в последнее время жуткая лень напала.
– А когда изволишь на фирме появиться? У нас ведь проблема, ты знаешь. Надо с Ларисой что-то решать. Я думал, ты сама с ней поговоришь. У меня рука не поднимается приказ об увольнении подписывать. А надо…
– Да не надо ничего решать, Сева! Лариса – отличный главный бухгалтер, дело свое знает. Пусть работает.
– Да, но характер у нее… Весь коллектив перебудоражила. Хамит, ни с кем не уживается. Ей дело говоришь, а она волком смотрит! Мне иногда кажется, еще немного, и она кого-нибудь укусит.
– Тебе кажется, Сева. Ты просто ее не понимаешь, вот и все.
– А я ее понимать должен?
– А ты как думал? И понимать должен, и принимать такой, какая она есть.
– Да ничего я такого не должен! Чего ради? Мне нормальная рабочая атмосфера в коллективе нужна, а не ясельная группа с капризными детишками.
– Между прочим, если ребенок капризный, это значит, он умеет своего добиваться. А Лариса как раз из таких. Да, характер у нее неуживчивый, зато дело свое хорошо знает.
– Но она мне хамит на каждом шагу! А я этого терпеть не могу. Не хамить же ей в ответ. Тем более она какая ни есть, а женщина. Да я вообще способностью к хамству не обладаю, ты же знаешь!
– А ты не горячись, Сева. Ты отнесись к человеку спокойно. Да, она груба, она может ответить очень жестко, но по-другому она просто не умеет. Типаж такой, понимаешь? Природа. Штучное исполнение. Она ж не виновата.
– Так у всех природа… У всех штучное исполнение. Но это не значит, что можно позволять себе вольности на каждом шагу. Сдерживаться надо, уметь себя в руки взять.
– А против природы не попрешь, Сев. Ну, сдержится она пару раз, не выпустит наружу свой темперамент, накопит внутри… А потом такое выдаст, что никому мало не покажется. Нет, нельзя ей себя сдерживать. А что делать, такой человек.
– Ой, ладно, не буду в этот спор ввязываться. Знаю, что он ничем не закончится, к общей истине мы не придем. Нет, я иногда совсем тебя не понимаю, Ника… Что за пристрастие вечно всех оправдывать. Тебя послушать, так все на природу можно списать! Если человек хамит, значит, по природе такой, и ничего с этим не сделаешь, принимай его и понимай. А если я не хочу ни принимать, ни понимать? Имею право?
– Имеешь, Сева, имеешь. Но природу человеческую ты этим не переделаешь. Природа в принципе не создает плохих людей, и тем более нет ни у кого права их распределять по оценочно-комфортному признаку.
– Ладно, сдаюсь. Иначе мы просто погрязнем в твоей философии. Да, Лев Николаевич тебя бы точно одобрил, да…
– Какой Лев Николаевич?
– Какой, какой! Толстой Лев Николаевич! Ты ведь и от меня сейчас требуешь непротивления злу насилием! И с этим тоже… С новеньким менеджером. Тоже уволить его не дала! Хотя следовало бы! Такого клиента из-за него чуть не потеряли!
– Но мальчик только после института, не знает еще ничего…
– Хороша постановка вопроса – после института не знает ничего! А зачем тогда пять лет в институт ходил? Сама-то слышишь, о чем говоришь?
– Я слышу, Сева. И знаю, чему нынче в институтах учат. То есть, по сути, ничему и не учат. Он ведь даже не знал, как платежное поручение выглядит. И о программе учета только понаслышке имел представление.
– Ну так и я о том же!
– Зато он способный мальчик, я сама его всему научу. Из него толк будет, я знаю. Он же не виноват, что в институтах нынче не учеба, а профанация типа «отвяжись». Он хороший, Сев.
– Ага. Типаж – природа, штучное исполнение. Понятно. Можешь не продолжать.
– Я очень рада, что тебе понятно.
– Да ну тебя…
– А вы что, ссоритесь, родители? – прозвучал за их спинами голос Матвея.
