Сияние первой любви
– Да? Ну ладно. Тогда ответь мне на один вопрос. Где ты была позавчера вечером, а?
– Свет, ты чего? Какая разница, где я была? С каких это пор ты начала так неприлично любопытствовать, а?
– Хорошо, я спрошу напрямую. Ты что, и впрямь себе любовника завела, да? А ну, колись давай, Тань?
– Света, я не понимаю… – нахмурилась Татьяна.
– Ой, да ладно! Не понимает она! Дверь-то на кухню плохо была закрыта, и я все слышала, о чем наши мужики пьяную беседу вели! Вернее, мой Володька помалкивал, а твой Валя… В общем, вычислил он тебя. Я уж не знаю подробностей, как это произошло, то ли случайно, то ли он давно заподозрил чего… Но факт остается фактом. И сейчас ему тяжко, Тань. Любит он тебя, понимаешь? Так любит, что совсем растерялся и не знает, что ему в этой ситуации делать и как поступить. Володька, конечно, взбесился, начал ему свои советы давать, и ты сама, наверное, догадываешься, какие… Но ведь Валя твой не такой, он тебя любит, он же потерять тебя не может! Сидел и втолковывал Володьке, как оказался в таком положении. Да разве Володька его поймет? Чуть до ссоры не дошло. Я подкралась к дверям, стояла, слушала, едва дыша. Думаю, если Володька совсем взбесится, придется себя обнаруживать.
– Значит, Валя все знает… – тихо констатировала Таня, скорее для себя, чем для Светки.
– Ну, дошло наконец-то! Что и требовалось доказать! – победно проговорила Светка, откидываясь на спинку стула и глядя на нее с легким презрением.
Потом Таня молчала, оглушенная новостью, а Светка дала волю возмущению, на которое, как она считала, имела полное право.
– Господи, Тань, да что ты творишь, сама не понимаешь! Думаешь, всем везет, как тебе, да? Нет, голубушка, не всем, точно, не всем. А ты просто зажралась, вот что я тебе скажу! Да уж, извини за грубое слово, – зажралась! Тебе же золотой мужик достался, вон как тебя любит. Знает и молчит, и такое готов простить. А ты подумай, как он себя при этом чувствует, а? Думаешь, у него самолюбия нет, что ли? Да сколько угодно у него самолюбия! Он же мужик сильный, с характером, он же не какой-то там плюшевый мишка, который все терпит! А ты из него что сотворила? Того самого плюшевого мишку и сотворила! И потому он свое самолюбие подальше куда засунул, потому что тебя потерять боится! Ох, как же мне его жалко, Тань! Он же теперь как бочка с динамитом или, того хуже, с атомной бомбой. Одному богу известно, сколько он продержится в этой плюшевой шкурке. А ты слепая, Тань! Ты дура самовлюбленная, ты эгоистка, Тань, вот что я тебе скажу! И не обижайся!
– Я не обижаюсь, Свет. Наверное, все так и есть, как ты говоришь. Я слепая, я дура, я эгоистка.
– Да не наверное, а точно! Да мой бы Володька в этой ситуации… Тьфу-тьфу, не приведи господь! Да мой бы Володька и секунды бы сомневаться не стал, с ходу повернулся и ушел бы! Еще и надавал бы мне напоследок по мордасам. А твой Валентин… Это ж надо, а? Носится с тобой, как с писаной торбой! И ладно бы мямля какой был! А то ведь все при нем, а, Тань, согласись? И симпатичный, и не бедный, и с хорошим характером… И умный, и воспитанный… Со всех сторон интересный мужик! Только в одном ему жизнь не улыбнулась – в тебя влюбился. Угораздило так угораздило… Что, неправду говорю, скажешь?
– Ты правду говоришь, Свет. Угораздило. Даже оправдываться не буду.
