Дети Афродиты
Ольга, смирившись со своей участью, отпила полрюмки, передернулась от крепко сивушного духа, махнула перед глазами ладонью. Потом вдохнула с трудом, закашлялась, оглядела снедь на тарелках – чем бы закусить…
– А вот, соленым огурцом, – подставил ей глиняную миску дядя Митя. – Самое то после первой.
– А что, мы еще будем? Нет, я вторую уже не осилю… Очень крепкий у вас напиток…
– Да осилишь, куда денешься! – довольно засмеялся дядя Митя, глядя, как она смотрит на него, выпучив глаза. – Закусывай, закусывай… Вон, окрошку наяривай, сальцо с черным хлебом… Нигде такого сала не поешь, кабанчик-то свой был, доморощенный. Ишь, кака сестра у Генки выискалась, надо же… Прямо красавица писаная. Да, похожа на мать, есть что-то общее…
– Что? Что вы сказали?
– Да не гляди на меня так, дочка, не гляди! Я и без того знал, что у Генки сестра есть! Только не ждал, не гадал, что свидимся. Значит, вы с Генкой про мамку свою приехали у меня вызнать? Ну-ну…
Дядя Митя снова налил, придвинул ей рюмку:
– Пей. А то ничего рассказывать не буду. До дна пей.
Ольга выпила молча. Снова задержала дыхание, прислушиваясь к себе. Потом вдохнула-выдохнула… А ничего страшного – вторая-то рюмка лучше пошла! Будто ласковая рука шлепнула слегка по затылку – расслабься, не напрягайся так сильно. Сиди, ешь и слушай этого пузатого дядю Митю. Пусть говорит… Чего уж теперь, сама в это дело ввязалась, никто за шиворот не тянул…
– …Мать-то об тебе шибко переживала, помню, – проговорил дядя Митя, с ласковым прищуром глядя на Ольгу. – Все плакалась мне про тебя…
– Не поняла… О ком она переживала и плакалась? Обо мне?! – поперхнулась Ольга, надкусывая соленый огурец. – То есть так сильно переживала, что решила в роддоме оставить?
– А ты не суди мать-то. Не тебе ее судить. Поняла?
– Да я и не собираюсь. Меня вообще такие эмоции в данном контексте не интересуют.
– Ишь ты, эмоции в контексте… – осклабился дядя Митя. – Шибко умная, что ли?
– Да уж не дура, извините.
– Ну-ну… Судить, знаешь, всегда легко. Хоть в контексте, хоть без контекста. А то, что у человека иногда просто силенок на жизнь не хватает. Особливо у бабы.
– А что, баба не человек, по-вашему? Да и относительно силы… Она, знаете ли, у всех имеется, тут вопрос в другом. Вопрос в личном выборе. В слабости ведь проще жить, чем в силе. Слабость в одежки мудрости наряжаться любит, поэтому и прощать умеет. Удобная такая слабость, знаете ли.
– Да ну, Оль… – вступил в их странный с дядей Митей диалог Генка. – Ты, по-моему, ерунду какую-то говоришь. Я думаю, наоборот, сильный всегда прощает. А слабый – нет.
– Ну, допустим, это твоя версия жизни, Ген… Да, я понимаю, тебе так удобнее думать. Ты ведь потому так думаешь, что у тебя самого рыло в пуху. Что, разве не так?
Генка сопнул возмущенно, отвел от нее глаза. Дядя Митя глянул сначала на Генку, потом на нее, ухмыльнулся понимающе:
– Значит, не жалуешь слабых людей, да, девушка?
– Нет, не жалую. Более того, презираю, если хотите. И не зовите меня девушкой, какая я вам девушка? У меня имя есть. Меня Ольгой зовут.
– Хм, презираешь… А чего тогда мать ищешь? Чтобы свое презрение ей в лицо выплюнуть? Если так, то лучше не надо, не ищи. Она и сама свою вину перед тобой понимает.
