Другая семья
– Вам спасибо…
– А мне-то за что?
– За то, что хорошие советы даете. Правильные.
– Да ну… Советы всегда легко давать, это ж ничего не стоит. Как говорится, чужую беду руками разведу. Ты умный, Филипп, ты сам со всеми проблемами справишься. Другое дело, что уж слишком покладистый да совестливый, духу тебе может не хватить… Всем в этой жизни угодить невозможно, помни это. Все равно кто-то обиженным останется. И на двух стульях усидеть невозможно, потому что и сам не заметишь, как сядешь посередине и упадешь. А потом вставать ой как трудно…
Лидия Константиновна вздохнула грустно и задумалась, будто вспоминала о чем-то своем. Потом вдруг спохватилась, махнула рукой:
– Опять я не в свое дело лезу, прости… Разболталась что-то не в меру. Сама удивляюсь, чего я к старости такая болтливая стала? Еще и учить тебя взялась… Чему я тебя могу учить? Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла… Ладно, не буду тебя задерживать, Филипп. Иди, если торопишься.
– До свидания, Лидия Константиновна. Выздоравливайте.
– Постараюсь, дорогой… К двадцатому точно буду в строю! Обещаю!
Сев в машину, он усмехнулся грустно. Да уж, советы давать легко, если это твоей жизни не касается. И вообще… Неужели так плохи его дела, что и сотрудники о них все знают? Но откуда? Он же никогда никому…
Нет-нет, никто ничего не знает. А Лидия Константиновна – очень проницательная особа, она тоже ничего не знает о нем, просто чувствует его настроение. Помнится, она и на Алису смотрела настороженно, когда с ней знакомилась. Наверняка свои выводы сделала. Вроде того – ну и жену ты себе нашел… Снежная королева, а не жена. Не улыбнется лишний раз, приветливостью не удостоит.
Да, кстати, как она там… Он ведь так и не позвонил ей ни разу, как из дому сбежал. Да и не должен был – они ж вроде как поссорились! И не то слово – поссорились… Как она ему сказала тогда? Мол, сам виноват, я тебе ничего не обещала? Любишь – люби себе на здоровье, я тут при чем? Господи, да другой бы мужик сразу ушел после таких слов, дверью изо всех сил бахнув. И не вернулся бы ни за что. А он… А он сидит и волнуется – как она там… Ведь звонила, а он не ответил…
А вдруг что-то случилось без него? Вдруг у Клары Георгиевны опять приступ? Или с Алисой что-нибудь ужасное произошло?
Надо ехать домой. Хватит рефлексиями заниматься, как только что сказала Лидия Константиновна. Приехать и поставить вопрос ребром – если не нужен тебе, прямо сейчас вещи соберу и уйду. И все. И точка. И точка!
Поднявшись на свой этаж, почему-то не решился открыть дверь своим ключом. Будто уже был чужой. Нажал на кнопку звонка. Ему открыла Алиса, отступила молча в прихожую. Так и стояла молча, пока он снимал ботинки, понуро глядела себе под ноги, сплетя по-бабьи руки под грудью. Потом вздохнула прерывисто, ушла в спальню…
Что это с ней? Даже слова не сказала. И вздох этот прерывистый… Плакала, что ли? Да ну, быть этого не может! Чтобы Алиса, и плакала!
Пожал плечами, пошел следом, спросил чуть небрежно:
– Что это с тобой? Странная какая-то…
– Я странная? А что во мне странного, интересно? Ты дома не ночевал, не позвонил даже, не сказал, где ты… А вдруг с тобой что-то случилось? Что я должна была думать? И я после этого странная, да? Что за эпатаж, Филипп, объясни?
Голос ее был тихим и встревоженным, даже немного с хрипотцой, будто и впрямь плакала недавно. И лицо немного опухшее, непривычно бледное. Потому и спросил по-дурацки, с явной насмешливостью:
– Неужели ты волновалась обо мне, Алиса?