– Господи, Тань… – удивляясь покладистости Тани, снисходительно проговорила Света. – Ну какая же ты глупая баба, честное слово! Да если бы меня так любили, господи… Да я бы ноги мыла да воду пила! А тебе… Тебе другого мужа надо, такого, как мой Володька. Тогда и подумать бы не могла ни о чем таком, ходила бы по одной половице. А если бы шаг в строну ступила – тут же бы в глаз получила. Да, не ценишь ты своего счастья, Таня! Не ценишь! А бог-то не Тимошка, видит немножко! И в глаз ты обязательно еще получишь, только не с той стороны, с которой думаешь! Получишь, получишь! И поделом!
Светка говорила уже зло и смотрела на Таню со злобой. Казалось, ее негодование вот-вот выплеснется наружу, заполонит собой все кухонное пространство. На такую злобу нельзя отвечать смирением – надо только ответной злобой, которая может послужить спасительной пощечиной для истеричной атаки.
– Да, он меня любит, я знаю! – отчеканила Таня. – Тебе-то что за дело, Свет? И хорошо, что любит! Значит, судьба у него такая! И не завидуй, пожалуйста, так остервенело, иначе ранний инсульт получишь! Завидовать надо молча, Свет! А еще лучше – вовсе не завидовать, а мимо проходить и дальше жить своей жизнью! Ты так не пробовала, а?
– Ну и стерва же ты, Танька… – удивленно выдохнула Света. – Я и предположить не могла, какая же ты на самом деле стерва. Ты что, бросить Валентина хочешь, да?
– И это тоже не твое дело, Свет. Мы сами разберемся, как нам быть дальше.
– А чего тут разбираться-то, и без того все наперед известно! Так и будете дальше жить – ты знаешь, что он знает, а он не знает, что ты знаешь. Очень для тебя удобно. Сделала мужика несчастным и радуешься. Только одного ты не понимаешь, Тань. Нет у тебя права делать его несчастным. Потому что не за что. Ничего он тебе не сделал, кроме добра. Он тебя любит, а ты его нет, в этом все дело.
– Отчего же? Я его тоже люблю. И ответственность у меня есть и за любовь Валину, и за семью. Только это другое. Вернее, любовь другая. А ответственность – это да, это незыблемо, куда ж мы без ответственности? А вот насчет прав… Право любить есть у каждого, и у меня тоже есть такое право. Я не знаю, как тебе это объяснить, Света. Наверное, и не буду объяснять, потому что все равно не поймешь.
– А ты все-таки попробуй, Тань. Может, и пойму. Вроде не совсем дура.
– Нет, Света, не буду. Я лучше пойду. Устала что-то. Да и как-то переварить надо полученную от тебя информацию. Кстати, спасибо тебе. – Таня поднялась из-за стола. – Прости, если обидела чем. Пойду я…
– Ой, Тань! – заметалась Света, совсем не удовлетворенная разговором. – Самое главное сказать забыла! Ты только не выдавай меня, ладно? Володька меня убьет, если узнает… Да и самой тебе нет резону со своим знанием обнаруживаться, правда?
Последняя Светкина фраза прозвучала довольно ехидно, но Тане было уже не до ее эмоций. Обернувшись от двери, кивнула коротко – ладно, мол, поняла.
Выйдя из подъезда, Татьяна жадно глотнула влажного холодного воздуха, подставила лицо едва заметной дождевой мороси.
Домой идти не хотелось. Трудно было идти домой. Но, как говорит Сережа – надо жить и исполнять свои обязанности, ничего не поделаешь. Как это ни противно звучит – надо учиться жить в обоюдной лжи. Она знает, что он знает, а он не знает, что она знает…
Фу, как мерзко. Но как дальше-то быть? Рассказать все самой Валентину, дать обещание не видеться больше с Сережей? Ну да, можно не видеться. Тем более он уезжает надолго. Но думать о нем самой себе не запретишь. И любить тоже. И обоюдная ложь никуда не денется, просто в другой формат перейдет. Что делать-то, что?