Они и не слышали, как сын подошел. Увлеклись. Глянули на него удивленно.
– Ты когда-нибудь слышал, чтобы мы ссорились? – спросил Сева, глядя с улыбкой на Матвея.
– Нет, не слышал. Но вы так громко спорили.
– Спорить – это одно. А ссориться – это другое. Мы с мамой часто спорим – это да. Зато никогда не ссоримся. Усвоил?
– Вполне. Да я просто так спросил, пап. А еще я спросить хотел… Что мне бабушке на день рождения подарить? Может, мне ее на футбол сводить, а? Денег на билеты дадите?
– Ну насчет футбола я очень сомневаюсь, конечно, – насмешливо протянула Ника, глядя на Севу.
– Хм… а почему нет? – не поддержал ее Сева. – Вдруг ей понравится? Она у нас дама темпераментная, заразится футбольным азартом, начнет свистеть и ногами топать. А если еще банку пивка ей подсунуть, немецкого, холодненького. Да не одну.
– Сев, не увлекайся, – быстро метнула Ника свой взгляд с лица сына на лицо мужа. – Не учи ребенка плохому. И не надо с ним говорить в таком тоне о бабушке.
– Да ладно… – глянул Матвей на мать снисходительно, – чего ты, в самом деле?.. Во-первых, я умею понимать папин юмор. Во-вторых, бабушка бы такой юмор правильно заценила. В-третьих, я уже не ребенок, мам! Мне тринадцать лет, между прочим.
– Ешь, не ребенок. Папе давно пора по делам ехать. А подарок для бабушки потом обсудим.
– Кстати, ты не займешься этим вопросом? – повернулся к ней Сева. – Если уж ты сегодня домохозяйка. По-моему, самое домохозяйское дело и есть – по магазинам шастать.
– Ладно, займусь… А что купить-то в подарок бабушке? Хоть примерно?
– Не знаю. Тебе виднее.
– Ничего себе… Ты же сын! Ты должен знать.
– Да ну… Она давно уже перелюбила меня на тебя. Вот и давайте меж собой с подарками разбирайтесь, девочки. А мне что? Мне некогда.
– Хм… Как папа смешно сказал – перелюбила! – глянул на Нику Матвей, округлив глаза. – Это как, мам? Это хорошо или плохо?
– Это замечательно, Матвей, – ответил сыну за Нику Сева. – Это, знаешь, такой особенный случай, возможный только в отдельно взятой семье. Игра природы, штучное исполнение обычно типичных взаимоотношений.
– А я не хочу, чтобы мама меня на кого-нибудь перелюбила…
– Если не хочешь, значит, не перелюбит.
– А ты хотел?
– А меня и не спрашивали… – рассмеялся Сева, озабоченно взглянув на часы. – Но если честно, я не очень сопротивлялся. Ладно, хватит болтать. Давай, ешь свои блинчики и погнали. Я и правда везде опаздываю.
Оставшись одна, Ника медленно вышла на крыльцо, потянулась, высоко задрав голову. Небо было чистым и ясным, день опять обещал быть жарким.
Вообще, странная погода для конца августа – тихо, безветренно, солнце шпарит почем зря. Непривычно как-то. В конце августа полагается приятная прохлада, начинающийся листопад, запахи вкусной грибной земли после ночного дождя и легкие паутинки в хрустальном воздухе. И где это все? Куда делось? Природа передумала жить по своему циклу? И радости нет никакой от затянувшейся на весь август жары, так же, к примеру, как от зажившегося в доме гостя – вроде неплохой человек и никому не мешает особо, но скорей бы уехал.
А может, август и ни при чем? Будет осень, не денется никуда – подумаешь, днем позже, днем раньше. Просто настроение такое – неустойчивое. И на душе тревожно, кошки скребут. Нет, с кошками-то как раз все понятно, сама себе память разворошила, никто не заставлял. И давнее чувство вины нашло лазейку, выползло на свет божий, потребовало внутреннего с ним диалога. Любит оно подпитываться мучительным внутренним диалогом, хлебом не корми. Прикрикнуть на него, что ли? Кулаком погрозить? Все ведь давно переговорено. Как тогда Маргарита Федоровна ей сказала? «Ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой»? Да, любовь побеждает ложь, перерабатывает с годами. Вот и молчи, треклятое чувство вины, нельзя меня привлекать к ответственности за давностью лет. Амнистия мне вышла, понятно? И вообще, пора ехать за подарком любимой свекрови.