– Да, представь себе! Я волновалась! И даже очень! И мама тоже волновалась…
– Ну, что Клара Георгиевна волновалась – это понятно. Но ты…
– Нет, а как ты хотел? Ты же мой муж! Ты дома не ночевал! Я, между прочим, всю ночь не спала… А ты ведешь себя, как… Будто тебе все равно… Будто я тебе совсем не нужна… Только не говори сейчас, что я сказала тебе что-то не то, что ты обиделся! Мало ли что я могла сказать! Может, у меня настроение плохое было! А ты… Да как ты мог вообще… Я же чуть с ума не сошла, я всю ночь не спала… Еще и ни на один звонок не ответил! Мама хотела в полицию звонить, в морги… Но я ей не разрешила, сказала, что мы просто поссорились… Ну нельзя же так издеваться над нами, Филипп! Ведешь себя, как глупый капризный ребенок, честное слово! Обиделся он, надо же! Пусть теперь всем плохо из-за моей обиды будет, да?
Она глянула на него в упор, и только сейчас он заметил черные круги под глазами, а в самих глазах страх и отчаяние. И лицо такое бледное, измученное бессонной ночью. Бог мой, да неужели это его Алиса? Неужели она способна на такую эмоцию? Ведь это искренняя эмоция, такую не сыграешь… Да и зачем ей играть? Никогда она лишней игрой себя не утомляла…
Жалость и нежность нахлынули на него волной – аж горло перехватило, не задохнуться бы. Кинулся к ней, упал на колени, обнял ее за талию, прижался к животу головой. И ничего не мог сказать больше, кроме одного только слова:
– Прости… Прости… Прости меня, я идиот… Прости…
Почувствовал, как ладони Алисы оглаживают его голову, как дрожат пальцы в нервной судороге. И еще сильнее сжал ее талию, и даже застонал от избытка вины и нежности. И любви…
Да, любви. Много было в нем любви, никуда не делась. Наверное, она только больше стала, сильнее.
И тут же по краешку сознания пробежала блудливая мысль – ну да, ну да… Набрался силы от Катиной любви, чтобы всю эту силу снова отдать Алисе…
В дверь осторожно постучала Клара Георгиевна, но так и не вошла, проговорила тихо:
– Ребята, идите ужинать… Я голубцы приготовила. Очень вкусно получилось…
– Да, мам, сейчас придем! – крикнула Алиса. И голос у нее был уже другой – радостный и будто освобожденный. Еще и засмеялась коротко: – Мама для тебя голубцы приготовила, не для меня… Знает, что ты их любишь… Хотя тоже всю ночь не спала. Вот теперь и оправдывайся перед ней, как хочешь!
Оправдываться не пришлось, потому что Клара Георгиевна не задала ему ни одного вопроса, ничем своего недовольства не выдала.
Ужин прошел тихо, по-семейному. Когда легли спать, Алиса приникла к нему, обвила шею руками, прошептала на ухо:
– Я так соскучилась, Филипп… Очень соскучилась…
От полноты счастья он даже не отобразил, что впервые слышит от нее такие слова. Да и все в эту ночь, можно сказать, было впервые… И все было счастьем. Счастье – Алисино искреннее желание. Счастье – что она приняла его желание с радостью. Вся ночь – сплошное счастье! А на исходе ночи она прошептала, положив голову ему на грудь:
– Я только сейчас поняла, что нам нужно, Филипп…Только сейчас… Нам ребенок нужен! Да, да, я хочу ребенка… Все равно кого – мальчика или девочку… А можно двоих… Сначала мальчика, а потом девочку! Ты как, не против?
– Я? Против? Да бог с тобой… Я так счастлив сейчас, что и сказать ничего не могу… Только тебя слушать могу бесконечно, любимая…
Он так и не заснул больше в эту ночь. Алиса спала рядом, дышала ровно. А он понял, что не уснет. Что полон сил и без сна. Тем более все равно ему рано надо подняться – куча дел впереди. День впереди! Счастливый насыщенный день! Да он горы может свернуть после такой ночи!