– А я думаю, не понимает. Слабому всегда легче отказаться от поведенческого анализа. Ну, от понимания то есть… Слабый всегда оправдание себе найдет, а потом живет с этим оправданием в радости. Не виноватый, мол, я, не от меня зависело. И наплевать ему, что сзади выжженное поле осталось. А потом еще удивляется, отчего это те, которые сильные, его презирают…
– У-у-у… – снова коротко глянув на Генку, медленно протянул дядя Митя. – Ну и характерец у тебя, девушка по имени Ольга. Видать, в папаню своего пошла. Знаешь, кто у тебя был папаня?
– Знаю. Бандит.
– Во-во… Он, поди, так же об себе красиво рассуждал. Я сильный, а все кругом слабые, только моего презрения достойные. И мать твою всю жизнь у ноги держал, как собаку.
– Ну, дядя Митя, ты уж того… – испуганно проговорил Генка, поведя плечами. – Зачем уж так-то… Откуда ты вообще это взял…
– А ничего, Ген, я не обижаюсь, – с грустной, немного хмельной улыбкой произнесла Ольга, – чего обижаться-то, действительно? Как есть, так и есть. Тебе характер твоего отца достался, добрый да мягкий, а мне уж… Как говорится, я его слепила из того, что было. И вообще, мы как-то не в ту степь зарулили, тебе не кажется? Отвлеклись от цели нашего приезда.
– Оль, а откуда ты про отца…
– Мне бабушка рассказала, Ген. Это и есть та самая информация, которой я с тобой не поделилась, помнишь? Не обижайся. В конце концов, у нас с тобой другая цель.
– Да, дядь Мить… – встрепенулся Генка, – мы же хотели о маме узнать…
– Так узнавайте, мне-то что, – недовольно пробурчал дядя Митя, запихивая в рот большой груздь на вилке.
– Как – что? Вот ты только что сказал, что мама тебе про Ольгу рассказывала, что плакалась, мол.
– Ну да, рассказывала.
– Когда она это тебе рассказывала? Где?
– Так вот на этом месте и сидела, где ты сидишь. И про жизнь свою рассказывала горемычную, и про бандита, от которого сбежала беременная. Тот еще был сволочь… Жестокий, подлюка, до девчачьего тела охоч. Она ж совсем девчонкой была, когда он ее того… Ну, всяко-разно, сами понимаете. Как там эта хрень по науке называется, не знаю… В общем, она после этого и не человек уже была, а не пойми кто, изломанная вся. Хотя денег он на нее не жалел, и шмотки покупал, и золотишко. Чего ему не покупать-то? Он же этот был… Как его… Фу, забыл! Совсем памяти у меня не стало! Башка старая, ничего в себе не держит!
– Он был казначеем в банде, – тихо произнесла Ольга, скорее для Генки, чем для дяди Мити. – На нынешний манер – финансовый менеджер.
– А ты что, и такие подробности знаешь, Оль? – тихо спросил Генка. – Кем он был?
– Да, мне бабушка рассказывала. То, что от самой Анны услышала. Она к ней приходила, хотела меня забрать. Представляешь, Ген, какая у меня наследственность? Вот они, гены, где вылезли! Я ведь тоже, между прочим, финансами распоряжаюсь. И тоже чужими. Говорят, вполне успешно. Но мы опять отвлеклись…
– Да, дядь Мить! – снова встрепенулся Генка. – Когда это все было-то? Ну, когда мама вдруг у вас оказалась, я не понял?
Дядя Митя, будто не услышав конкретного Генкиного вопроса, повернулся к Ольге, заговорил с живостью:
– Да, Анна мне тоже рассказывала, что приходила за тобой, забрать хотела. Как узнала, что ее бандит на десять лет строгого режима загремел, так за тобой и побежала. А ей тебя, вишь, не отдали… А девке так хотелось новую жизнь начать.
– Хм… Можно подумать, без десяти лет строгого режима никак нельзя было новую жизнь начать… – пожала плечами Ольга, глядя в глаза дяде Мите.
– Да ты-то откуда знаешь, можно иль нельзя? – тихо, чуть раздраженно парировал дядя Митя. – Тоже, нашлась оценщица… Не понимаешь, что этот бандит ее уже своей собственностью считал? А если б нашел, что бы с тобой стало? Не понимаешь?
– Ну ладно, допустим… А потом что было? Меня бабушка не отдала, и она с Генкиным отцом сразу сошлась, да? Утешилась?
