По праву рождения
Да. Пусть у Матвея все хорошо сложится, пусть его любовь будет счастливой…
На этой мысли и уснула. Но ненадолго. Потому что странный сон увидела, и пребывание в нем показалось невозможным… Таким невозможным, что сознание наверняка включило защитную реакцию, и проснулась, как от толчка, долго потом лежала, обдумывала этот короткий сон…
И самой смешно было, ей-богу! Ну приснится же такое, а? Вот откуда что взялось, неужели все из той же цепочки? Сначала глупая мысль на пустом месте, потом паническая атака, а потом… Ну нет уж, только приступа удушья ей сейчас не хватало! Потому что смешно, смешно…
Снилась ей свадьба Матвея и Анели. Будто все за столом сидят, и жених с невестой, и родители… И вдруг мама Анели, очень красивая молодая женщина, поднимается с места, чтобы произнести тост за молодых… И вместо нужных фраз произносит кошмар какой-то! Мол, мы все за вас радуемся, дети дорогие, все… И Дима, и его жена, и я, его вторая жена… Да, я ведь тоже его жена, вы просто не знали… И не ссориться же нам по этому поводу, правда?
Смешно. Очень смешной сон. Приснится же такое, в самом деле. Ведь глупость же, глупость… И нечего тут обдумывать и в цепочку включать нечего! Но лучше бы настоящий и полноценный кошмар приснился, чем эта глупость…
* * *– …Ты как? Голова не кружится? Все хорошо?
Матвей повернул голову, пытаясь заглянуть Анеле в лицо. Они давно уже сидели на крыше, плечом к плечу, и ему казалось, что девушка замерла и не дышит, и страшно было оттого, что она молчит…
– Да, хорошо… – тихим эхом откликнулась Анеля. – Мне очень хорошо, Матвей… Почему мне это самой в голову не приходило – взять и подняться на высокую крышу? Странно, правда?
– Да отчего же странно… Наоборот… Было бы странно, если б это у тебя в привычку вошло – по крышам гулять.
– Но здесь же так здорово, Матвей! Я так себя ощущаю… Будто сейчас встану, оттолкнусь и полечу над городом! Кажется, что это так просто… Просто оттолкнуться, и все!
– Да. Мне первый раз тоже показалось, что это очень просто. Здесь какой-то воздух другой, небо другое…
– Да, небо другое. Так и тянет в него улететь!
– Нет, в небо лучше не надо… Лучше над городом пару кругов сделать и обратно на это же место приземлиться, ага?
– Ага… Знаешь, я сейчас вспомнила тот самый монолог Катерины из «Грозы»… Помнишь, в школе проходили?
– Это та, которая луч света в темном царстве? Отчего люди не летают, как птицы?
– Ну что ты смеешься, Матвей… Ничего смешного тут нет… Я сейчас тоже на эту Катерину похожа, мне тоже хочется громко спросить: отчего, ну отчего люди не летают, как птицы? Ведь жалко же, в самом деле? Ведь как было бы хорошо, согласись?
– Да. Было бы неплохо, согласен. И я вовсе не смеюсь… А у тебя, наверное, в школе пятерка по литературе была, да?
– Ну да… Любимый предмет был. Я ведь всю классику перечитала еще в раннем детстве… И Чехова, и Толстого… Мало что понимала, но все равно читала. Мне сам процесс нравился, я так жила. Да я и вообще такой была… Надо мной все в школе смеялись. Да и сейчас тоже… Тебе, наверное, скучно со мной, да, Матвей?
– Нет, что ты. Вовсе не скучно. С чего ты взяла? Наверное, твой бывший парень говорил, что ему с тобой скучно, да? Тот, с которым я подрался?
– Ну, в общем… Да… Я же молчу все время. Как моя бабушка говорит, будто я вещь в себе.
– Ну и молчи, если хочешь. Все равно я тебя слышу. Сижу рядом и слышу.
– Правда?