Долго лежал, смотрел в темноту. Плавал в своем счастье. Услышал, проснулись первые птицы, как в комнату проник робкий свет осеннего утра. И вздохнул полной грудью – как все-таки жить хорошо, господи…
И тут же слегка уколола дерзкая мысль – но ведь ты, дорогой, вроде как и прошлой ночью был так же счастлив? Когда был с Катей? Или не так?
И ответил сам себе виновато – нет, не так… Не так… И, чтобы больше не думать ни о чем, подскочил с постели, пошел в ванную, встал под холодный душ. Вот так, вот так… Пусть все сомнения и вопросы вода смоет. Пусть!
Клара Георгиевна уже ждала его на кухне с кофе и сырниками. И с жареной яичницей с беконом. Суетилась вокруг него, радостно приговаривая:
– Ешь, мой дорогой, ешь… Я тебе сегодня яичницу сварганила, знаю, что ты любишь… Хотя и вредно, да что не сделаешь, чтобы дорогому зятю угодить? Ешь… Алиса спать будет до обеда, наверное. А тебе еще работать…
Глаза у тещи сияли. Будто она была в курсе, что меж ними произошло этой ночью. А может, и правда все знала, все понимала. Материнская интуиция – вещь довольно странная. Еще ребенок и сам ничего не знает, а мать уж знает все наперед.
– У тебя телефон в сумке все время звонил, Филипп… Ты сумку в прихожей оставил. Может, срочное что-то, да я не решилась тебя беспокоить… – неловкой скороговоркой протараторила Клара Георгиевна, отводя глаза.
– Ничего страшного, я потом перезвоню… Спасибо, Клара Георгиевна, все было очень вкусно. Мне пора…
Сев в машину, выудил из сумки телефон, глянул на дисплей. Ну да, Катя звонила… Причем несколько раз, с небольшими перерывами. Будто давала этим знак – я есть в твоей жизни, я никуда не делась! Тебе придется обо мне помнить, Филипп! И моей любви к тебе помнить! И нести за нее ответственность!
Прежняя радость потухла и счастье сжалось в размерах, будто усовестившись. Еще и тревога странная образовалась внутри – будто произойти что-то должно. Жизнь должна измениться. И страшно отчего-то, и стыдно… И душе неловко, будто она завязла, как муха в смоле – ни туда и ни сюда…
Хотя отчего же завязла-то? Наоборот, все разрешилось. Кати в его жизни больше не будет. Надо завершить этот гештальт, чтобы больше не мучить ее.
Хотя… Зачем он себя обманывает, обелить себя же в собственных глазах пытается? Что значит – не мучить ее? Потому что ему теперь так думать удобно – не мучить?
Надо будет потом поехать к Кате и поговорить с глазу на глаз. Сказать все честно. Покаяться. Прощения попросить. И проститься уже окончательно.
Только не сейчас. Не сегодня. Потом. Потом…
* * *Какое странное это «потом». Удобное для человека нерешительного. Если он сам себя так называет, конечно. Хоть и знает, что имя ему другое – просто трус.
Прошло три месяца, а Кате он так и не позвонил. И на ее звонки не ответил. И ладно бы в новом счастье купался – ведь нет! Недолгим оно было, новое счастье. Алиса снова будто отодвинулась от него, жила своей жизнью, как и раньше. Проводила время с подругами, ходила в спортивный клуб, в салон, еще куда-то… А его будто рядом и не было. Хотя, надо отдать ей должное, в интимной жизни не отказывала, но делала это нехотя, будто заставляла себя – ладно уж, если так надо… Я потерплю…
Однажды проговорила деловито:
– Фил, мама устала… Ты бы отправил меня с ней в отпуск, что ли? Куда-нибудь в Таиланд, в хороший отель. Или на Бали…
– Но я думал, мы вместе с тобой полетим в отпуск… Я разгружусь с делами, и полетим…
– Да ты никогда не разгрузишься, о чем ты! А если и полетишь, то не больше чем на неделю! А я бы хотела надолго… На месяц, может…
– Ладно, я подумаю.