– Ну, не знаю, утешилась или нет… А только Васька влюбился в нее – страсть. Ни мать, ни отца слушать не стал, женюсь, говорит, и все тут. Нет, я не скажу, что Васю она не любила… Наверное, любила, раз Генку ему родила.
– Конечно, любила! – тихо, чуть обиженно встрял в разговор Генка. – И вообще, это не твое дело, дядь Мить…
– Ладно, Генк, прости! – быстро спохватился дядя Митя. – Конечно, любила, я разве спорю? Если б не тот гонец с весточкой… Может, так бы и любила до сих пор…
– Не понял… Какой гонец? С какой весточкой? – насторожился Генка, глянув на него мельком.
– Да я не знаю, как у них там, у бандитов, почта передается. Пришел однажды к ней человек, шепнул на ушко: жди, мол, придут за тобой скоро. А она-то, бедная, думала, еще бандиту сидеть и сидеть… Или, может, не найдет он ее. Или забудет… Вишь, не забыл. Гонца прислал. Как это им удается сроки свои до конца не досиживать, а? Деньгами, что ль, откупаются?
– Значит, она поэтому сбежала? – нетерпеливо перебил дядю Митю Генка.
– Ага. Поэтому. Поняла, что он ее вычислил, не захотела Васю под бандитский нож подставлять. А Вася, конечно, убивался, понять ничего не мог, искал ее долго… Ему и в голову не приходило, конечно, где ее надо искать… Я ведь тогда здесь, у себя ее прятал, Генка. Я тогда вдовствовал, моя первая жена Зинаида только преставилась, один жил, как сыч. Вот странно, Зинаида молодая баба была, а померла… И я молодой был. А она, Анна, пришла ночью, попросилась… Я не смог отказать.
– А почему ты отцу не сказал, что мама у тебя прячется? Ты же знал, как он ее ищет! – отчаянным фальцетом проговорил Генка, дернул кадыком, сглотнул тяжело. И добавил тихо: – Ты же брат ему был…
– Не знаю, Генка, – устало вздохнул дядя Митя, – тут, вишь ли, дело такое… Любил я ее, понимаешь? Как бабу любил.
– Что?! Что ты сказал?
– Да не суди меня, Генка, не суди! Я ж потом, позже, и батьке твоему в этом повинился! Мы даже подрались, помню… А только и мне эта окаянная любовь счастья не принесла. Видать, баба такая, на несчастье заговоренная, что ли… Я ведь так больше ни одну бабу в своей жизни не любил, не получалось у меня больше, чтобы так… А за любовь, Генка, не судят. Хотя она тебе мать, я понимаю…
– Ладно, дядь Мить… Что дальше-то было?
– А что дальше? Ничего дальше. Пожила она у меня в схороне полгода и исчезла в одночасье. Я потом тоже ее искал, как и Васька… Долго искал. Одно время даже на след напал – ребята знакомые сказали, что видели, мол, Васькину жену в Отрадном. Хорошо одетую, в богатой машине. Я думаю, что этот, который казначей, после тюрьмы с ней гулеванил. Или сам ее нашел, или она устала прятаться да бояться, сама к нему пришла. Помню, я махнул в Отрадное, хотел своими глазами увидеть… Нет, не было там ее. Да, я долго ее искал… Не мог не искать, хоть и шибко опасливо было. Прикипел, хоть режь меня. Когда с такой бабой постель делишь, прикипаешь всем нутром…
Генка вдруг вскочил с места, опрокинув на землю плошку с квашеной капустой. Сжимая кулаки, просипел глухо:
– Да ты… Не смей про маму, слышишь? Заткнись лучше, дядь Мить!
– Господи, Генк… – отпрянул от него дядя Митя, интуитивно прикрывшись ладонями. – Чего меня пугаешь-то? Сам же просил, чтоб я все рассказал… Нет, а ты как думал, а? Уж не вьюноша вроде, взрослый мужик! Быть в одном дому с бабой, к которой сердцем присох, да не жить с ней? Ей двадцать пять, мне тридцать пять? Что я, на евнуха похож? Или на этого… На пидораса?