– Правда. Со мной раньше никогда такого не случалось, чтоб вот так… Просто сидеть рядом и просто молчание слушать. Оно у тебя необыкновенное и само по себе очень интересное.
– Молчание интересное? – удивленно переспросила Анеля, поворачивая к нему голову.
Они встретились глазами, и Матвей забыл, что хотел сказать. А может, Анеля и не ждала от него никакого ответа. А может, забыла тут же, о чем спросила… Да и забудешь тут, когда их так обожгло вдруг обоих! Смотрели друг на друга пару секунд, а так обожгло!
– Ты… Ты и впрямь не такая, как все… Я даже сказать не могу, какая ты… – хрипло проговорил Матвей, отводя взгляд. – Мне даже страшно, что ты такая особенная, а я… Я обыкновенный. То есть до вчерашнего дня был обыкновенный…
– И какой же ты был? Что делал?
– Да то же, что и все делают. В соцсетях все время сидел, с девушками знакомился. На свидания бегал, суетился… Слишком много суетился, теперь и вспомнить стыдно.
– А меня вообще в соцсетях нет. Я как-то не понимаю этого – зачем… Зачем выставлять себя напоказ? Писать друг другу всякие банальные глупости – зачем? Я думаю, что это всеобщее сумасшествие какое-то, оболванивание самих себя. Ведь они, которые пишут, и не думают даже, как это жалко звучит! Все выражение чувств, к примеру, сводится к двум расхожим словам… Первое слово – бомба, второе слово – огонь. И весь словарный запас на этом закончился. Бомба! Огонь! И все на этом, и хватит! Ну разве я не права, скажи?
– Да права, права… – со смехом поднял руки Матвей. – И сам грешен, каюсь…
– А все эти соцсети… Ну что такое… – продолжала тихо удивляться Анеля, пожимая плечами. – Ведь это же тоже своего рода ужасный самообман… Стремление выставить себя в более выгодном свете, похвастать собой… И это для того только, чтобы другие увидели, как ты успешен и счастлив! Хотя в реальной жизни нет ни успеха, ни счастья, а есть сплошные серые будни. Никто не хочет никому правду сказать… Ведь это же гордыня всеми владеет, это страстное доказывание благополучия! А в результате какой-то всеобщий свальный грех получается, только и всего. Никто ж не задумывается, что гордыня – это грех, а не показатель успешности!
– Да уж, интересно ты рассуждаешь! Я даже и не задумывался никогда… С другой стороны, знаешь… Вне социума тоже не проживешь. Соответствовать как-то его законам надо, ты не находишь?
– Не-а. Не нахожу. Зачем обязательно соответствовать, кто может меня заставить соответствовать, если я не хочу?
– А чего тогда ты хочешь. Анеля?
– Я? Я жить хочу, мир видеть хочу, слышат его, осязать… Ветер этот вдыхать, лететь вместе с ним куда-то и радоваться, что лечу. Самой собой жить, с тем, что у меня внутри есть…
– Ну, не все же так умеют и могут, что ты! Не всем дано! Да и не все так хотят…
– Да знаю… Но я-то могу! И я хочу! Почему я должна делать то, что хотят другие?
– А подруги у тебя есть, Анеля? Почему-то я думаю, нет у тебя близких подруг. Или я не прав, скажи?
– Да прав, прав… Есть у меня приятельницы, со школы еще, ну и девчонки сейчас из группы… Но мне с ними не очень интересно общаться. Они только о шмотках говорят, о еде, о фотографиях в соцсетях да еще о том, кто с кем, когда и как… Ну, ты понимаешь…
– О сексе, что ли?
– Ну да… – смущенно опустила голову Анеля, теребя пальцами пуговку на рубашке.
– А ты что, секс вообще отвергаешь как таковой?