Ника решительно повернулась, вошла в дом. Через полчаса она уже выезжала за ворота, соображая на ходу, в какое место податься. Вспомнила вдруг, что на въезде в город открылся большой претенциозный торговый центр, и отзывы о нем вроде хорошие. Вот и отлично, и замечательно. Можно не тащиться в душный центр города, не торчать в пробках. Лишь бы там парковка была приличная.
Все сложилось довольно удачно. В здании торгового центра было малолюдно и прохладно, и музыка в магазинчиках-бутиках играла тихая и достойная, и не попалось ни одной нахально-навязчивой продавщицы. Научились, наконец, не навязываться.
В подарок Ника присмотрела старинный серебряный перстень с темным гранатом – свекровь любила такие вещи. Говорила, что серебро мудрее золота хотя бы потому, что не бахвалится и в цене уступает ему дорогу. Бахвальство выскакивает вперед, суетится и бьет себя в грудь, истощая душевное равновесие, а мудрость не хлопочет, но смотрит со стороны, исполненная достоинства. Вот бы еще серьги в комплект подобрать… Чтобы достоинства было больше.
Ника хотела посоветоваться с Севой, но телефон у него все время был занят. Что ж, можно и подождать, когда освободится, в кафе посидеть. Интересно, а кофе у них какой? Судя по запаху – вполне приличный.
И кофе не подвел, и пирожное с вкраплениями свежих фруктов тоже понравилось. И диванчики в маленьком кафе вполне комфортные, можно даже откинуть голову на высокую спинку, закрыть глаза… Посидеть, послушать приятную расслабляющую музыку. Не перекус, а настоящая медитация получилась.
Но внутри опять шевельнулось что-то. Будто сигнал тревоги: открой глаза…
Открыла. И что? И ничего. Пустое кафе, бармен за стойкой застыл угодливым изваянием в ожидании очередного посетителя. Официантка тщательно протирает соседний стол влажной салфеткой. Откуда тревога взялась? Вот же странные ощущения, с утра покою не дают…
Ника снова закрыла глаза и вздрогнула, поняв, откуда пришла тревога. Официантка! Так сильно на Томку похожа… Но ведь ерунда, откуда здесь Томке взяться? И вообще, чего вдруг о Томке вспомнила? Сколько лет прошло. С той памятной, тщательно спланированной Маргаритой Федоровной «обиды» они и не виделись, разошлись по своим дорогам.
Прищурилась, разглядывая официантку. А чего разглядывать, если та спиной к ней стоит? Нет, не Томка… Томка бы себя до такого безобразия не довела. Спина квадратная, талия отсутствует. Стрижка дешевая. Да чтобы Томка… Да никогда… Но откуда взялось это щемящее в груди знание, неприятное узнавание? Неужели и впрямь?..
Вот официантка протерла стол, повернулась. И в упор глянула на Нику исподлобья. И так и ожгло внутри – Томка! Да, это она! Да не может быть!.. Помяни с утра лихо, а оно уже тут как тут. И прямо к ее столу направляется…
– Привет, Ника. Узнала меня, да? Я думала, не узнаешь.
Томка так же усердно принялась протирать и ее стол, мельком глянув на бармена. Ника, сглотнув удивление, проговорила тихо:
– Да, я с трудом… Том, это правда ты? Так изменилась, и не узнаешь… А что ты здесь делаешь, Том?
– Не видишь, что ли? Работаю.
– Здесь?! Ты здесь работаешь официанткой?
Томка отпрянула, глянула почти с ненавистью. Хотя, скорее, это было затравленное отчаяние, сверкнувшее через накопленную слезу. Нике стало ужасно неловко за свой вопрос, и она засуетилась с вежливой жалостью: