Дети Афродиты
На экране плясала Надя Кузякина, всенародная любимица из всенародно любимого фильма. Дефилировала по двору со своим сакраментальным «не пойду, не пойду!». Ольга сначала улыбнулась, а потом подумала с неожиданной злостью – расплясалась, дура… Все равно ведь пойдешь. Побежишь, как миленькая. И правильно сделаешь, в общем…
Налив себе чаю, подошла к окну. И тут же отпрянула, едва не поперхнувшись. Иван по-прежнему стоял у машины, смотрел на ее окна. Вот вытащил из кармана телефон, опустил голову…
Из кухни было слышно, как жалко заверещал из сумки, оставленной в прихожей, ее телефон знакомой песенкой. Даже слов песенки не разобрать. Но она-то знала, о чем поет звонок-вызов голосом Лепса. «…Я стану водопадом, падением с высоты… И все твои вина из винограда для меня уже слишком просты…»
Слышишь, Вань? Все твои вина из винограда меня больше не интересуют. И не звони мне, пожалуйста. Уезжай, Вань. Ну, не могу я, прости… И никогда не смогу, хоть и больно ужасно. Не добавляй боли, Вань.
Отошла от окна, села за кухонный стол, уставилась в телевизор. Надя Кузякина уже наплясалась, уже сидела на камушке с Васей, слезно предлагая ему «отрубить орган движения». Ольга улыбнулась через силу – наверное, потому, что в этом месте всем полагается улыбаться. Автоматически. Закрыла на секунду глаза…
Нет, почему, почему она не может, как Надя? Что в ней за проклятье такое, господи? Ведь все так просто, казалось бы. Проще некуда.
Телефон в прихожей долго звонил, снова и снова, потом замолчал. И кино кончилось. Все. Так тебе и надо. Живи дальше, как можешь.
* * *Утро понедельника не задалось с первых минут пробуждения. Еще бы – за окном такая хмарь. Июнь, как всегда, выдает капризы с погодой – то жарой человеческие организмы испытывает, а потом – бац! – переменой жары на сырой ветреный холод. И какое тут может быть доброе пробуждение? Надо ж вскакивать, соображать на ходу, какую одежку на себя напяливать, чтобы новым погодным обстоятельствам соответствовать. И выясняется, что любимые брюки с блузкой после стирки не глажены, а на пиджаке, откуда ни возьмись, пятно выползло на самом видном месте. А утренние минуты бегут, бегут… Нет, оно не смертельно, конечно, можно и опоздать на полчасика. Но не хотелось бы… Работа есть работа, тем более, правило у Ольги такое – никогда и никуда не опаздывать. Она ж не профурсетка какая-нибудь, а серьезная женщина…
И все-таки опоздала. Хорошо, в это утро Маркуша с очередным совещанием не затеялся. Повезло. Можно нечаянно высвободившийся от совещания часок сразу на дело потратить, провести сверку по банковским документам. Еще в пятницу хотела с этой процедурой разобраться, но сразу как-то не пошло, явная нестыковка в глаза бросилась. Подумала – устала за неделю, голова уже не соображает… Вот, теперь голова отдохнувшая. Значит, вперед и с песней.
Последующие три часа пролетели в муках разбухающего в голове недоумения. Сначала она злилась на свою бестолковость, потом так же зло недоумевала, потом звонила в банк, уточняла, извинялась, начинала проверять все сначала, потом снова звонила и снова извинялась. Наконец, откинулась в кресле без сил, уставилась в серое дождевое окно. Нет, что за дела? Кому верить? Как жить? Кругом одно подлое и мерзкое вранье.
Подняв трубку телефона внутренней связи, спросила секретаршу:
– Лен, а где сегодня Татьяна Евгеньевна? Ее почему-то на месте нет.
– А у нее на всю неделю отгулы оформлены. Вот, заявление у меня на столе лежит с визой Марка Андреевича.