Так и не найдя ответа, она побрела к своему подъезду. Медленно поднявшись по лестнице, открыла своим ключом дверь, ступила в прихожую, сняла влажную куртку. В квартире было темно и тихо, и лишь со стороны гостиной падал в коридор голубоватый отсвет. Заглянула – Валя сидел за компьютером. Не отрывая глаз от монитора, спросил почти равнодушно:
– Чего там у Светки, что за пожар?
– Да так. Денег до зарплаты просила в долг.
– Дала?
– Ну да…
– Молодец. Ты иди спать, я полночи еще сидеть буду. Не успел ничего за выходной, работы невпроворот…
* * *– …Сереж, ты можешь сейчас говорить?
– Не очень, Тань. Давай я тебе позже перезвоню?
– Давай…
Таня вздохнула, положила телефон перед собой, нехотя уставилась в монитор компьютера. Надо было работать – шеф запросил срочную справку, но колонки цифр прыгали перед глазами, не желая выстраиваться в нужный ряд. Хорошо, что Сергей перезвонил довольно быстро, иначе бы извелась вся нетерпением.
– Сережа, нам надо поговорить! Сможешь сегодня вечером?
– Что-то случилось, Тань? У тебя голос такой тревожный…
– Ничего не случилось. Вернее, случилось, ты прав. Так сможешь вечером?
– Я постараюсь, Тань. Но мы вроде сегодня пообедать вместе хотели.
– Нет, за обедом неловко. Времени мало, а разговор длинный. Давай вечером, а? Ты ведь можешь вечером?
– Хорошо, хорошо…
– Давай в Заречном парке погуляем, там всегда мало народу. А в такую погоду вообще никого не будет.
– Давай…
– Тогда у входа, в шесть? Сможешь подъехать?
– Да, смогу.
– До встречи, Сереж.
– До встречи, Тань.
Все. Можно успокоиться, встреча назначена. Можно жить дальше ее ожиданием. И можно работать. Но весь день все валилось из рук, ни о чем другом Таня не могла думать. Пыталась вникнуть в бумаги и цифры, а параллельно в ее мыслях сама собой выстраивалась ниточка предстоящего разговора. Эта ниточка поначалу ей казалась просто безумной идеей, но чем дальше она сама с собой рассуждала, тем более ниточка крепла, превращалась в спасительную веревочку, а потом вообще в крепкий стальной канат. Надо только убедить Сережу в том, что он и в самом деле канат, а не тонкая ниточка. Надо найти нужные аргументы…
Хотя все аргументы тоже поначалу казались безумными. Но ведь если вдуматься, если начать рассуждать… Да, есть сомнения в том, что она задумала… А с другой стороны – это же выход из этой ужасной ситуации! Единственный выход, по-другому и быть не может.
Да боже мой, как долго тянется этот день! И справку для шефа пришлось три раза переделывать, все концы с концами не сходились! Скорее бы он закончился, этот день, скорее бы увидеть Сережу. Тогда все расставится по своим местам. И душа успокоится, пусть и временно. Накроет их общая волна счастья от встречи друг с другом, потом Таня ему все объяснит, и уже не будет никаких сомнений. И тонкая ниточка, и веревочка, и все аргументы выстроятся в единый логический ряд…
Сережина машина стояла на стоянке у ворот парка – Татьяна издали ее увидела. Подъехала, припарковалась рядом, и он вышел с улыбкой, встречая Таню. Они коротко обнялись, потом быстро пошли к воротам. Сережа успел по пути купить у бабульки-торговки букет сиренево-белых игольчатых астр, протянул ей. Астры пахли подступающей осенью, грустью и свежими каплями дождя, прошедшего совсем недавно. И в парке было довольно сыро, а потому безлюдно, и влажные, еще не осыпавшие с себя дождевые капли деревья приняли их в свои объятия с недоумением: надо же, какие смельчаки выискались – гулять в такую погоду. Не иначе бесприютные любовники, которым некуда деться.