Генка вдруг побледнел, осунулся, разжал кулаки. Обернувшись к Ольге, скомандовал грубо:
– Ладно, вставай, пойдем отсюда…
– Куда? – спросила автоматически, поднимаясь со скамьи. Хотя и без того понятно было – куда. Родственная беседа на этом закончилась.
Генка развернулся, быстро пошагал к выходу со двора, она потрусила за ним, пытаясь догнать. Сзади было слышно сиплое астматическое дыхание дяди Мити, а через пару секунд, аккурат перед калиткой, их догнал дяди-Митин голос, гневно булькающий в паузах между словами:
– Дурак, Генка! Чего психанул-то, сам не знаешь! Да ты благодари судьбу, что она тебя бросила! И Наталье, мачехе своей, не забудь спасибо сказать, что не отдала тебя мамке-то! Приходила ведь она за тобой, а Наталья, добрая душа, шуганула ее…
Генкина спина дернулась, но рука все же толкнула калитку, выскочил со двора, быстро пошел к машине. И толкнулись вслед последние дяди-Митины фразы:
– Да ежели бы забрала тогда тебя мамка-то, что бы с тобой сталось, дурная башка, сам подумай! Дальше-то уж совсем у Анны вкривь и вкось пошло, я все про нее потом прознал… Не дай тебе бог…
Сели в машину, Генка рванул с места. Машину подбрасывало на колдобинах закоулка, казалось, Генка ничего не замечал. Наконец, выехали на ровный асфальт… Вот уже и городок остался позади, и корпуса завода с его трубами и цветным дымом. Ольга глянула сбоку на Генкино лицо и решила благоразумно помалкивать, не лезть с разговорами. Но через какое-то время не утерпела-таки:
– Ген, не обращай внимания. Ну, есть такие люди, согласна, да. Им кажется, что они за правду обеими руками держатся, что лучше плохую правду рубить, чем враньем, как дерьмом, себя обмазывать. Они ж не думают при этом, что своей дурацкой правдой кому-то боль причиняют! Им сама правда важнее, как факт, как принцип… Я и сама такая, Ген. Тоже, бывает, рублю. И тоже не чувствую чужой боли. Ну, природа такая, что нам теперь, окаянным правдорубам, делать? Не обращай внимания.
– Да ну его на фиг… – сквозь зубы проговорил Генка. Было заметно, с каким трудом парень завуалировал этим «на фиг» более крутое словцо, неприемлемое для женского уха.
– Да конечно, на фиг, Ген! Зря ты психанул, правда… Он же сказал, что потом вроде все про нее узнал, что да как… Может, вернемся, все до конца выспросим?
– Нет! Пошел он на фиг!
Генка задышал бурно, с осторожностью повел головой, будто у него сильно затекла шея, потом пробубнил виновато:
– Да, Оль, извини, психанул я… Выходит, зря съездили, даже до конца не дослушали. Но все равно… Зачем, зачем он так? Она же моя мать, как бы там ни было! И твоя тоже! Тебе что, не обидно было за нее?
– Ген, да я же ее не видела никогда… То есть не сформировалось никакой привязки, и мне все равно, в принципе. Ну, хочешь, больше не будем ее искать? Может, нам и не надо ее искать, а? Ну вот что, вернее, кого мы ищем? Не мать, а неуловимая Афродита какая-то! Там появилась, здесь появилась, опять исчезла… И дядя Митя твой сказал, что она якобы за тобой приходила, да мачеха ее прогнала… Точно, не мать, а фантом Афродиты! Вышла из пены морской, со всеми переспала, детей нарожала и исчезла…
– Заткнись, Оль.
– Что?!
– Извини… Ты помолчи пока, ладно? Пока едем, лучше помолчи, вообще ничего не говори. Не могу я сейчас никакую беседу поддерживать. Не обижайся, ладно?
– Ладно…
Так и доехали до города молча. Ольга глядела на мелькающие за окном пейзажи, иногда пропадала в легкой дремоте, удобно примостив затылок в подголовнике. Очередной раз задремав, вдруг резко очнулась – за окном плыла незнакомая улица с частными домами.
– Где это мы, Ген?