Точно. Татьяна же ее предупреждала, что собирается отгулы взять! Еще хвастала, для какой надобности ей эти отгулы… Оказывается, Анатоль салон открывает. Модный какой-то, цирюльня и спа-услуги в одном флаконе. Что ж, тем более все понятно. Чтобы открыть такой салон, первоначальный капитал нужен. Ах, Татьяна, Татьяна…
– …Да, Лен, я поняла. Татьяны Евгеньевны не будет. А Марк Андреевич на месте?
– Да.
– Один?
– Да. Но у него голова болит… Просил, чтобы его не беспокоили.
– Ну, вот и не беспокой, если просил. Спасибо, Лена.
Грохнув трубку на рычаг, собрала документы, разложенные по столу, аккуратно сложила в папку. Ладно, Маркуша. Чтобы не беспокоили, говоришь? Извини, не выйдет. Покой, дорогой Маркуша, нам только снится. Тут такая картина нарисовалась, что, похоже, и во сне у тебя этого покоя не будет. Нет, как жить, а? Кому верить?
Секретарша Лена пугливо выглянула из-за монитора, когда Ольга, войдя в приемную, сразу направилась в кабинет к Марку. Пролепетала вслед:
– Ольга Викторовна, я ж вам говорила, что Марк Андреевич… У Марка Андреевича голова…
– Да, Лен, я помню, что у Марка Андреевича голова, – проговорила Ольга, открывая дверь. И, полуобернувшись, добавила: – Не волнуйтесь, я скажу Марку Андреевичу, что вы стояли на страже и палкой отгоняли меня от его головы. Не виноватая вы, я сама ворвалась.
Закрывая за собой дверь, услышала робкий Ленин смешок. Оценила, значит, сермяжный юмор. Хотя самой было не до смеха, разговор впереди предстоял трудный.
Марк бродил по кабинету, держа на весу чашку с чаем. Отпив глоток, глянул в ее сторону, бросил с явной досадой:
– Ну, что там у тебя? Если не срочно? Давай потом… Голова раскалывается.
– Марк, а когда она у тебя не раскалывается? Может, надо врачу показаться? А вдруг в одночасье и впрямь расколется пополам, что тогда делать будешь? Как идиот, с двумя половинками ходить?
– Не смешно, Оль. С юмором у тебя всегда плоховато было.
– Да, ты прав. В общем и целом я серьезная девушка. И сейчас тоже с серьезным вопросом пришла. Можно сказать, с трагическим.
– Ой, не пугай… Только трагедий нам не хватало. Давай выкладывай, что там у тебя.
Марк сел в кресло, красиво сложил на столе мягкие ухоженные ладони. Ольга положила перед ним папку, открыла на первой странице:
– Вот, смотри…
– Что это, Оль?
– Это моя справка по результатам проверки финансовых документов. И вывод из нее неутешительный. Даже язык не поворачивается такое говорить, если честно. Татьяна оказалась воровкой, Марк.
– Какая Татьяна? Яблонская?!
– Да, да. Тебе не послышалось. Твой главный бухгалтер тихонько подворовывает у тебя денежку, я бы даже сказала, талантливо подворовывает.
– Нет, Ольга, погоди… Этого же не может быть. Чтобы Татьяна… Нет, ты, наверное, ошиблась!
– Я не ошиблась, Марк. Сам посмотри. Вот сюда, в справку. Видишь, здесь цифра подчеркнута красным фломастером, а здесь желтым. А разница получается здесь… Именно эта разница от тебя и ушла… Посмотри, Марк.
– Да не буду я ничего смотреть! Это… Это же вообще черт знает что! Это уже ни в какие рамки не лезет!
– Так и я о том же, Марк. Ни в какие рамки…
– А ты с ней говорила? Что она сама-то, как объясняет?
– Она сегодня в отгуле, Марк. Ты ей на всю неделю отгулы подписал. Анатоль сегодня салон открывает, а она, наверное, на подхвате будет до конца недели. Чего ради любви не сделаешь, Марк.
– Ладно, не ерничай. Лучше позвони ей и спроси… Может, у нее какие-то объяснения есть?
– Не буду я никуда звонить. Зачем? И без того все очевидно. Татьяна – воровка. Надо в прокуратуру заявление оформлять, Марк. Зови начальника юридической службы.