– Ну, давай, выкладывай, что там у тебя случилось! – проговорил Сережа, беря Таню за руку и прикасаясь губами к тыльной стороне ладони. Этот его жест давно стал для нее привычным, но все равно молнией ожгло в солнечном сплетении, будто в первый раз, и перехватило на миг дыхание…
– Даже не знаю, как сказать, Сереж! Боюсь, ты моих слов испугаешься!
Он остановился, глянул на нее внимательно, но без испуга, произнес тихо и спокойно:
– Давай прямо в лоб, не стесняйся. Ну, что у тебя случилось?
– Хорошо. В лоб так в лоб. У меня семейные неприятности, Сереж. Как выяснилось, мой муж все о нас знает. И уже давно знает.
– Он что, сам тебе об этом сказал?
– Да нет. Это случайно выяснилось, я не буду рассказывать как. Да это и неважно… Он и не знает, что я знаю. Он просто молчит, делает вид, что все по-прежнему. Я даже не предполагала, как это тяжело, Сереж. Когда тоже нужно делать вид… И все же не в этом дело, Сереж, не в этом! То есть… Это еще не все, о чем я хотела с тобой поговорить. Скажи мне, а твоя Тамара догадывается о том, что мы с тобой…
– Да. Я так понял, что она тоже все знает, – вздохнул Сергей. – Помнишь, ее приятельница видела нас в кафе? Я думаю, она обязательно поделилась увиденным с Тамарой, хотя она тоже молчит и виду не подает. Ни словом не обмолвилась, ни о чем не спросила. И не станет никогда спрашивать. Но это надо Тамару знать. Она такой человек… Она очень любит меня.
– Но ведь от этого тебе не легче, правда? Что она молчит и ни о чем не спрашивает?
– Да, не легче. Ты права.
– Вот и мне не легче. И меня Валентин тоже ни о чем не спрашивает. И это ужасно, Сережа, понимаешь? Это ужасно, и так жить нельзя. Мы сами живем, будто воруем, и они знают, что мы воруем, и этому подлому круговороту нет конца. И если даже ты уедешь, ничего на этом не закончится! Мы своей тоской друг по другу только усугубим это несчастное положение, понимаешь, Сережа?
– Я понимаю, Тань, понимаю… – опустил голову Сергей. – Только не понимаю твоей решительной горячности. Ты что, задумала что-то, да?
– Да, задумала, – решительно кивнула Таня. – Я со вчерашнего вечера только об этом и думаю. Но я не знаю, как тебе объяснить, чтоб ты понял. Вернее, предложить выход…
– Выход? Ты думаешь, есть какой-то выход?
– Есть, Сережа. Только не пугайся сразу, ладно? Пожалуйста, выслушай меня!
– Что ж, говори… Но давай условимся сразу – о разводе и речи быть не может. Я не смогу оставить Тамару и девочек. Просто не смогу, и все. Не имею права, потому что… Да ты и сама все знаешь, что я тебе буду рассказывать?
– И я, Сереж! Я тоже не смогу оставить Валентина и своих мальчишек! Он очень любит меня, и я тоже ему многим обязана и за многое благодарна! Нет, я вовсе не хочу разводов! Но мне кажется, я придумала, как нам быть. Придумала некий компромисс. И даже логическую базу под него подвела. Только не сочти меня сумасшедшей, ладно?
– Хорошо. Говори, что ты придумала.
– Сереж, нам надо попросить Тамару и Валентина отпустить нас на год. Всего на один год, Сережа! Чтобы мы его прожили вместе, только ты и только я!
– Погоди, погоди, Тань… Как это, я не понял… – Сергей глянул ей в глаза, остановившись. – Как это – попросить отпустить? Вот так взять и попросить? Как ты себе это представляешь?
– Ну, то есть не сразу попросить, а сначала поговорить с ними честно, объяснить всю ситуацию. Ты со своей Тамарой поговоришь, я с Валентином. Объяснить так, чтобы они поняли!
– Но это невозможно понять, Тань! И вообще… Как можно понять такое? Мы ж не в детском саду, чтобы отпрашиваться – отпустите меня ненадолго, мне очень нужно… А потом я вернусь. Глупости говоришь, Тань!