– В городе. Приехали уже, просыпайся.
– А что это за улица? С какой стороны ты заехал? Куда мы едем, Ген?
– К тете Наташе. Да вон уже ее дом…
– Вообще-то предупреждать о своих планах надо.
– Извини, Оль. Я как-то не подумал. Да мы ненадолго! Я только у нее спрошу, и все…
Генка остановился у одноэтажного домика, похожего фасадом на пряничную дачу. Но, судя по всему, домик был крепенький, ухоженный. И участок за сеткой-рабицей выглядел ухоженным, с мощенными плиткой дорожками меж цветочных зарослей.
– Папа с тетей Наташей этот дом себе купили, когда я женился, – угодливо пояснил Генка, выходя из машины. – Ну, чтобы вместе с молодыми в одной квартире не толкаться, сама понимаешь… А когда папа умер, я как наследник свою часть дома тете Наташе отдал. Теперь она тут полная хозяйка… Пойдем, она дома должна быть. Да вон, идет уже…
Вынырнув откуда-то из-за цветочных зарослей, к калитке поспешала женщина, держа на весу перепачканные землей руки. Ничем не примечательная женщина, колобок за шестьдесят с хвостиком, с блеклой химической завивкой. Открыв калитку, закудахтала радостно:
– Ой, Генашенька, а я и не ждала тебя сегодня! А чего ты бледный такой? Ты обедал сегодня? Ой, а кто это с тобой, Генаша…
Спросила и уткнулась подозрительным взглядом в Ольгу. И бровки хмарью свела. И зазвенел голосок неприятием:
– Это кто это, а, Ген?! Ты чего это, бессовестный? А если я сейчас Маришке?..
– Успокойся, теть Наташ, это сестра моя, Ольга. Познакомьтесь, кстати.
– Кто? Сестра? Какая такая сестра? Откуда?
– Это мамина дочь. Старшая. Ну, помнишь, мы с Маришкой, когда ремонт делали, письмо мамино нашли…
– Ой! Ой… Да что же это?.. Как же?.. Да вы проходите, проходите в дом. Я сейчас руки помою, чайник поставлю…
– Не суетись, теть Наташ, мы ненадолго. Мне только один вопрос надо тебе задать.
– Вопрос? Какой вопрос? Ну, тогда давайте в беседке присядем, что ль… – И, обращаясь к Ольге, почему-то пояснила торопливо: – Там, за домом, у нас беседка, ее Геночкин папа своими руками устраивал. Золотые руки были у человека.
Беседка и впрямь была прехорошенькой. Вся увитая плющом, с одноногим круглым столом посередине, с удобными скамейками. Только уселись, Генка спросил в лоб:
– Теть Наташ… Мы сейчас от дяди Мити едем. Он говорит, что мама к тебе приходила, хотела меня забрать…
Женщина вздрогнула, моргнула, прижала пухлую ладонь ко рту. Скуксилась было в слезы, но потом, видимо, взяла себя в руки, проговорила уверенно:
– Да, было такое дело, Генашенька. Было. Только не она ко мне приходила, а я сама ее нутром вычислила.
– Не понял… Как это – нутром? Расскажи сама, теть Наташ, чего я тебя пытаю…
– Так а чего рассказывать такого особенного? – вздохнула тетя Наташа, отведя глаза от Генкиного лица. – И рассказывать шибко нечего. Ну, лет десять тебе было, на школьном стадионе с ребятами мяч гонял… А я ж беспокойная была, все время за тобой старалась приглядывать, что, да с кем, да чем занят. Ну и тут тоже – выскочила посмотреть, где ты. Гляжу, а у забора баба какая-то стоит, в сетку руками вцепилась, лицом прижалась. И знаешь, я как-то сразу догадалась, что это она… Хоть и фотокарточки ее ни разу не видела. Она ж, когда сбегала, все свои фотокарточки с собой прихватила. Помню еще, как Васенька насчет этого горевал…
– А как ты догадалась, теть Наташ? – сделал нервное движение корпусом вперед Генка.