– Постой, постой… Зачем сразу в прокуратуру-то? Может, как-нибудь сами… Между собой разберемся.
– Как – сами? То есть самосудом займемся, что ли? Нет, Марк. Это же воровство, ты пойми. Преступление. А вор, как известно, должен сидеть в тюрьме. И это правильная позиция, я считаю. Единственно верная. И справедливая.
– Оль… Ты это серьезно?
– Вполне.
Марк откинулся на спинку кресла, моргнул, уставился на нее во все глаза. Потом с силой потер ладонями кожаные подлокотники, напрягся внутренней эмоцией, даже порозовел слегка. Молчал долго. Она сидела, ждала, внутренне раздражаясь. Наконец Марк выдохнул, произнес тихо:
– Знаешь, Оль, я тебя иногда совсем, совсем не понимаю. Нет, специалист ты хороший, это даже не обсуждается. Честно интересы блюдешь, на страже стоишь и все такое прочее. Но знаешь, я тебя… Боюсь иногда. Чего уж так с Татьяной-то, Оль? Сразу в прокуратуру… Тебе ее не жалко, нет? Вы же вроде подружки, если образно сказать, из одной тарелки вместе ели. А ты на нее в прокуратуру настучать хочешь. Не понимаю я, Оль.
– Не понимаешь? Погоди… Как ты сейчас выразился, Марк? Мы вроде подружки, да? Из одной тарелки вместе ели? Да, ели. А только знаешь, в чем тут основная пакость заключается? В том, дорогой Марк, она заключается, что ловить на воровстве подружку еще обиднее, чем не подружку. Нет, как ты не понимаешь-то? Ведь я ей верила, никогда детального анализа бухгалтерских документов не проводила! А она… Нет, Марк, ты не прав. Вор должен сидеть в тюрьме, и этим все сказано. Ничего личного, как ты сам любишь повторять. Других вариантов я просто не приемлю.
– Только черное и белое, да?
– Да. Только черное и белое. Остальное – чистоплюйские компромиссы, на которых и произрастают подобные пакости, как грибы после дождя. Вор должен сидеть в тюрьме, так, и только так! И никак иначе! Причем с отягчающими, потому что у своих брала! Потому что это чистое крысятничество. О какой жалости может идти речь?
– Какая же ты, Оль…
– Какая? Ну, какая?
– Жестокая. Мы же здесь не по понятиям живем. Так нельзя, Оль…
– А ты, значит, добренький, да? Чистоплюй в розовых очках? Ну что ж, давайте, конечно… Давайте все и всем будем прощать! Нам будут опорожняться на голову, а мы будем прощать! И понимать! И терпеть! И улыбаться! Давайте, опорожняйтесь на здоровье, мы такие! Что ж!
– Прекрати… Прекрати, Оль. По-моему, у тебя истерика.
– Да нет у меня никакой истерики!
– Ладно, давай так… Пусть ты будешь справедливая, а я ладно, дурак с чистоплюйскими компромиссами. Потому что я так не могу – сразу с заявлением в прокуратуру. Я, понимаешь ли, с Татьяной тут коньяк пью… Дружу как бы… Тем более, Оль, давай исходить из того факта, что она не из твоего кошелька своровала, а из моего. Я ведь в конечном итоге убытки терплю.
– А, ну, если ты так ставишь вопрос. Тогда, может, тебе и финансовый директор не нужен? Может, мне прямо сейчас уволиться, а, Марк? И будет у вас тут с Татьяной полное взаимопонимание? Да пожалуйста, что ж!
– Успокойся, Оль… Не надо таких эмоций, прошу тебя. Татьяну я в любом случае уволю. А вот относительно заявления в прокуратуру… Дай мне подумать. Нет, я даже думать не буду – какая такая прокуратура, бог с тобой… А сейчас уйди, пожалуйста. Я должен как-то в себя прийти.
Поднявшись с места, она быстро пошла к двери, громко цокая каблуками. И не удержалась, хлопнула дверью. Внутри все кипело обидой и возмущением. Получается, Марк ее из кабинета выставил! Вместо того чтобы спасибо сказать… Что ж, если ему нравится быть обворованным, пусть. А ей вообще все равно. Да, ей все равно!