– Да нет же! Нет, конечно! Просто… Это же не так все должно быть, чтобы потом всем рассказывать, да еще и хвастать… Ну что ты на меня так смотришь? Не надо, не смотри! По-твоему, я сейчас глупости говорю, да? Ты думаешь, я совсем ненормальная, отбившаяся от социума, сама в себе заблудившаяся? Да, я знаю, что ты так думаешь, но что делать… Какая есть, такая и есть…
Анеля закрыла лицо руками, отвернула его в сторону. Матвей осторожно тронул ее за плечо, произнес тихо:
– Эй, ты чего… Вовсе я так о тебе не думаю… Наоборот…
Анеля замерла, почувствовав на плече его ладонь. Так замерла, будто ждала, что будет дальше. Убрала руки с лица, глянула на него осторожно и в то же время доверчиво. И переспросила тихо:
– Что значит – наоборот?
– А то и значит… – так же тихо проговорил Матвей, обнимая ее за плечи и притягивая к себе. – То и значит, что ветер сильный поднялся, и ты замерзла уже, наверное…
– Ты надо мной смеешься сейчас, да, Матвей?
– Нет, что ты… Какой там смеешься, мне не до смеха. Потому что я сам себя уже не узнаю… Ты и правда не замерзла, скажи?
– Нет…
И снова глаза их оказались близко, и снова будто ожог пробежал, и Анеля первая потянулась к нему доверчиво, и Матвей поймал губами ее горячие губы. И показалось, что задохнулся и что летят они оба по ветру над крышами и никогда больше его руки не смогут отпустить ее, никогда…
Хорошее слово – никогда. Все там кажется – никогда. Особенно в этот момент. Но ему вовсе так не казалось, он был точно уверен – уже никогда…
Они долго еще сидели на крыше и целовались, говорили о чем-то, пока не начали опускаться сумерки и город внизу не зажегся огнями.
– Пора нам на землю спускаться, иначе замерзнешь совсем… – с грустью проговорил Матвей, надевая на голову Анеле капюшон ветровки. – Идем…
– Нет, давай еще посидим немного! Так здесь хорошо!
– Да завтра снова придем, если хочешь! И завтра, и послезавтра… Мы ведь теперь каждый день будем видеться, правда?
– Да… Каждый день… Ладно, идем. Тем более тебя Анна Антоновна давно ждет, наверное. И ты отцу обещал…
Проводив Анелю, Матвей быстро пошел домой, унося в себе новые незнакомые ощущения. Как же это все… Непривычно и непонятно. Когда внутри будто горячо от счастья и нестерпимо до обморока, страшно боишься его расплескать… Да хоть капельку уронить страшно! Да и хорошо ли это на самом деле… Ведь раньше без этого мучительного счастья, без этого обморока гораздо свободнее и смелее себя чувствовал! И все нипочем было…
А может, он просто не умеет так жить, а? Вот так, чтобы бояться ежесекундно в себе его расплескать?
Хотя чего теперь думать об этом – умеет или не умеет… Все равно ж понятно, что как раньше уже не получится. К обмороку ведь тоже надо привыкать, наверное? Учиться в нем жить и не бояться его? И идти вот так, и проговаривать про себя всплывшие в памяти когда-то насильно выученные пушкинские строки: «…Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я…»
Наверное, он со стороны сейчас выглядит полным идиотом. Ну и пусть, пусть… Он сам хочет быть идиотом! Потому что «утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я»!
* * *Анеля ходила из угла в угол по комнате, не находя себе места. Да и как его найдешь, если все равно на этом месте больше минуты усидеть невозможно? И что с самой собой делать – непонятно… Как жить с этим беспокойным и новым счастьем, с этим осознанием того, что все свершилось, что он – он! – ее целовал, что завтра она снова увидит его, и послезавтра тоже! Да, надо, чтобы каждый день видела… Иначе умрет, сердце просто остановится, и умрет. И скорей бы мама пришла, так хочется ей все рассказать! Не кружить сомнамбулой по квартире, а сесть и рассказать, в слова свое беспокойное счастье облечь. Мама, да где же ты в конце-то концов? Почему тебя дома нет? И телефон твой не отвечает, уж сколько раз пыталась позвонить…
Когда в прихожей хлопнула дверь, бросилась туда опрометью, налетела на мать с объятием, не дав ей выпустить из рук пакеты с продуктами.