– Вот и подумай! Только недолго думай, пожалуйста! Говорю же, маме отдохнуть надо!
Он хотел было сказать, что она и сама бы могла маму освободить от домашних обязанностей, но промолчал. Не хотел нарушать то хрупкое равновесие, на котором держалась их семейная жизнь. Хотя на самом деле надо было сказать! Пусть бы она рассердилась, обозлилась, обиделась! Хоть бы какая-то эмоция была бы с ее стороны…
Однажды позвонила мама, проговорила в трубку решительно:
– Филипп, нам надо поговорить… Можешь ко мне заехать сегодня вечером?
– Да… А что случилось, мам? Ты как себя чувствуешь?
– Да нормально я себя чувствую! Почему со мной обязательно должно что-то случиться? Просто увидеть тебя хочу, в глаза посмотреть! Что, мать не может иногда просто хотеть поговорить со своим сыном?
– Ну что ты сердишься, мам?
– Да я не сержусь… Ты приедешь вечером?
– Да. Приеду. Купить что-нибудь по дороге?
– Нет. Ничего не надо. Просто приезжай, и все.
Да уж… Голос у мамы был строгим и в то же время тревожным – наверняка что-то случилось, просто по телефону говорить не хочет. И весь день потом был как на иголках, и поехал к ней сразу, как смог.
Она открыла ему дверь, проговорила быстро:
– Заходи… Иди на кухню, у меня там отбивные на сковороде подгорают… И руки не забудь помыть, ужином тебя кормить буду!
Он усмехнулся – в этом вся мама… Руки не забудь помыть! Все еще он для нее мальчик, которому надо напоминание сделать. Неистребимая материнская привычка…
Хотя, надо отдать должное, мать никогда не стремилась давить на него родительским авторитетом. Да, подсказывала в какой-то момент, как правильно сделать, направляла в нужную сторону. Но без фанатизма. Никогда не настаивала на своем, просто разговаривала. Высказывала свое мнение. И считалась с его мнением, даже если оно было прямо противоположным. Окончательное решение всегда было за ним…
А отбивные у нее и впрямь слегка подгорели – кулинаркой была неважнецкой. Да он и не голоден был, потому как недавний разговор с клиентом состоялся в кафе, там и перекусил. Но, чтобы не обидеть мать, принялся жевать отбивную.
Она села напротив него, подперла рукой подбородок, вздохнула. Он глянул вопросительно – что, мам?
– Понимаешь, Филипп… Честно тебе признаюсь – не идет у меня из головы наш последний разговор…
– Какой разговор, мам?
– Да сам понимаешь какой! Про твои семейные отношения. То есть их полное отсутствие, если точнее выразиться.
– Да у меня все хорошо, мам… Уже все наладилось. Я вполне доволен своей жизнью.
– Сынок… Ты кого обманываешь сейчас? Себя или меня? Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не понимаю? Ты же мой сын, я все чувствую, что с тобой происходит. Не зря же говорят, что материнское сердце как тот камертон, который чутко улавливает все плохое.
– Да нет ничего плохого, мам… Наоборот…
– Да ладно! Ты хотя бы в зеркало на себя внимательно глянь… На кого ты похож стал? Изменился, поблек, глаза загнанные. Думаешь, мне не больно смотреть на тебя, да? И как угодно можешь меня убеждать, что у тебя все отлично! Слова – это всего лишь слова! Почему я должна смотреть, как мой сын пропадает, как он несчастлив?
– Мам, перестань… Ну что ты от меня хочешь, ей-богу? Что на тебя опять нашло? Может, тебе к врачу сходить, рассказать ему про эти свои… Панические атаки?
