Я вас люблю – терпите!

– Вот и хорошо, что поняла. И еще это… Фактуры, фактуры для верности побольше изобрази! Ну, косметику по лицу размажь, волосы взлохмать…

– Вы думаете, он поверит?

– Конечно, поверит! В таких случаях, девочка моя, мужика и обманывать особо не надо. Он сам обманываться рад. Ну так что, я надеюсь на тебя, Катюша? Мне, понимаешь ли, очень нужно, чтобы мой гость доволен был своим здешним досугом. Так что не подведи. Если он деньги утром тебе будет совать – тоже бери, не стесняйся. А то, я вижу, ты девушка скромная. И неопытная. И вообще – случайно оказалась в подобной ситуации. Ведь так?

– Ну… Как вам сказать… – неуверенно пожала плечами Катя, оглядываясь на дверь.

– Ладно, мне пора… – поднялся с кухонного стульчика Алик, избавив ее от необходимости объяснений. – Пойдем, поможешь нашего гостя на постель перетащить…

Как только за Аликом закрылась дверь, на них с Сонькой тут же напала смешливая истерика. И чем заливистее храпел Вахо, лежа на спине поперек кровати, тем больше душил дурацкий смех, прерываемый лишь короткими Сонькиными репликами:

– Ой, не могу… Фактуры, значит, побольше?

– Ага… Говорит, косметику по лицу размазать надо! – смеясь, вторила ей Катя, мотая головой из стороны в сторону.

– Ну вот! А ты боялась! Говорю же – не судьба тебе, Катька! Не судьба! Так и помрешь, видать, в шибко порядочных!

– И не говори! А я, дура, приготовилась!

– Ага, размечталась! Ой, не могу…

Смех смехом, конечно, но исполнила она все в точности, как просил Алик. Зачем человека подводить, раз обещала? Тщательно сотворив на голове и на лице постсексуальный сюрреализм, разделась, легла на краешек кровати, подтянув к себе кусок одеяла. Вахо всхрапнул посильнее, перевернулся на бок, зачмокал во сне губами, потом застонал, проговорил что-то на незнакомом гортанном наречии. Потом снова захрапел, выдыхая из себя запах перегара.

Заснуть ей удалось только под утро. И снился почему-то давешний несостоявшийся работодатель Денис Андреевич – все постукивал карандашиком по столу – тук-тук, тук-тук… А потом у него на столе телефон трезвонить начал. Так громко, так настойчиво! Трезвонит и трезвонит, никакого покою от него нет. Сколько уже можно? Придется просыпаться, иначе голова лопнет…

Открыв глаза, она подняла голову от подушки, огляделась, прислушалась. И обнаружила, что настойчивый звон происходит вовсе не из ее сна. Это ж дверной звонок надрывается. Вон Сонька пронеслась в прихожую тенью, на ходу запахивая халатик. Наверное, это Алик приехал – Вахо забрать… Чего же он так рано? Она и роли даже своей заказанной не сыграла, Вахо-то спит еще… Или… это не Алик? А кто тогда?

В следующую секунду ей показалось, что у нее начались слуховые галлюцинации. Она даже головой потрясла, чтобы избавиться от ужасного наваждения. Потому что это не могло быть ничем другим – только наваждением. Потому что из прихожей доносился голос мамы. Да, это именно ее нотки – строгие, приказные, безапелляционные, в которых тут же и утонули Сонькины удивленные восклицания. Да, точно, мамин голос… Откуда?! Этого просто быть не может, потому что этого в принципе быть не должно…

Морозец ужаса змейкой прополз по позвоночнику, парализуя все на своем пути. Подтянув одеяло к горлу, Катя перестала дышать, лишь рот сам по себе открывался и закрывался, да сердце трепыхалось в груди, не находя себе места. Откуда здесь, в Сонькиной квартире, вдруг мама взялась? А мамин голос в прихожей все нарастал, перекрывая собой слабое Сонькино сопротивление, и вот уже ее громоздкая фигура в черном брючном костюме с ярким шарфом, намотанным удавкой вокруг мощной шеи, нарисовалась в проеме двери. Да, точно, мама. О боже, ужас какой. Значит, сейчас мама увидит свою дочь Катю в постели с мужчиной. Вернее, не дочь Катю, а все, что от нее на этот момент осталось. Вялое дрожащее ничтожество. Да еще и абсолютно голое.

– Господи, Екатерина! Что все это значит, можешь объяснить? Что ты здесь делаешь? И…кто это с тобой?

Оттолкнув копошащуюся под локтем Соньку, мама решительно прошагала через комнату, резким движением попыталась сдернуть с кровати одеяло. Но отдернулось оно странным образом только со стороны Вахо, накрыв Катю с головой. Потому, наверное, что пальцы у нее от страха на этом одеяле заклинило, когда она его к горлу подтягивала. Хорошо, что оно ее с головой накрыло. Можно какое-то время маме в лицо не смотреть.

– Кто это, Екатерина, я тебя спрашиваю?

Мамин голос из-под одеяла звучал намного глуше. А самое главное – можно было не отвечать. Как она из-под одеяла ответит?

– По… Позвольте… Что вы здесь делаете, женщина? Вы кто? – хрипло-испуганно вступил в этот странный односторонний диалог проснувшийся Вахо.

– Это я вас хочу спросить, что вы здесь делаете! – снова прогрохотал над головой мамин грозный голос. – Что вы сделали с моей дочерью, старый извращенец? Что вообще здесь происходит, я хочу знать?

– Кто извращенец? Я – извращенец? Да я… Да вы… Вы кто вообще? Соня, что происходит? Кто эта женщина?