Юля даже испугалась немного, спросила осторожно:
– Что-то случилось, Анеля? Почему ты так дрожишь? Говори же скорее, ну?
– Да, мам, случилось… Мы сегодня были на крыше… И мы… Он меня тоже любит, мам, я знаю, я поняла… Да ведь так и должно быть, мам, я знаю, я знаю!
– Господи, да кто любит? Какая крыша? При чем тут крыша, не понимаю? Дай я хоть на кухню пройду, пакеты поставлю… В супермаркет сейчас заходила, у нас холодильник совсем пустой… Я печенье твое любимое купила! А еще упаковку мороженого! Ну же, отпусти меня, ради бога…
Юля высвободилась из рук Анели, быстро пошла на кухню. Анеля поплелась за ней, проговаривая обиженно:
– Мам… Я тебя так ждала, так мне надо было тебе рассказать… А ты – супермаркет, мороженое… При чем тут мороженое с печеньем? Я ж тебе про себя рассказываю… Что влюбилась, что его встретила, того самого… Ну почему так, мам…
– Потому. Любовь любовью, доченька, а кушать всегда хочется, знаешь ли, – насмешливо проговорила Юля, проходя на кухню и взгромождая пакеты с продуктами на кухонный стол. – Сейчас я все это разберу, чаю сделаем, сядем, и ты мне в подробностях расскажешь, что у тебя произошло, ладно? Да, еще бутерброды сделаю, я колбасы вкусной купила, ты такую любишь!
– Ну какая колбаса, мам…
– Вкусная. Мясом пахнет. Чуешь, как пахнет? М-м-м… – сунула Юля под нос дочери палку сырокопченой колбасы.
– Ладно, что ж… – со вздохом проговорила Анеля. – Давай я тебе помогу.
– Помоги… И не делай такого страдательного лица, улыбайся лучше! Насколько я поняла, у тебя наконец-то любовь образовалась, правильно? Чего страдать-то, не понимаю? Это ж хорошо, когда любовь…
Вскоре они сели друг напротив друга за кухонный стол, и Юля, прожевывая бутерброд, спросила деловито:
– Ну, рассказывай, кто у тебя там на горизонте возник… Приличный хоть мальчик, не люмпен какой-нибудь?
– Мам, ты так спрашиваешь… Мне даже обидно немного…
– А как я спрашиваю?
– Ну, по-деловому как-то…
– Ну, я ж мать, мне положено по-деловому, без ахов и вздохов! В первую очередь надо знать, кто он такой, правда?
– Да он такой, мам… Такой… Я даже объяснить не могу, честное слово!
– Что, принц на белом коне? Как же он тогда на коне на крышу-то взгромоздился? – тихо рассмеялась Юля, внимательно глядя на дочь. Потом вздохнула, снова откусила от бутерброда, произнесла осторожно: – Все они кажутся принцами, когда в них влюбляешься, Анелечка… А потом приглядишься через какое-то время – обыкновенный мужик-эгоист с трудным характером…
– Нет, он вовсе не эгоист, я знаю! Он… Он такой… Такой, что у меня сердце болеть начинает, когда о нем думаю! И так тревожно сразу делается и хорошо… И будто воздуха не хватает…
– Хм… Знаешь, доченька, если исключить твои счастливые эмоции, можно подумать, что ты сейчас на приеме у врача сидишь и на сердечную недостаточность жалуешься. По крайней мере, все симптомы налицо – и сердце болит, и тревожность, и воздуха не хватает… Ну что, что ты на меня так смотришь, а? Шучу я, шучу… Ты что, совсем от любви поглупела и разучилась понимать шутки?
– Да ну тебя, мам… Не стану я больше ничего рассказывать…
– Ладно, не обижайся. Тебе ведь пока и рассказать-то особо нечего, правда? Сколько дней вы знакомы, скажи?