– Какие атаки? Ты что сейчас, издеваешься надо мной, да? Хочешь сказать, я из ума выжила? Еще скажи, что я злобная свекровь и женой твоей недовольна только потому, что она вышла замуж за моего любимого сына!
– Нет, мам… Ничего я такого сказать не хочу. И все же… Давай будем считать, что это моя жизнь, что я сам себе ее выбрал. А если сам выбрал, то и решать все проблемы буду сам.
– Проблемы? Ты это называешь проблемами? Да это катастрофа, сынок, когда… Когда твоя жена совсем тебя не любит…
– Она меня любит, мам. Только по-своему. Исходя из своей природы.
– Ну, это ты сам себе можешь такие сказки рассказывать… Потому что любовь не делится на «по-своему» и «по-моему». Она либо есть, либо ее нет, вот и все. Нет, конечно, я понимаю, что каждый выбирает свой путь, как ему жить удобнее – чтобы его любили или чтобы любить самому… Тебе, насколько я понимаю, важно любить самому. И ты думаешь, что твоя односторонняя любовь организует семейную гармонию, да? Как бы не так…
Мама грустно улыбнулась, снова вздохнула. И добавила быстро, не дав ему ответить:
– Да, я понимаю, что это твое право – именно так думать. Я не вмешиваюсь, я просто говорю с тобой, и все. Я говорю, а ты слушаешь.
– Я слушаю, мам, слушаю…
– Вот и слушай. И я бы никогда не затеяла этот разговор, если бы не знала твою природу, не чувствовала твою боль. И потому имею право сказать – ты ошибаешься, сын. И самое страшное – ты ведь на одной своей любви долго не протянешь… Мужчина вообще тяжелее переносит любовь безответную. Женщина, она ж гибкая в эмоциях, она может подстроиться под мужика, стерпеть его равнодушие, кучу объяснений ему найти. А мужик так не может, нет. Ему важно, чтобы его любили. Он без любви хиреет. Вот и отец твой… Я никогда тебе этого не говорила, а сейчас скажу. Он ведь рано умер… И умер потому, что я его мало любила. Мне все время казалось, что уделять внимание такой мелочи, как проявление любви к мужу, – это просто потеря времени. Что время надо на другое тратить – на себя, на саморазвитие, на карьеру… А он очень переживал, я только потом это поняла… Он все ждал от меня чего-то.
– Но, мам… Он ведь от рака умер? Что уж ты так про себя…
– А рак откуда берется, по-твоему? От постоянных внутренних дисбалансов и берется. От несбыточных ожиданий. От скрытой печали… Есть на мне грех. Есть. Я знаю. Только теперь понимаю, что я наделала. И что отвечать придется… И я боюсь, что и ты невольно попал в этот замес… Ты теперь за мой грех несешь наказание…
– Ой, мам, остановись, ради бога! Куда тебя понесло? Ты же умный человек, рассудительный… Откуда в тебе такие мистические настроения?
– Ой, да как хочешь все это назови… А только я вину свою очень остро ощущаю. Я вижу, как ты живешь. Как мучаешься. Нет, я к Алисе не имею претензий, она такая, какая есть, ей так жить удобно. Чтобы кто-то ее любил, ей достаточно. Но ты… Ты же мой сын! Я не хочу, чтобы ты… Так жил…
– Мам… Ну что ты от меня хочешь, скажи?
– А я и скажу! И вот что скажу… Уходи, пока не поздно. Тем более что… Ведь у тебя кто-то есть, правда?
– С чего ты взяла?
– Да ты сам в прошлый раз проговорился… Забыл?
– Никого у меня нет, мам. Ну, было… Теперь уже все в прошлом.
– Ты так считаешь? А зря, между прочим! Все дело в том, что вчера мне позвонила некая особа… Довольно нахальная, судя по голосу. Она представилась матерью твоей… Твоей пассии. Или любовницы… Подруги… Не знаю, как правильно назвать. Нахальная особа мне и сказала, что эта самая пассия… То есть ее дочь… Что она беременна от тебя. Это правда, Филипп?
