Сияние первой любви

Но внутренние призывы на голову не подействовали, рука уже потянулась в кармашек сумки, где лежал телефон. Кликнула номер офисного секретаря Алины, и та ответила сразу, протянув нараспев:

– Да, Татьяна, я слушаю…

– Привет, Алина. Слушай, тут такое дело… Даже не знаю, как сказать…

– Ой, да можешь не говорить, и без того все понятно!

– Что тебе понятно, Алин?

– А то и понятно… Головушка с похмелья болит, да? Вчера ведь все хорошо набрались, я одна была хорошей девочкой, трезвой как стеклышко. И потому вовремя на работу пришла. Твой звонок уже третий, между прочим… И можешь дальше не продолжать, я все понимаю – прийти не можешь, завтра оформишь отгул задним числом… Я права, Тань? Ведь права, я знаю.

– Ну… В общем…

– Понятно. Скажи мне спасибо, что избавила от ненужных и натужных объяснений.

– Спасибо, Алина.

– Да на здоровье.

– Слушай, а Михаил Романыч… Он же меня потеряет…

– Не потеряет. У него тоже голова болит. Сегодня в нашем государстве объявлен экстренный выходной по причине всеобщей головной боли. Так что можешь отлеживаться со спокойной совестью. Да и мне хорошо. Если уж пошел такой праздник, и я тоже от всех отдохну. Отлеживайся, Тань! Пользуйся моим добрым характером!

– Да. Буду отлеживаться. Еще раз тебе спасибо.

– Спасибо мне много… Шоколадку завтра неси. Я молочный люблю, с орехами.

– Принесу, Алиночка, принесу, – пообещала поспешно Татьяна. – Две шоколадки принесу. Все, пока…

Таня нажала на кнопку отбоя, резво подскочила со скамьи. Значит, все-таки Озерки! Сама судьба голосом доброй Алины подсказывает. Теперь главная задача – пройти к зданию офиса незамеченной. Надо же как-то на стоянку прокрасться, машину забрать и – вперед…

* * *

Утренних городских пробок к этому часу почти не было, так что удалось быстро выехать на окраину и помчаться в сторону Озерков. По шоссе километров сто, потом по проселочной дороге еще пятьдесят. Часа два уйдет на дорогу – и это в лучшем случае. Помнится, проселочная дорога была в те далекие времена неважнецкой. Или сейчас уже новую проложили? Поглядим, поглядим. Главное, вопросов самой себе лишних не задавать, если уж поехала. Не надо анализировать – зачем поехала, для чего. Будем считать, что эмоция всем движет, безрассудная и дурная. Хотя и ее тоже в приличную форму можно облечь – к примеру, совесть заела, и Таня решила бабушкину могилу в Озерках навестить… А что! Вполне даже уважительная цель поездки! Ни разу ведь на могилу к бабушке вместе с родителями не собралась, все боялась чего-то, отнекивалась…

Оно и понятно, чего боялась. Казалось – только приедет, и память из каждого переулка накинется, начнет сердце грызть… Вон там с Сережей гуляли, а вон там просто стояли, прощаясь…

Нет, все-таки правильно она решила – надо Сережу найти. Положить конец этой сердечной незавершенности, пусть больше не мучает. Потому что это глупо, в конце концов, очень глупо мучиться памятью родом из юности. Потому что мешает жить полноценно. Мужа любить мешает, в конце концов! А он ведь ни в чем не виноват, он такой хороший! Он не заслужил. Он самый лучший муж на свете, лучше не бывает. И потому, как ни поверни… Все-таки правильное она приняла решение – Сережу найти.

Интересно, какой он сейчас? Изменился сильно, наверное. Тогда был красивым парнем, а сейчас красивым мужиком стал? Сорокапятилетним! Боже, и подумать страшно! Сереже – сорок пять! Возраст для мужика самый матерый. А она? Как он на нее посмотрит, какими глазами? Была нежной девчонкой, стала сорокалетней теткой…

Теткой?! Ну нет уж, фигушки! Теткой ее никак назвать нельзя. И фигуру хорошо сохранила, в достойной худобе и стройности, и за лицом всегда ухаживала, и массажи, и маски, и все, что лицу можно и нужно, и ботокса в него вкачано ровно столько, чтобы не видеть в зеркале ту самую «тетку». Нет, это уж фигушки…

Свернув с шоссе на проселочную дорогу, Таня сразу поняла, что никакого «дорожного чуда» за эти годы не произошло. Хорошо, хоть погода хорошая, дождя нет. А то бы куковала тут, застряв надолго.