– Два дня… Но…
– И ты за два дня поняла, что влюбилась?
– Ну да… Я сразу это поняла, как только его увидела. Я даже не думала, что так может быть… Вернее, думала, но не представляла на самом деле…
– А как же Егор, Анелечка? Ему уже от ворот поворот дала?
– Ну, так получилось… Матвей приехал меня встретить из института, а там уже Егор был… И они подрались. У Матвея все лицо в ссадинах было.
– Ух ты… Сразу и подрались! Значит, мужик твой Матвей, если драться не испугался. У Егора кулаки крепкие, я думаю. А где ж ты этого Матвея увидела, так что влюбилась в него с первого взгляда?
– Он сын Анны Антоновны, моей преподавательницы. Я к ней домой ходила курсовую показывать…
– Сын преподавательницы, говоришь? – немного напрягшись, спросила Юля. – А как фамилия той преподавательницы?
– Петровская… А что?
– Да так, ничего… А ты не знаешь, кто ее муж? То есть… Отец твоего Матвея – он кто?
– Знаю, конечно. Он очень известный хирург Дмитрий Петровский. Я отчества только не помню… А зачем тебе, мам?
– Ну… Просто интересуюсь, из какой мальчик семьи…
Юля улыбнулась, но и сама поняла, что улыбка получилась довольно вымученной. Чтобы скрыть свой ужас от Анели, зевнула нарочито, проговорила устало:
– Что-то я совсем засыпаю, Анелечка, очень трудный день был… Пойду лягу… Посуду помоешь, ладно?
– Да, конечно… Я что-то не так сказала, мам, да?
– Нет, что ты… Нормально все…
– Но я же чувствую, что-то с тобой не так! Ты же знаешь, что я все и всегда чувствую! Твое настроение так резко переменилось, когда ты узнала, кто у Матвея отец…
– Нет, нет! Тебе показалось… Твоя чувствительность дала сбой. Это бывает, когда влюбляешься… Влюбляешься и глупеешь, все видишь наоборот… Все, я пойду! Иначе упаду сейчас и усну…
Юля ушла так быстро, будто сбежала. Анеля пожала плечами, допила чай, потом убрала со стола, помыла посуду. Потом заглянула в комнату матери… Та лежала спиной к ней, обхватив руками подушку. Спала уже, наверное.
Когда за Анелей закрылась дверь, Юля выдохнула, отерла мокрые щеки ладонями. В голове никаких мыслей не было, только все крутился и крутился один и тот же вопрос: ну почему так, почему? Зачем все так? Неужели никого в этом огромном городе не нашлось, ни одного мальчика, в которого могла еще влюбиться Анеля? Ну почему им должен быть именно Матвей, сын Димы… А главное, что теперь со всем этим делать, что?
Она снова заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Плакала долго, пока не утомилась, пока спасительная мысль не пришла в голову – да чего ж она убивается так… Ведь страшного ничего не случилось. Ну, влюбилась ее дочь, и что? Первая любовь – она ж такая… Призрачная почти, больше придуманная, чем настоящая. Может, она через месяц уже и разлюбит, или этот Матвей в ней разочаруется! Ведь все может быть, все… И наверняка так и будет. Анеля же очень эмоциональная, психика у нее неустойчивая… Этот Матвей скажет ей что-то не так, и все… И кончилась первая любовь, как и не было. Конечно, горевать будет, понятно… И пусть этот горький опыт получит! В другой раз не будет по крышам да облакам гулять…
Так себя мало-помалу и успокоила. В самом деле, чего панику подняла? А с другой стороны… Если все не так будет? Если у Анели это серьезно и у парня этого тоже? И если все далеко зайдет, доберется до свадьбы? Что тогда, а? Им с Димой расстаться придется? Навсегда и навеки? Он ведь такой… Такой чистоплюй! Никогда не позволит того, чтобы она с его женой Анной с глазу на глаз встретилась… А тут не только с глазу на глаз, тут и породниться придется, дружить семьями, никуда не денешься…
Господи, ну что делать, что? Диме все рассказать? Или она торопит события и просто подождать надо?