Остаток дня просидела у себя в кабинете за закрытой дверью, боялась нахамить кому-нибудь. Сотрудники ведь не виноваты. Когда затихли за дверью голоса и цоканье каблуков, глянула на часы – домой пора. Пешком бы пройтись, чтобы успокоиться как-то, но за окном дождь… Неохота по лужам шлепать.
Вышла на офисное крыльцо, медленно пошла к стоянке. И вдруг что-то толкнуло в спину… Оглянулась назад – никого. Только между машинами стоит странное существо в брезентовом плаще с капюшоном. Наверное, ребенок. И плащ такой странный, доисторический. В таком, помнится, покойный свекор на охоту ходил, он его звал «брезентуха»…
Пожала плечами и в следующую секунду забыла о ребенке в странном плаще-брезентухе. Потому что около машины ее ждал Иван, ежился под зонтом. Шагнул навстречу, проговорил торопливо:
– Оль, подбрось, а? Я без машины.
– А чего так?
– Утром не завелась. В сервис надо везти.
– Врешь?
– Нет, Оль…
– Ладно, садись. Только уговор – едем молча. Я злая, могу нахамить.
– Да? А я хотел тебя поужинать куда-нибудь…
– Не надо меня ужинать. И вообще, Вань, прекращай это… Эти… Уловки свои пионерские. Ну, правда. Сколько можно объяснять – не могу я. Ну не могу, понимаешь? Не всем дано. Одним простить, как мордой в торт плюхнуться, а другим… А другим – как в дерьмо. Не могу я в дерьмо, Вань. Я даже и в торт не могу. Ну не ходи ты за мной больше, прошу тебя…
– Нет. Я все равно буду ходить. И прощения просить буду. Пока не верну тебя, Оль. Сколько ты меня будешь гнать, столько я буду ходить.
– Да ты что? Надо же. Это пока количество не перерастет в качество, да? Ой, а может, еще и ритуал заведем, как все порядочные люди? Чтоб уж наверняка переросло, никуда не делось?
– Не понял… Какой ритуал?
– Ну, к примеру, выберем время, когда ты будешь о себе напоминать… И определенное место… По четвергам с шести до семи тебя устроит? Или по вторникам с восьми до девяти? А может, по понедельникам у тебя будет машина ломаться? Ты уж выбери время сам, какое тебе удобно…
– Оль, я не понял. Это шутка такая, что ли?
– Ага. Кергуду. Я сегодня весь день шучу, до коликов уже насмеялась.
– Что, неприятности на работе?
– Не твое дело.
– Извини…
Иван переступил на месте, поднял воротник ветровки. Капли дождя стекали с его зонта, казалось, он выглядывает сквозь них вопрошающе тоскливо. Ольга шагнула к машине, открыла дверь, обернулась к нему:
– Ну что, тебя подвозить или нет?
– Значит, ужинать ты со мной не будешь?..
– Не буду, Вань.
– Тогда не надо. Тогда езжай.
– Ладно, как хочешь.
Машина послушно завелась, тронулась с места. Уже выезжая со стоянки, глянула в зеркало заднего вида. Иван стоял на том же месте, глядел ей вслед сквозь капли дождя, падающие с зонта. Невдалеке от него – ребенок в плаще-брезентухе, как дополнительный грустный к Ивану фон. Странная инсталляция. Или, может, кино… У нее роль жестокосердной негодяйки, у него – печально влюбленного Пьеро. Вот и катись к добросердечной покладистой Владе, печальный Пьеро! И с ней ужинай…
На светофоре остановилась, глядя, как «дворники» гоняют дождь по стеклу. Туда-сюда. Туда-сюда. Тоскливо. И дома сейчас ужасно тоскливо. Горячий душ, кухня, диван, телевизор. Да, в кафе бы самое то сейчас посидеть, под музыку, вина красного попить… А может, и правда, в кафе? Нет, одной неохота.
Как спасение зазвонил телефон в сумке. Надо же, Полька о ней вспомнила, любимая доченька! Счастье какое!