– Да по волосам ее догадалась. Хоть и убраны были в узел, а цвет-то у них приметный, светящийся будто. Вот, как у нее… – мотнула в Ольгину сторону подбородком женщина. – Да и всем нутром я почувствовала, что это она. Сердце страхом зашлось. Подошла сзади, окликнула: «Вы Анна?» Она вздрогнула, будто ее ударили плеткой по спине, обернулась. В общем, поговорили мы с ней, Геночка. Можно сказать, по душам. Хотя какая у нее там душа… Она ведь пришла, чтобы тебя это… украсть как бы. С собой увезти. А я не дала! Завыла, запричитала, оставь, говорю, парнишку в покое, что ж ты ему душонку-то рвешь, он только-только успокоился, ко мне привыкать стал…
– А она, теть Наташ? Что она тебе говорила?
– Да не помню я, Геночка. Ну, вроде того, что любит тебя сильно… Васю, говорит, бери, на Васю не претендую, а без сыночка, мол, не могу… А я ей снова – оставь его, говорю! Ему хорошо со мной, видишь, какой ладненький бегает, какой здоровенький да веселенький! Ну куда, говорю, ты его за собой потащишь? Если уж пошла гулять от мужа, так и гуляй себе… Умерла, так умерла. В общем, прогнала я ее, Геночка. Ты уж меня прости. Я ведь полюбила тебя, как родного. А она что? Она ж тебя бросила… Прости, прости меня, Геночка-а-а-а…
Ольге показалось, что женщина сейчас упадет на колени и завопит голосом Инны Чуриковой из популярного фильма: прости, мол, меня, дуру грешную! Даже сделала невольное движение вперед, чтобы удержать…
Слава богу, на колени Генкина мачеха не бухнулась. Всхлипнула на высокой ноте, поджала губы, вороватым жестом смахнула слезу со щеки. И успокоилась окончательно, когда Генка протянул руки, огладил ее по рыхлым плечам:
– Ну что ты, теть Наташ… Кто на тебя обижается-то? Не реви! Я ж просто спросил… Ну, было и было… Ничего…
– Правда, Геночка?
– Правда, теть Наташ.
– Ой, спасибо тебе, Генаш. Ну и ладно, и слава богу тогда. А с Маришкой-то как, не помирился еще?
– Не-а.
– Ой… Ты уж быстрее мирись, Геночка. Я уж извелась вся, переживаю за вас.
– Хорошо, теть Наташ, как скажешь. Ну, ладно, мы пойдем, пожалуй.
– А чай? У меня варенье есть вкусное, вишневое…
– Нет, спасибо, в другой раз. Мы торопимся.
– Что ж, ладно, коли так… Приятно было познакомиться, – церемонно поджав губы, склонила голову перед Ольгой женщина. – Приходите еще… Надо же, сестра, главное… Вот не ждали, не гадали.
Когда сели в машину и отъехали от мачехиного дома на приличное расстояние, Ольга спросила с ласковой, чуть насмешливой интонацией:
– Ну что, успокоился немного? Или наоборот, еще хуже стало?
– Не знаю, Оль… Странное какое-то чувство. Ты права была, когда говорила про фантом… Точно, неуловимая Афродита…
– Хм! А знаешь, я вдруг один анекдот вспомнила! Спрашивается, отчего ковбой Джо такой неуловимый? И ответ – да потому, что его никто не ловит!
– Это ты к чему?
– Ну… Может, и впрямь, пусть она навсегда фантомом останется? Неуловимой Афродитой?
– То есть… не будем ее больше искать?
– Я думаю, не стоит, Ген. Зачем ворошить прошлое, боль себе причинять? Мы же с тобой не мазохисты, правда?
– Что ж, может, ты и права. Но меж собой-то мы не потеряемся, надеюсь?
– Нет, конечно. Знаешь, мне в последнее время жить стало гораздо легче, потому что я знаю – у меня брат есть.
– И мне.