– Да не глупости, Сережа, не глупости! Я понимаю, на словах это дико звучит, но… Понимаешь, я долго думала, и поначалу мне эта мысль и впрямь показалось дикой. А потом… Нет, если рассуждать здраво, исходя из нашего безвыходного положения… Ведь всего один год, Сережа! Да, это больно услышать, но зато это хоть какой-то выход! Всего один год! Мы уедем с тобой вместе на этот год в Синегорск! А потом вернемся, честно расстанемся и вернемся в свои семьи – честными и свободными друг от друга. И не будет больше никакого вранья… Ведь честность лучше вранья, правда? Ты же не будешь этого отрицать?
– Ну, кто ж будет отрицать, что честность лучше вранья? Но такая честность… Нет, это перебор, Таня, извини. Я так не смогу.
– Ну что, что ты не сможешь?
– Не смогу сказать об этом Тамаре.
– И мне тоже трудно будет сказать Валентину… Но так честнее, Сереж. А враньем мы сами измучаемся и их измучаем. Лучше пережить двенадцать месяцев концентрированного вранья, чем растягивать его на долгие годы. Пережить, чтобы потом не врать вообще. Пройдет год, и мы расстанемся. Нам очень нужен этот год, пойми! Всем нужен. А другого выхода я не вижу…
– Это не выход, Танечка, – тоном, не терпящим возражений, проговорил Сергей. – Это бред. Ты извини меня, конечно… Я тебя очень люблю, я жить без тебя не могу, каждую минуту, каждую секунду о тебе думаю, но… Таня, то, что ты придумала, – это бредовая идея!
– Нет, Сережа. Ты и сам понимаешь, что это вовсе не бредовая идея, а его величество компромисс. И мы без него никак не обойдемся. Ну, подумай, мы же не виноваты, что все у нас так получилось, правда? Мы изначально были друг другу предназначены, но судьба распорядилась нами иначе! Это не наша ошибка, это ошибка судьбы, понимаешь? И не так много мы от нее хотим в качестве, так сказать, компенсации, всего один год… По сравнению с целой жизнью это ничтожно мало, согласись?
Сережа ничего не ответил. Молча шагал рядом, нахмурившись. И Таня тоже замолчала, давая ему время прийти в себя. Потом схватила его за локоть, остановилась и прошептала:
– Сереж, ты только представь! Целый год вместе! Всегда рядом, не расставаясь, не прячась…
Он вздохнул, улыбнулся, потом глянул на Таню жадно. О, она уже хорошо знала эту его жадность во взгляде! Поняла, что он почти сдался. И повторила торопливо:
– Целый год, Сережа, целый год… Представляешь? А потом расстанемся. Нам легче удастся расстаться, если у нас будет этот год. А потом – с головой в семьи… Извиняться, оправдываться, посыпать голову пеплом… Так будет честнее, чем всю жизнь обманывать! Всего год – и никакого обмана уже не будет!
– Ну, допустим… – осторожно проговорил Сергей. – Да, хорошо, допустим. Хотя это бредовая идея, но как ты себе это представляешь практически?
– Ой, да что тут представлять, это как раз проще простого, если практически! Я ж тебе говорю – просто уеду вместе с тобой в Синегорск, и все. С работы уволюсь.
– А что детям объяснишь?
– Ну, придумаю что-нибудь… Тоже командировку, к примеру. В конце концов, я же не на весь год с ними расстаюсь, я приезжать буду! И звонить каждый день! Моего присутствия в их жизни этот год не отменит, Сереж! И ты будешь к своим ездить и звонить. Для них это всего лишь год, Сережа! Ничто по сути! А для нас – целая жизнь… Этот год нам нужен, просто необходим! Чтобы потом начать все с чистого листа… Это единственный выход для нас. Ведь ты согласен со мной, Сережа?