Ведь если рассказать Диме… Да, если все рассказать… Нет, нет, лучше не надо! И без того их отношения хрупки и держатся в строгой тайне. Никто, никто об их отношениях не знает, и это было его условие, да. А она тогда готова была на любые условия, лишь бы хоть изредка быть рядом с ним!
Тогда, шесть лет назад, когда впервые его увидела… Черт возьми, как же права ее дочь Анеля в своем утверждении, что настоящая любовь дается только один раз по праву рождения! Ведь с ней тогда именно это и произошло, когда увидела Диму! Поняла, что он и есть ее единственная любовь, и другой никогда не будет, и не получится уже притворяться и жить с мужем так, как раньше… Жаль было Ивана, он совсем к такому повороту событий не был готов. Иван любил ее, да и сейчас любит, наверное. Но она уже не могла, не могла…
С Димой она познакомилась, когда болела мама. Он делал ей операцию, и она прошла хорошо, но мама потом все равно умерла, сердце на пятый день остановилось. Дима ее утешал… Говорил какие-то дежурные слова – мол, простите, мы все сделали, что от нас зависело… А она вдруг упала ему на грудь, разрыдалась, и он растерялся немного, помнится. Гладил ее по голове, по плечам… Она до сих пор помнит, как в ней все смешалось тогда – и горе, и ощущение на себе его рук. Потому что поняла вдруг – это те самые руки. Те, которые ей будут необходимы всегда. Любимые руки…
Да, тогда получилось, что она сама ему навязалась. После маминых похорон позвонила, попросила о встрече. Жить больше не могла без его рук, без его глаз, без его улыбки. Стыдила себя – что, мол, делает такое сейчас? Мама умерла, а она… Но ничего, ничего сделать с собой не могла! Просто умолила его с ней встретиться…
Он пришел. Не смог ей отказать. Все-таки горе у человека. А она сразу – люблю тебя… Пожалуйста, будь со мной, мне это очень сейчас нужно. Пожалуйста…
Конечно, он не ушел. Кто же сможет уйти, если женщина так просит? А она будто с ума сошла и уже не контролировала себя, понимала, что не отпустит его, не отпустит… Пусть это будут редкие свидания, тайные. И не надо ей ничего объяснять о семье, о долге, она и без того все понимает. Да, он любит жену и сына. И никогда их не бросит. Но она-то сама знает, что ей теперь нужно! И знает, что своего мужа не сможет обманывать.
Так и сказала Ивану – другого люблю, прости. Нам развестись надо. Он долго смотрел на нее, потом проговорил тихо:
– Что ж ты делаешь, Юль, скажи? Ну, полюбила другого, я понимаю… Но зачем же… У нас ведь дочь растет…
– А что ты мне предлагаешь, Вань? Если б я решила все скрыть и ты бы не знал ничего, тогда понимаю… Но теперь-то, когда я все тебе сказала как есть? Неужели ты после этого… Ты сможешь со мной жить по-прежнему?
– Смогу, Юль. Я очень люблю тебя. Считай меня тряпкой, хоть кем считай, но смогу… Я очень люблю тебя, Юль.
– Нет, Вань, не надо, пожалуйста. Не унижай себя. Я и без того достаточно тебя унизила своим признанием. Я его люблю, Вань… Так сильно люблю, что не получится у меня больше с тобой жить.
– Но ведь ты любила меня… Или нет?
– Не знаю. Может, и не любила… Ты очень хороший человек, Ваня, ты умный и добрый, но… Прости меня, если можешь.