– Мам, привет! Ты где сейчас?
– Домой после работы еду…
– А давай к нам, а?
– На дачу, что ли?
– Нет, мы дома, с дачи нас дождь выгнал. Вот я и подумала, пока мы здесь… Хоть увидеться, поговорить…
– Да, Поль, конечно. Я рада. Я прямо сейчас и приеду. Скажи, в магазин заскочить, купить что-нибудь вкусненькое? У тебя какие новые прихоти появились?
– Да нет у меня никаких прихотей. Ем все подряд, как лошадь. Скоро в дверь не войду. Давай, приезжай без вкусненького.
– Да, я уже скоро… А ты одна дома?
– Нет.
– Понятно… А это удобно, Поль?
– Ну, ты даешь, мам. Вообще-то мы все нынче родственники. Между прочим, Надежда Борисовна все время о тебе спрашивает. И удивляется, почему ты на дачу не приезжаешь. Я ж не сирота все-таки, у меня мама с папой есть.
– Ладно, Полька, будем считать, устыдила. А в магазин я все-таки заеду, как-то неудобно с пустыми руками.
Через полчаса она уже улыбалась Надежде Борисовне, уважаемой сватье, женщине, приятной во всех отношениях, тонула в ее ласковом говорке:
– Ой, ну зачем же вы торт купили, Олечка Викторовна… И вино… Полечке же нельзя ни то, ни другое! Я очень слежу за Полечкиным питанием, чтобы и витамины, и белки… Да она девочка не капризная, она все кушает, что я ей приготовлю. Просто чудо, а не девочка! Мы тут на нее не надышимся все…
Чудо-девочка Полечка выглядывала из-за спины свекрови, улыбалась, как сытая домашняя кошечка. Казалось, замурлычет сейчас. У Ольги даже ревность внутри толкнулась, не злая, не приведи господь. Так, чуть насмешливая.
– …Да, да, Олечка Викторовна, не надышимся! Мы уж и в университете все уладили, Полечке разрешат свободное посещение, пока малыш не окрепнет… А перед зимней сессией репетиторов наймем, если понадобится. А кроватку и коляску не покупали еще, примета плохая. Вчера Игорь пинетки принес, я его так отругала!
– Да мы в приметы не верим, Надежда Борисовна! – засмеялась Полька, кутаясь в тонкую цветастую шаль. – Природу никакими приметами не испугаешь, она репродуктивную функцию строго блюдет. А пинетки такие хорошенькие, прелесть просто.
Ольга видела, как обласкала Польку взглядом Надежда Борисовна. Похоже, по-настоящему девчонку полюбила, без лицедейства. Только больно уж сладко, до приторности… Но, наверное, ей, Ольге, не понять. Она сама никогда сладкого не любила, в любых ипостасях. И в детстве бабушка говорила, что сладкое ужасно вредно для организма.
– Ну ладно, я пойду, у меня там пирог в духовке… – засуетилась Надежда Борисовна, мельком глянув на Ольгу. – Полечка, веди маму к себе в комнату, вам же, наверное, пообщаться хочется. Но через полчаса я вас жду в гостиной, будем чай пить.
В комнате у молодых был творческий беспорядок. Полька вообще не любила порядка, сколько она ни приучала ее аккуратно раскладывать вещи по местам, все зря. А здесь, похоже, вообще дала себе волю, и замечания сделать некому. А впрочем, не такой уж и беспорядок, если приглядеться… Так, уютная свобода движения нужных в обиходе вещей.
– Мам, а ты не ревнуешь ли случаем? – вдруг насмешливо спросила Полька, пристраиваясь в кресло. – Так на Надежду Борисовну странно сейчас глянула. Или мне показалось?
– Нет, не ревную, что ты. Просто мне интересно… Тебе что, и впрямь нравится это облизывание?
– Да, мам, нравится. Я тебе даже больше скажу – мне всегда этого не хватало. Ты ведь меня никогда не облизывала, правда? Папа облизывал, а ты – нет.
– Это что, упрек?