Она повторяла одни и те же фразы, как заклинание, и он не перебивал ее больше, будто впитывал в себя энергию этих заклинаний, и наконец произнес тихо, глядя куда-то вдаль, в конец аллеи, где уже виднелась рябая от ветра вода маленького озерца.
– Я подумаю, Тань. Можно, я подумаю немного?
– Что ж, подумай… – мягко проговорила Таня. – Но мне кажется, что ты и сам уже понимаешь – другого выхода нет.
– Да, я это понимаю. – вздохнул Сергей. – Я просто не знаю, как Тамаре об этом сказать. С какой стороны разговор начать. Даже представить не могу, что после этого с ней будет.
– И я не знаю, как сказать Валентину, – проговорила Таня. – Это трудно, но это будет честнее, чем жить, молчать и носить в себе обман. Я прямо сегодня все Валентину скажу, не могу больше!
– Что ж, и я Тамаре сегодня… – подхватил ее решимость Сергей. – Сегодня как раз дочек дома не будет, они к бабушке уйдут. Да, сегодня и скажу, пока не опомнился и не передумал… Веревки ты из меня вьешь, Танька, вот что я тебе скажу!
– А ты уже давно из меня веревку свил, Сережа. И в узелок завязал. Вот я и выкручиваюсь, как могу, чтобы развязаться и жить дальше. Вот и придумала компромисс. Надо же как-то жить, Сереж… Сначала узелки развязать, а уже потом исполнять свои обязанности, правда?
Не дойдя до озера, они повернули обратно. Снова начал накрапывать дождь, и казалось, деревья в парке смотрят им в спины с болезненным укором – надо же, какую гадость придумали эти двое… Худшую гадость, чем ветер и дождь…
* * *Парикмахерша закончила свою работу, спросила с улыбчивым вызовом:
– Ну как? Вам нравится?
Тамара неуверенно улыбнулась, разглядывая в зеркале свою новую прическу.
Наверное, прическа и впрямь получилась удачной, не зря девушка-парикмахерша так старалась. Когда Тамара села в кресло, она спросила равнодушно, глядя на ее отросшее каре:
– Как будем выравнивать? Короче? Длиннее?
А Тамара вдруг ляпнула, сама от себя не ожидая:
– Давайте сделаем новый рисунок, принципиально новый.
– Что вы имеете в виду? – спросила девушка.
– Ну, я не знаю… – смущенно проговорила Тамара. Но от намеченного не отступила. – Но чтоб я совсем другая была! Вы же в этом деле специалист! Вы же лучше знаете, что мне подойдет! Я вам доверяюсь полностью и заранее даю гарантию, что претензий предъявлять не буду! Что получится, то получится! Давайте?
– Что ж, хорошо… – задумчиво сказала девушка, отводя пряди назад и вглядываясь в Тамарино лицо. – Я сделаю вам стрижку, а волосы осветлю до пепельно-русых. И челку такую, чтобы лоб закрывала. И чуть набок… Только давайте и впрямь договоримся – без претензий потом, хорошо? А то знаете, как бывает… Сначала клиентка одно говорит, а потом…
– Обещаю! – воскликнула Тамара. – Клянусь! И давайте уже приступим быстрее, пока я не передумала!
Парикмахерша колдовала над ее волосами почти два часа, включая стрижку, окраску и еще какие-то мудреные процедуры, названия которых Тамара не запомнила. Наконец, был сделан последний штрих…
– Ну? Что же вы молчите? – снова спросила девушка. – Вам не нравится, да?
– Ну что вы… – поспешила ее успокоить Тамара. – Очень даже нравится. Только мне надо привыкнуть. Я ведь совсем другая, даже сама себя не узнаю…
– Ничего, – улыбнулась парикмахер, – быстро привыкнете! К хорошему же быстро привыкают! Вон вы помолодели сразу на десять лет! А каре вас старило и вовсе вам не шло. Вот увидите, вам теперь комплименты будут делать! Это именно ваш рисунок, не сомневайтесь!
– Вы думаете?
– Уверена!