Ваня тогда ничего ей не ответил. Молча собрал вещи, молча ушел. От свекрови она потом узнала, что он уехал в Ясенево, где у них дача была. Устроился в местную школу учителем…
Анеля приняла их развод на удивление спокойно, даже лишних вопросов не задавала. А может, и не совсем спокойно, и сильно переживала внутри… Ездила вместе со свекровью к отцу, но ей особо не рассказывала, как он там живет. Да она и не спрашивала, в общем. Будто отрезала от себя прежнюю жизнь, хоть и чувствовала себя виноватой. Наверное, надо было сохранить хоть какое-то общение – кто знает? Ради Анели… Другие же общаются после развода, и ничего. И никакое чувство вины им не мешает.
Хотя и оно, это пресловутое чувство вины, прошло со временем, потому что не до него было, потому что жила от встречи до встречи с Димой. Вскоре и для него эти встречи переросли в нечто большее, она это прекрасно понимала. Тем более узнала от общих знакомых, что жена Димы намного старше его, на целых двенадцать лет! И стыдно было самой признаться, но появилась в душе некая надежда, некий посыл искусительный… На двенадцать лет старше, это же очень много! А она сама младше Димы на три года… Если рассматривать эти «старше и младше» в бессовестной совокупности, то получается аж пятнадцать лет окаянных! Получается, это ведь ее козырь – тоже бессовестный. Ну и пусть! Пусть бессовестный! Это же всего лишь надежда по большому счету! Не может любовь жить без надежды, не может… Дима – это все, что у нее в жизни есть. Ну, кроме Анели, разумеется…
Господи, ну почему, почему именно в сына Димы угораздило дочку влюбиться? Что же теперь будет, господи? Или это ей наказание такое судьба послала – за Ваню отомстить решила? За его несчастное одиночество?
Что же, что же теперь будет?..
* * *– Мам! Мне поговорить с тобой надо! Очень серьезно поговорить!
Анна Антоновна удивленно глянула на сына – никогда она таких ноток в голосе у него не слышала. Таких настойчивых, таких решительных. И быстро подумала про себя – что-то слишком часто она это в последнее время произносит: никогда не слышала, никогда за ним такого не наблюдала… Изменился сынок, в одночасье вдруг изменился. И даже внешне стал выглядеть по-другому. Лицо осунувшееся, будто не спал всю ночь, а глаза горят медовым пламенем, таким ярким, что хоть зажмурься. Да, так и хочется отвернуть взгляд… Больше от страха, чем от удивления. Что это с ним такое, в самом деле? Это понятно, что влюбился… Но чтобы так вот…
– Что с тобой, сынок? – все же спросила тихо. – Ты сам на себя не похож… Ты не заболел ли, часом, а? Давай температуру померяем? Вон у тебя глаза почти лихорадочные!
– Нет, я здоров, мам. Я совершенно здоров. Только ты не волнуйся, пожалуйста, и прими спокойно то, что я тебе скажу сейчас…
– Ой, не пугай меня! У тебя голос такой… Что случилось, Матвей? Говори!
– Да я ж тебе говорю – не пугайся… И да, со мной случилось что-то. Такое счастливое… Будто это и не я уже, не Матвей Петровский, а другой кто-то… Совсем другой!
– Ты хочешь сказать, что это любовь с тобой такие метаморфозы творит? Что успел по уши влюбиться в Анелю, да? За такой короткий срок?
– Да при чем здесь срок, мам… О чем ты…
– Понимаю, понимаю. Срок действительно ни при чем. Ну, в таком случае я рада за тебя, что ж… Анеля – она такая…
– Да, мам. Я ее люблю. И это навсегда, я знаю. По-другому просто быть не может.
– Даже так?
– Да, так.
– Ну, знаешь… Никогда не говори «никогда», и так же можно сказать – никогда не говори «навсегда»…
– А я знаю, что навсегда. Я это совершенно точно знаю. И даже более того, мам… Только ты сразу не пугайся, ладно? Прими спокойно то, что я тебе скажу сейчас?
– Ничего себе, не пугайся… Да ты меня уже испугал, Матвей! Говори уже быстрее, не томи, иначе я с ума сойду!