– Молчать, я сказала! Я сейчас полицию сюда вызову! Екатерина, вставай и одевайся немедленно! Мы едем подавать заявление! Ты у меня за изнасилование как миленький сядешь, извращенец старый!

– Ка… Какое изнасилование?

Лежа под одеялом, Катя почувствовала, как жалобно скрипнули пружины матраца под бедным Вахо. Наверное, стоило и впрямь его пожалеть – при других обстоятельствах. А в этих, уже сложившихся, духу на жалость уже не осталось. Самой бы живу остаться. Уж она-то свою гневливую маму знает. Наверняка стоит сейчас над бедным голым Вахо соляным столбом, уперев руки в боки, испепеляет орлиным взором.

– Он еще у меня спрашивать будет, какое изнасилование! А ты как думал, сволочь? Завлекли мою дочь в публичный дом, надругались, еще и удивляется!

– Ну, знаете! Вы вообще-то выражения подбирайте! – вступил в эту какофонию и Сонькин визгливый голосок.

– А чего мне их подбирать? Что я, сама не вижу? Девицы, бутылки на столе, голый мужик… Что это, если не публичный дом?

– А если даже и так, вам-то какое дело? Ворвались, командуете тут! Это моя квартира, я здесь хозяйка, понятно вам? – поднялось до самой высокой нотки Сонькино возмущение.

– Но это же моя дочь! Что она здесь делает?

– О господи… Да кому она нужна, ваша дочь! Можно подумать, она малолетка несовершеннолетняя, ни разу не трахнутая. Да и не было ничего, никто ее и пальцем не тронул…

– Ага! Так я вам и поверила! Лежит с мужиком в постели, и никто пальцем не тронул!

– Ой-ой, женщина… Давайте без полемики обойдемся, а? Я надеюсь, вы не собираетесь именно сейчас открывать дискуссию на эту тему? – парировала Сонька с нервным смешком в голосе. – Давайте забирайте свою невинную дочь и проваливайте! И не смейте оскорблять моего гостя! Он тут вообще не при делах, понятно?

– Где? Где моя одежда? – окончательно проснувшись, требовательно и властно вдруг возопил Вахо. – Принесите мне кто-нибудь мою одежду!

– Сейчас, Вахо, сейчас! – сменила тон со скандально насмешливого на почти лебезящий Сонька. – Простите, Вахо, я сейчас… Я Алику позвоню, он за вами приедет…

– Ах, тут еще и Алик есть? Вот и хорошо, пусть едет! Я сейчас в полицию… – никак не могла уняться мама.

Катя слышала через одеяло, как тяжело она справлялась с гневливым дыханием, даже фразу до конца проговорить не смогла.

– Да отстаньте вы со своей полицией, женщина, – вдруг тихо, но довольно злобно произнесла Сонька. – Как вы понять не можете, что это не те люди, которых можно схватить за шкварник и потащить в полицию. Давайте, валите отсюда подобру-поздорову, пока сами в полиции не оказались. И чем быстрее, тем лучше. Мой вам совет.

– Одежду мне дайте наконец! – снова прорычал Вахо так, что Сонька лишь ойкнула испуганно и зашелестела полами халатика.

Наверное, за одеждой рванула.

Наверное, и мама что-то услышала в его начальственном рыке, для себя не очень хорошее. Катя почувствовала через одеяло, как ее ладонь жестко опустилась ей на живот, отчего его тут же свело неприятной судорогой.

– Ладно. Мне все понятно, – произнесла она устало и непривычно покладисто. – Вставай, Екатерина, собирайся. Домой поедем. Надо же… Вот уж не думала, что ты… Ладно, вставай. Внизу отец в машине ждет. Где твои вещи?

Что происходило дальше, Катя почти уже и не помнила. Образовалась в голове и в теле странная тупая вялость, как при высокой температуре. Когда видишь картинку, а смысл ее до тебя не доходит. Когда весь организм немеет и от всего кричащего и кругом происходящего равнодушием самосохраняется. Вот и она – равнодушно встала, равнодушно оделась. Под присмотром мамы начала собирать вещи в чемодан. Хорошо, Сонька догадалась Вахо на кухню увести. Хотя – какая теперь уж разница… Все равно теперь.

Потом они вместе с мамой с трудом застегивали молнию на чемодане. Молчали, пыхтели. Мама навалилась на него всем туловищем, и молния ничего, поддалась. Распрямившись и смахнув капельки пота с мокрого от стараний лица, мама с нарочитым грохотом покатила чемодан по дубовому ламинату. Зачем-то еще и в спину Катю подтолкнула, будто уничтожая попытку к сопротивлению. Опять же – молча.

Уже от двери Катя оглянулась, поймала взгляд выглянувшей из кухни Соньки – она там, по всей видимости, начальственного гостя кофе отпаивала. Никакого сожаления на Сонькином лице по поводу их бесславного расставания не было. Лишь взгляд поймал последний жест – Сонька выразительно покрутила пальцем у виска, мотнув подбородком в мамину спину.

В лифте ехали молча. Выйдя из подъезда, Катя сразу увидела отцовский голубенький «жигуленок». Отец открыл дверь, выскочил из машины, радостно заулыбался ей навстречу, но тут же и сник, почуяв по виду мамы недоброе, засуетился с чемоданом, укладывая его в багажник.

– Постой… А где твоя синяя куртка? – вдруг озадаченно спросила мама, прежде чем сесть рядом с отцом на переднее сиденье.

– Забыла – там, в шкафу, в прихожей… – вяло махнула рукой Катя. – Да бог с ней, с курткой, мам…

– Как это – бог с ней? Она, между прочим, денег стоит!