Он моргнул, улыбнулся нервно. Вернее, губы сами дернулись в дурацкой улыбке. Да, странная реакция… Но слишком уж информация была оглушительная. Мозг не воспринимал, сопротивлялся изо всех сил. И еще плавало на краешке сознания обиженное недоумение – как так-то? Зачем Катина мать его матери позвонила? И откуда у нее номер телефона его матери? И вообще… Зачем, зачем она это сделала?! Он что, сам разобраться в своих делах не мог?
Обиженное недоумение тут же переросло в злость, которая рикошетом полетела в маму – спросил ее тихо, но с металлом в голосе:
– Что за допрос, мам? Давай я сам как-нибудь разберусь, ладно? Не вмешивайся в мои дела, пожалуйста!
– Да сам, сам, конечно… Не собираюсь я лезть в твою жизнь. Но пойми меня тоже… Представь, что я пережила после этого звонка! Я ж не могу сидеть и помалкивать, когда узнаю такое…
– Я понимаю, мам. И все же… Давай я сам разберусь, ладно?
– Не сердись, Филипп… Прошу тебя – не сердись. Пойми, я меньше всего хочу, чтобы ты в бабах запутался, сынок. Это же отвратительно, когда приходится разрываться на две семьи…
– Ни о каких двух семьях речи не идет, успокойся.
– Да как же – не идет… Когда там ребенок будет… Ведь ты не оставишь своего ребенка, правда? Я знаю, что не оставишь… Сама тебя так воспитала, сама в тебе эту честность и порядочность взрастила. Вот и думаю теперь, как тебе помочь…
Он глянул на мать с досадой, спросил тихо:
– Ты мне ничем не можешь помочь, мам. Ты и сама это прекрасно понимаешь. И вообще… Я все решу сам, обсуждать с тобой ничего не буду.
– Ладно, ладно, прости… Но я просто хотела знать… Ведь если там будет ребенок, надо же что-то с этим делать, и мне тоже! Это ребенок мне не чужой, согласись! Я тоже имею к нему отношение! Ведь это мой внук или внучка…
– Мам! Ну куда тебя опять понесло! Куда? Если я и сам еще ничего не знаю? Дай хоть мне осознать сам факт… Дай самому во всем разобраться!
– Так ты и правда не знал?! Не знал, что та твоя женщина… Что она ждет ребенка?
– Ну что значит – знал, не знал… Тебе кто-то позвонил, сказал что-то, а ты уже выводы делаешь… Я же тебе говорю – это мои проблемы! И я их сам буду решать!
– Но хоть в известность меня поставишь, что ты там… решишь?
– Да. Конечно. А пока… Не говори мне больше ничего, пожалуйста. И вообще, мне пора… Я пойду, мам…
– Да. Я понимаю. Тебе надо побыть одному. Подумать о новых обстоятельствах. Иди, я тебя не держу…
Он быстро встал из-за стола, быстро пошел в прихожую, будто сбегал. Мама даже проводить его не вышла. Обиделась, наверное.
Сел в машину, резко сдвинулся с места, и тут же одернул себя – тихо, тихо… Еще не хватало въехать в кого-нибудь на дороге. Успокоиться надо, мысли привести в порядок. Хотя какие, к черту, мысли… Одна злая досада в голове вертится. Зачем, зачем Катина мать позвонила? Откуда у нее номер маминого телефона? Катя дала? Но ведь и Катя не знает номера его матери… Неужели в его телефоне подсмотрела, пока он спал? Но зачем же так… И почему Катя ему не позвонила, если в самом деле беременна? Сами бы разобрались как-то…
Хотя – о чем это он. Ведь Катя звонила, а он на звонки не отвечал. Так вот, значит, откуда в нем после Катиных звонков это чувство появилось – что-то произойти должно… Жизнь должна измениться… А он не удосужился даже ответить! Повел себя, как страус, который прячет голову в песок.