– Да бог с тобой, мам… Просто мы, наверное, разные по природе, ты и я. Мне нужны тактильные ощущения, а тебе нет. Кстати, вы с папой не помирились еще?
– Что значит – еще? Мы же с тобой говорили на эту тему, Поль.
– Да помню я, помню. Ну, может, ради внука? Я бы на твоем месте папу простила, мам. Он любит тебя. А любить тебя не так уж и легко, это я как женщина тебе говорю.
– Я знаю, Поль. И тем не менее… Давай больше не будем об этом, ладно? Может, я действительно плохая мать, но…
– Я этого не сказала, мам!
– Да знаю, что плохая. Мне надо сейчас около тебя тоже приплясывать, а я, выходит, наоборот… Наверное, это у меня наследственное – проблемы некачественного материнства. Да, я согласна, есть грех. Но… Хм. Что-то много плохой наследственности в последнее время из меня повылазило…
– Не поняла… Это ты о чем сейчас, мам?
– Ладно, не бери в голову. Все у нас хорошо, Полька. Все просто замечательно. И я за тебя ужасно рада! Только бы не сглазить, тьфу-тьфу, дай по дереву постучать. Ой, а как вкусно пирогом-то пахнет… М-м-м…
– Да, Надежда Борисовна большая мастерица в этом деле. Боюсь, тонкая талия мне уже никогда не светит. Но ничего, меня Игорь не за талию любит! У них, знаешь, какая-то особая привязка друг к другу в семье… Мужчины любят в женщине сущность, а не лицо и фигуру. Наверное, это правильно, да?
– Да, Полька. Наверное, это правильно. Да, Игорь тебя очень любит, я знаю… И я спокойна за тебя, Полька.
– А вот я за тебя не очень спокойна, мам. Может, все-таки…
– По-о-оль!
– Ладно, не буду. Ну что, идем пирог есть?
– Идем.
На прощание они с Полькой обнялись. От дочери пахло тем особенным счастьем, которое аккомпанирует ожиданию скорого материнства. У Ольги вдруг перехватило тихой нежностью горло, и захотелось сказать что-нибудь… Что-нибудь облизывающее…
– Я люблю тебя, доченька. Очень люблю.
– Ой, спасибо, мам… – тихо-удивленно откликнулась Полька, ткнувшись ей носом в шею. – И я тебя тоже очень люблю. Ты прости меня, ладно? А то наговорила тебе всякого…
– Да прям. Ничего ты мне обидного не сказала. Что есть, то есть. Ладно, пока, Полька.
– Пока, мам… На дачу приедешь?
– А то. Приеду, конечно. Ладно, береги себя…
На улице еще больше похолодало, пока ехала, замерзла ужасно. И квартира встретила привычным уже неуютием. Долго глядела сама на себя в зеркале ванной, будто спрашивала у грустного отражения – ну что, а завтра как вечер убивать будешь? Вечер за вечером – всю оставшуюся жизнь?
Отвернула кран, плеснула водой в беспощадное зеркало. Нет, она все равно выберется рано или поздно из этого состояния. Привыкнет. Ничего. Многие женщины всю жизнь живут одни, некоторые даже счастливы. Не ее вина, что так все получилось.
А может, взять и уехать куда-нибудь? В отпуск, развеяться? Купить себе приличный тур. Одноместный номер в отеле. Она ведь ни разу одна никуда не ездила. И впрямь, надо привыкать как-то. Человек ко всему привыкает. И лучше привыкать к одиночеству, чем свою природу ломать. Тем более, если ломать не получается. Тогда нечего и стараться…
* * *Марк с заявлением в прокуратуру не пойдет, это стало ясно уже утром, исходя из тональности его сухого «здравствуйте, Ольга Викторовна». И этот настороженный взгляд, и стена непробиваемого официоза, и суровые бугорки на лбу… Мало того, Ольге показалось, что и другие сотрудники от нее шарахаются, как перепуганные мыши. Нет, странная ситуация… Она что здесь нынче, изгой? А Татьяна, выходит, героиня? Романтическая страдалица Сонька Золотая Ручка? Да, обидно как-то. Хочешь как лучше, а получаешься изгоем. Обидно, грустно и неприятно. Тяжелая эта работа – из болота тащить… глупого начальника.