И замолчали оба, испытывая неловкость. Однако это была хорошего качества неловкость, сладко-стеснительная, со знаком «плюс». Ольга от неловкости нацепила темные очки на глаза, Генка подкрутил рычажок магнитолы, прибавив звук. Так под композицию группы Scorpions «Ветер перемен» и доехали до Ольгиного дома, въехали во двор…
Первое, что бросилось в глаза – машина Ивана у подъезда. И сам Иван рядом с машиной, руки в брюках, голова задрана вверх. Окна ее, значит, изучает, решил измором взять. Наверняка сунулся в дверь и обломался. Думает, она там сейчас, в квартире, просто затаилась. Интересно, кто ему адрес дал? Полька, наверное. О, и цветочки на сиденье машины видны… Приличный такой букетик. Белые розы. Ну, погоди, сейчас я тебе устрою нежную встречу, мало не покажется! И розы тебе будут, и какао с чаем!
– Так, Генка, слушай мою команду. Сейчас вместе выйдем из машины, и ты поцелуешь меня.
– Что?! – обалдело уставился на нее Генка. – Куда я тебя поцелую?
– Ну, не в пачку же! Хотелось бы в губы, конечно… Ладно, обойдемся нежным поцелуем в щеку.
Гена недоуменно посмотрел на сестру.
– Да, еще за руку возьмешь, так, будто отпускать не хочешь! И в глаза посмотришь, знаешь, со страстью так. Со смаком. Будто ты меня съесть намереваешься.
– А зачем, Оль?
– А я что, не объяснила разве? Прости, увлеклась… Видишь, вон там, у машины, мужик стоит, голову задрал?
– Ну, вижу…
– Это мой муж. То есть теперь уже бывший. Почти. Я хочу, чтобы…
– А, понял! Действительно, предупреждать надо. Я уж испугался было… Ладно, выходи! Сейчас изображу все так – пальчики оближешь. А за талию тебя обнять можно?
– Валяй за талию. Только не увлекайся. Ну, пошли…
Генка первым выскочил из машины, лихо отпрыгал стрекозлом вокруг капота, распахнул перед ней дверь, галантно подал руку. Потом обнял за талию, глядя нежно в глаза, сунулся губами к уху:
– Оль… Тебя сейчас к подъезду вести или как? Или надо еще на месте потоптаться, пообниматься?
– Нет, будь около машины, к подъезду я сама пойду… Все, Генка, хватит, он увидел уже. О, господи, сюда идет… Все, уезжай! Уезжай быстро!
– Да я не боюсь, пусть идет!
– Уезжай! Слушай, что я говорю! Или фингал под глаз получить захотел? Ну же, быстро!
Оторвавшись от Генки, она медленно пошла навстречу Ивану. Даже издалека шел от него запах ярости – да, Иван был ревнив, этого добра за ним числилось навалом. И вдруг поймала себя на мысли – чего это ее понесло в такие игрища? Зачем? Глупо же все получилось. Шито белыми нитками. Не для Ивана, для себя шито. Иван-то как раз…
– Кто это, Ольга?
Услышала за спиной шум отъезжающей Генкиной машины, подняла в нарочитом удивлении плечи:
– Ой… Откуда в наш двор такого красивого дяденьку занесло? Вань, это ты, что ли?
Получилось хуже, чем в кино. И не смешно. Наоборот, по-дурацки как-то.
– Я спрашиваю – кто это, Ольга?
– А ты не спрашивай. Сам же все видел. Вот и не спрашивай.
– Я тебе не верю… Зачем этот спектакль, Оль? Давай лучше просто поговорим. Показала бы хоть, как устроилась, что за квартиру сняла.
– Обыкновенная квартира, меня устраивает. Дай пройти, я устала, как собака.
– Значит, на чашку чая я могу не рассчитывать?
– Нет, не можешь.
– Цветы хоть возьми…
– Не надо. И вообще ничего не надо, Вань. Я ведь объясняла тебе уже. Пусти.
Зайдя в квартиру, долго сидела на скамеечке в коридоре, прислонясь затылком к стене. И впрямь устала. И желудок болит после дяди-Митиной мутно-подозрительной самогонки. Ей такое вообще пить нельзя. Надо бы съесть чего-нибудь. Или просто горячего чаю выпить.
Притащилась на кухню, автоматически нажала сначала на кнопку чайника, потом на кнопку телевизионного пульта. И удивилась – надо же… Вот тебе и продолжение про «красивого дяденьку», которого «в наш двор занесло»…