Тамара глянула в зеркало еще раз и опять себя не узнала. Действительно, совсем другая женщина. Даже, можно сказать, симпатичная. И челка надо лбом так хорошо лежит, отдельными прядками и чуть набок, и глаза на ее пепельном фоне вдруг стали не серыми, а небесно-голубыми, и даже какой-то молодой блеск в них появился. Да, девушка права, она с этой стрижкой гораздо моложе выглядеть стала. Не на десять лет, конечно, но на пять – точно. Интересно, что Сережа скажет, увидев этот «новый рисунок»?
По пути домой она зашла в торговый центр, купила себе новую блузку, юбку и премиленький домашний костюмчик, синенький, из мягкого бархатистого трикотажа. Еще хотела туфли купить, но денег не хватило. Ладно, туфли можно на потом оставить…
Дома об эту пору никого не было, и она тут же натянула новый костюмчик на себя, подошла к зеркалу, чтобы глянуть, как он смотрится в домашних интерьерах.
Да, очень хорошо смотрится. И новая прическа тоже. И давно надо было подстричься, и за лицом следить, и за фигурой! Правильно Верочка ее учила, не надо ходить размазней. Может, на диету сесть, сбросить пяток лишних килограммов? Или лучше в тренажерный зал записаться? Хотя нет, нельзя в тренажерный зал. Сердце слабое. Месяц назад очень сильный приступ был. Хорошо, что Олечка, соседка-приятельница с пятого этажа, оказалась дома и сделала укол, приговаривая при этом сердито:
– Больше спасать тебя не буду, поняла? Я ж не кардиолог, я всего лишь терапевт! В следующий раз обязательно «Скорую» вызову! И вообще, тебе самой надо пройти обследование, в больницу лечь недели на две, нельзя к себе так относиться! Давай я тебя к хорошему кардиологу на прием запишу? И договорюсь, чтобы срочно положили на обследование…
– На две недели?!
– Ну да…
– Что ты, на две недели! С ума сошла? У меня ж семья…
– И что? У всех семья! Сердце ведь не спрашивает, у кого семья, у кого не семья! О себе тоже надо заботиться, Тамарочка, как ты не понимаешь!
– Да я понимаю… Но у Сережи гастрит, ему надо правильно питаться. И девчонкам тоже. Как они тут без меня – две недели? На сухомятке будут сидеть?
– Да прекрати, Тамарочка, слышать этого не могу! В кого ты себя превратила, сама подумай? Да, я понимаю, ты своего Сережу любишь, но ведь нельзя же так, чтобы о себе совсем не думать. Ты еще на божничку своего Сережу посади и поклоны ему клади.
– Да, Олечка, люблю его. Мне в радость о нем заботиться.
– А о себе – не в радость?
– А о себе – нет.
– Ой, да что с тобой разговаривать… Если хочешь быть жертвой своей любви – будь ею. Никто ж запретить не может, у всякого свои радости в жизни. А только запомни, моя дорогая, – у всякой радости два конца, один хороший, другой плохой. Чем радостнее твоя радость на одном конце, тем горше будут последствия на другом…
– Да ну… – отмахнулась Тамара. – Не пугай меня, Оль.
– А что мне тебя пугать? Вон, все последствия уже наружу вылезли! Твое радостное сердце уже взбунтовалось, внимания к себе требует. Это оно говорит тебе – хватит для других жертвовать, собой займись! Ложись на обследование и выясни, отчего у тебя такая дикая аритмия! И приступ этот был неспроста. Ой, Тамарочка, неспроста! Это тебе звоночек был…
– Да ладно, развела философию! Обыкновенный приступ, только и всего. Отлежусь и встану, подумаешь. Сереже только не говори, ладно?
– Почему?
– Не надо, Оль… Он и так в последнее время грустный ходит. А тут еще я… Некогда ему вокруг меня бегать!
– Так вот и пусть побегает вокруг тебя, пусть! И всю хандру как рукой снимет! Пусть испугается!
– Оль, я прошу тебя, не говори Сереже.