Когда в конце рабочего дня позвонил Генка, обрадовалась страшно. И сама удивилась, что так обрадовалась.
– Привет, сеструха! Ну, как там у тебя закончилось, с мужем-то? Сильно он тебя приревновал?
– Да у меня и не было такой цели, Ген.
– Да? А зачем тогда?.. Я, как дурак, старался, подпрыгивал…
– Да нет, у тебя все отлично получилось! Он и в самом деле поверил, что я… Хотя, в общем, это не важно. Я очень рада тебя слышать, Ген!
– Слушай, Оль… А у меня к тебе тоже просьба. Может, поговоришь с моей Маришкой, а? Как баба с бабой? Ну, чтобы она меня простила. Ты ж умная, ты обязательно правильные слова найдешь.
– Я?! Да ты что, Ген… Какие правильные слова? Если я и сама, ты же видел… Нет, уволь, братец. Это ты сейчас вообще не по адресу. Вообще пальцем в небо.
– Да? Жалко… Ну, тогда хоть со мной поговори, что ли. А то я совсем скис.
– С тобой – сколько угодно! С большим удовольствием!
– Тогда выходи, я к твоему офису аккурат подруливаю. Посидим где-нибудь, пообщаемся. В японский ресторан хочешь?
– Погоди… А откуда ты знаешь, где я работаю?
– Так ты ж мне сама рассказывала! Забыла?
– А, ну да… Хорошо, Ген, выхожу. Правда, еще рабочий день не закончился…
– Да и фиг с ним!
– Точно! Это ты сейчас хорошо сказал, фиг с ними со всеми! Иду, Ген…
Нажала на кнопку отбоя, легкомысленно крутанулась в кресле, отбарабанила ногтями веселую дробь по столешнице. Как хорошо, оказывается, когда брат есть! Взял и позвонил запросто, и кинул спасательный круг! А она и не ждала…
Быстро собравшись, выскочила в коридор, по пути заглянула в приемную:
– Лена, если Марк Андреевич будет меня спрашивать, скажешь, я ушла.
– Ой… А как говорить? То есть вы насовсем ушли или вернетесь?
– Нет. Не вернусь. Ни за что, никогда. Я ушла навсегда и навеки. И не просите меня вернуться… – театрально воздела руку над головой, слегка прогнувшись в спине.
Лена смотрела на нее озадаченно. Наверное, не поняла ее стихийно-шутливой экспрессии. Вдруг подумалось – бедная девочка. Совсем ее Марк зашугал показной строгостью. И зарплату невесть какую платит… А ведь старается девочка, терпеливо сносит все его капризы. Эх, Марк… Дурак ты, ей-богу. Лучше бы зарплату сотрудникам добавил, чем…
Генка ждал около машины, галантно распахнул перед ней дверь. Сев за руль, двинулся с места. И снова набросился с места в карьер:
– Нет, я не понял, чего ты с Маришкой не хочешь поговорить? Ну вот скажи, к кому мне еще обращаться с таким деликатным делом, если не к сестре?
– Ген… Отстань, а? Ну сам подумай, что я ей скажу? Что надо прощать мужнину измену? Да у меня ж язык не повернется такое произнести, Ген! Тем более, я и сама считаю, что…
– А я твоего мнения и не спрашиваю, считай, как хочешь. Я ж не уговариваю тебя, чтобы ты своего мужа простила. Я ж хочу, чтобы ты Маришку уговорила меня простить.
– Ну и логика, зашибись просто! Сам-то себя слышишь, Ген?
– Слышу. Нормальная у меня логика. Ты же это, как бы наоборот… От обратного с Маришкой разговаривать будешь.
– Не поняла…
– А чего тут непонятного? Все просто, Оль. Когда человек хочет убедить другого человека в том, во что сам не верит, он становится особенно настойчивым… Во, как сказал, ага?
– Да ерунду ты сказал. Я так не умею. Я вообще никаких компромиссов не признаю. Наверное, в этом моя беда и есть…