Значит, сам виноват, выходит. Сам, сам виноват…
Но в чем он виноват? В том, что Катя беременна? Так она сама хотела ребенка, сама ему об этом и говорила… Просто хотела от него ребенка. Для себя. И он вовсе не собирается от своего отцовства отказываться, будет помогать… Или, если быть честным с самим собой, если правду-матку себе врезать… Не надо ему никакого ребенка от Кати? Он и сам не рад, что все зашло так далеко?
Думать обо всем этом было ужасно неприятно. И тем более неприятно, что он вроде как совсем недавно собирался уйти от Алисы и начать новую жизнь с Катей. Как он там мечтал, если вспомнить? Что он приходит с работы, а Катя встречает его с радостью, сияет глазами… Любит, ждет его целый день… И эту ее радость ничем и никогда не отменишь, он всегда будет с ним. И даже раздражать потом начнет. Да, слегка раздражать… Но ведь это ужасно, если все так, правда?
Ох, какой внутренний раздрай образовался внутри! И в самом деле, не натворить бы глупостей! Но что будет глупостью, а что нет – он и сам не понимал сейчас. И сам себя презирал за это.
Наверное, если со стороны глянуть, его задачка совсем просто решается. На раз-два. Алиса его не любит, а Катя любит. О чем тут еще думать, правда?
А с другой стороны… Есть ведь и другое решение. Он любит Алису, а Катю не любит. Да, Катя хорошая, добрая, замечательная… Но он все равно любит Алису, черт побери! Тем более у них в последнее время все наладилось!
Или ему кажется, что наладилось? Просто хочется так думать, что наладилось? А на самом деле… Если посмотреть правде в глаза, ничего, по сути, не изменилось… Мама правильно сказала – никогда Алиса его любить не будет. Ей хватает его любви, она в ней живет и вполне себе удобно устроилась, ответным чувством не заморачивается.
И что? Значит, надо уходить? Тем более у Кати будет ребенок… Это выход для него, получается? Пожалте в другие отношения, в новый удобный брак, где тебя любят, а ты можешь себе позволить ответным чувством не заморачиваться? Все зеркально наоборот?
А он этого хочет? Или так все же надо? Господи, ну почему он не может ничего решить, почему… И впрямь в бабах запутался… Почему он как адвокат может быстро принять любое решение, а как мужик – не может ничего?
Надо успокоиться как-то. Мыслями протрезветь.
А может, лучше выпить? Зайти в бар и назюзюкаться по самое не могу… А что, хорошая идея! Вот как раз и бар за углом будет…
Припарковал машину, зашел, деловито уселся на высокой стул у барной стойки, проговорил бармену сердито:
– Мне напиться надо… Но так, чтобы своими ногами уйти. Машину я тут у вас на стоянке брошу. Завтра утром заберу.
Тот кивнул понимающе, спросил так же деловито:
– Виски, коньяк, текила? Водка, ром, бренди?
– Виски давай… После него голова не болит. Начнем по двести, а там видно будет. Как пойдет.
Бармен снова кивнул, налил ему виски, придвинул стакан.
Выпил одним махом, прислушался к себе. Ничего. Внутри по-прежнему полный раздрай. Наверное, подождать надо, когда виски до мозгов доберется. Жаль, что у него опыта нет, как-то раньше обходился без такого опасного допинга. В работе допинга хватало – каждое судебное дело, как шаги по лезвию ножа.
Краем глаза увидел, как сел кто-то рядом. Звонкий девичий голос попросил вежливо у бармена:
– Мне бокал белого вина, пожалуйста…
Повернул голову, чтобы глянуть на обладательницу звонкого голоса. Молоденькая совсем девчушка. Что она здесь делает, интересно? Может, тоже внутренний раздрай белым вином заливает?
А девчушка глянула на него заинтересованно, улыбнулась приветливо. И спросила вдруг:
– Вы ведь Филипп Аркадьевич Романовский, правильно?