Чем ближе она подъезжала к Озеркам, тем чаще билось сердце. А вот и первые дома показались. Незнакомые, новые, обитые сайдингом. Видать, дачники любят это место. Да и отчего его не любить? Природа здесь замечательная. Леса грибные, речка чистая, с обрывистыми берегами, с камышами в затонах. Помнится, раньше в той речке раки водились, а в камышах по осени уток было видимо-невидимо. Наверное, и сейчас тоже.

Так, размышляя да вспоминая, Татьяна вкатила на центральное место поселка, гордо именуемое площадью. Раньше здесь было здание сельсовета, а перед ним – гипсовый грязновато-серый Ленин в кепке, с протянутой вперед рукой. А нынче Ленина нет, убрали, наверное. Вместо Ленина – клумба с цветами, с резедой, тюльпанами и нарциссами. И никого. Как вымерли все. Народ, где ты? Ау…

Таня вышла из машины, прошлась немного, размяла затекшие ноги. Вздохнула, посмотрела кругом, в очередной раз переспросила себя – зачем приехала? У кого и что спрашивать будет? Кто тут может помнить Сережу Рощина, который когда-то давным-давно приезжал к бабушке на каникулы? Да никто и не помнит наверняка…

От досады и волнения пересохло в горле, захотелось попить воды. А вон и магазинчик неподалеку, надо зайти.

Таня открыла дверь – брякнул над головой звоночек. Из недр магазинчика показалась продавщица, которая жевала что-то на ходу. Так, не прожевав, спросила молча, подняв вверх подбородок – чего, мол, приобресть желаете?

– Воды можно? – грустно попросила Таня, разглядывая продавщицу.

– Минеральной? С газом? Без газа? – равнодушно протараторила женщина, поворачиваясь к полке с бутылками. – Литровую, половинку?

– Мне без газа… Можно литровую…

– Тридцать семь рублей! – бухнула бутылку на прилавок продавщица.

Таня к тому времени уже успела разглядеть ее более внимательно. И произнесла осторожно, боясь ошибиться:

– Скажите, а вас ведь Людмилой зовут? Правильно?

– Ну… – пожала плечами женщина, – допустим, Людмилой, и что с того?

– А фамилия у вас такая… Ой, я забыла, надо же… Что-то в ней такое ягодное, да?

– Ну, допустим… Земляникина я была до замужества. А мы знакомы, что ль? Чего-то не признаю…

– Точно! Люда Земляникина! – обрадованно всплеснула руками Таня. – Люд, а ты меня совсем не узнаешь?

– Не-е-т… – протянула женщина, внимательно в нее вглядываясь.

– Да я же Таня Клименко, я в детстве каждое лето у бабушки в Озерках проводила! Не помнишь, как вместе бегали, как в речке купались, раков ловили…

– Танька? Да неужели это ты? – недоверчиво приложила руки к груди Люда, продолжая ее разглядывать. – Да не может быть. Вот сроду бы не узнала, если б ты сама не сказала…

– Да я это, я!

– Ну, ты даешь! Да разве можно в тебе разглядеть ту Таньку Клименко… Такая стала – ну прям фу-ты ну-ты! Я еще подумала, откуда к нам в Озерки такую мамзель занесло… Будто из телевизора… А это Танька Клименко, надо же!

Таня рассмеялась польщенно. Комплимент был на сто процентов искренний, если взять во внимание ту оторопелость, с какой произнесла его Люда. Потому что лицемерие к оторопелости не успевает вовремя включиться, оторопелость всегда впереди бежит. Да и с чего бы Люде с ней лицемерить?

– Спасибо, Люд… – произнесла она тоже искренне. – Ты тоже хорошо сохранилась.

И тут же подумала про себя, что она-то как раз лицемерит, подавая ответную искренность как благодарность. Потому что про Люду с большой натяжкой можно сказать – хорошо сохранилась. То есть она даже не «хорошо», а совсем не сохранилась. Лицо грубое, неухоженное, с глубоко прорезанными морщинками от глаз к вискам и в носогубных складках, волосы паклей торчат надо лбом, под синим фартуком униформы пузо выпирает основательно-многозначительное. Зато синяя пилотка кокетливо украшена брошкой-цветочком, как последним покушением на остатки женственности.

– Да ну… – вяло махнула рукой Люда и скептически улыбнулась, отвергая ответный комплимент. – Какое там сохранилась, скажешь тоже. Видишь, как меня разнесло, хоть в зеркало не смотри. Дом, хозяйство, мама больная, трое детей… Да еще и работа эта чертова, весь день сама себе не принадлежу, пашу за гроши на хозяина… Да ладно, про меня рассказывать неинтересно! Ты лучше про себя расскажи, Танька! Что ты, как? Замужем? Дети есть?

– Да, замужем! Двое детей, мальчишки!

– Работаешь?

– Да, работаю.