Грозный призрак

– Разве мама не вернулась? – спросил доктор.

– Вернулась, и даже много раньше, нежели мы ее ожидали. Но у нее такая мигрень, что она легла в постель и сказала, чтобы мы обедали одни, – сказала Лиза.

– Она была такая расстроенная и бледная, какой я ее никогда не видел! – прибавил Борис.

Обед прошел в молчании. И гости были расстроены, да и слуги имели убитый, встревоженный вид: смерть Карла и присутствие в доме покойника тяготили всех.

Придя позже в комнату князя, доктор увидел на столе бутылку шампанского в вазе со льдом и поднос с двумя стаканами и тарелкой с фруктами.

– Вот какая подруга будет с нами на время ваших странных рассказов, – улыбнулся Вадим Викторович, указывая на бутылку.

– На случай, если вы чуточку содрогнетесь, слушая мой рассказ, тогда оцените пользу стакана хорошего вина, которое согревает тело и поддерживает бодрость духа, – серьезным тоном возразил князь.

Когда оба уселись и закурили сигары, Елецкий сказал, после минутного молчания:

– Прежде, чем начать рассказывать, я должен предупредить, что лишь под безусловной тайной поверяю вам мои странные приключения. Может быть, было бы даже благоразумнее совсем молчать про такие грозные события в моей жизни, но, как и всякий неофит, я одержим страстью проповедничества, а ведь обратить к истине неверующего ученого особенно соблазнительно. – Оба посмеялись, а потом князь продолжил: – Видите, это желание делиться с другими своим сокровенным – новое добытое душевное свойство, первое пробуждение альтруизма. Обыкновенно эгоизм и зависть мешают нам располагать приобретенными благами, и в каждом ближнем своем люди подозревают и боятся соперника: будто те богатство, знания и общественное положение они хотят хранить все в своем исключительном пользовании. Поэтому горячее желание поделиться завоеванным знанием является, может быть, первым пробуждением духа, его первым шагом к высшей цели.

– Я счастлив, что могу воспользоваться вашим великодушным желанием, князь, и вполне ценю оказанное мне доверие. Клянусь честью, что никогда ни одним словом не выдам кому бы то ни было то, что вы мне расскажете, – сказал доктор, протягивая князю руку, которую тот молча пожал и с минуту собирался с мыслями.

– Я должен начать свою исповедь несколько издалека, с одного происшествия, которое, собственно, меня лично не касается, но оно было тем непонятным оккультным явлением, на которое я впервые натолкнулся. В то время я был таким же, как и вы, неверующим, мне не случалось беседовать с настоящим оккультистом, т. е. с человеком, который живет, если можно так выразиться, вне материальной жизни и знает, что происходит там, где наши грубые восприятия не дают ничего.

Я был тогда в Лондоне, намереваясь провести там несколько месяцев, чтобы развлечься и попутно заняться археологией, к которой всегда питал большую склонность. Устроившись, я отправился повидать своего приятеля, Лионеля Ворстед: он служил в Петербурге при посольстве, и я с ним очень подружился. Это был богатый светский молодой человек, и вел он весьма рассеянный образ жизни, но это не мешало ему быть прекрасным, симпатичным малым. Увидев его, я поразился происшедшей с ним страшной перемене: он был так бледен, худ, грустен и мрачен, ну точно встал после тяжелой болезни. Он вел уединенную жизнь, а все его общественные и религиозные убеждения так радикально изменились, что я не узнавал его, хотя до меня уже доходили слухи об одном загадочном приключении, где он являлся главным действующим лицом, и вследствие которого с ним произошла замеченная мною перемена. Я передам вам это таинственное происшествие в том виде, как слышал от самого Лионеля, пробелы же дополнила потом его старшая сестра, леди Эвелина, принимавшая деятельное участие в этой истории.

Глава VII

– Случилось это вскоре по возвращении его из Петербурга. Лионель отправился на несколько недель охотиться в замок сестры, леди Эвелины, а там влюбился в дочь фермера, Фенимора Вильсона, и молодая девушка тоже полюбила его. По виденному мною портрету, должен признаться, что молодая особа была восхитительна: настоящая головка херувима с белокурыми густыми кудрями, большими голубыми глазами и ослепительным цветом лица. Лионель был без ума от нее. Молодые люди виделись потихоньку и мечтали сочетаться, как вдруг их тайна открылась и вызвала бурю в семье Лионеля. Отец намеревался женить его на дочери богатого соседа, своего старого друга, и Лионель был с ней с детства помолвлен, так сказать, а леди Эвелина сочла даже обидой намерение брата жениться на дочери ее арендатора. Кроме того, Вильсон считался человеком грубым, злым, наглым, а его жена за год до того утопилась с горя: не было также тайной, что фермер решил выдать дочь за соседа, тоже фермера. Значит, Лионелю пришлось выдержать натиск с двух сторон, а так как характера он был доброго, сговорчивого, даже слишком слабого, то и уступил, дав слово отказаться от своей любви и «безрассудного намерения»: он позволил торжественно обручить себя с мисс Эллинор Кроун. Через несколько дней после этого торжества стало известно, что на ферме Вильсона тоже отпраздновали обручение Фенимор с фермером Джонсом и что вскоре состоится свадьба. Все это глубоко потрясло душевно и даже физически Лионеля. Отцу он объявил, что ему необходимо несколько месяцев полного уединения и отдыха, а потому он намерен отправиться в замок на берегу моря, перешедший к нему из рода его покойной матери. Домашние не противились его желанию, и Лионель, будто бы по предписанию врача, уехал подышать свежим воздухом. Дальнейшее я знаю от него самого.

Однажды около полуночи сидел он в кабинете и читал, как вдруг на него пахнул порыв холодного ветра. Он подумал, что открылось окно и оттуда ворвался свежий, морской ветер, но в ту же минуту послышались удивительные звуки: на струнах словно стеклянного инструмента играли такую невыразимо грустную мелодию, что Лионель содрогнулся, не понимая к тому же, откуда шла эта душераздирающая музыка. В эту минуту приподнялась портьера и на пороге спальни появилась Фенимор, в широком белом кисейном платье и черном плаще с капюшоном. Онемев от изумления смотрел он на нее, а потом в порыве радости бросился к ней и сжал в объятиях.

– Ты изменил мне, Лионель, – произнесла она с грустной улыбкой, сбрасывая плащ на кресло.

– Фенимор, не осуждай меня, пока не выслушала! Но откуда ты пришла? Ты совсем мокрая! – воскликнул мой приятель.

– Погода скверная и идет дождь, а я здесь поблизости гощу у дяди, преподобного Вильсона. У нас тут, около церковного дома, семейный склеп, – ответила она.

В ту минуту мой приятель не обратил внимания на эти ее слова и подумал, что она приехала по случаю какого-нибудь поминального дня. Вполне счастливый он угостил ее вином с пирожками, и они болтали. Во время разговора она сказала ему:

– Никогда не буду я женой того, с кем меня обручили. Я люблю тебя и тебе хочу принадлежать.

Человек слаб, а молодому влюбленному еще труднее устоять против таких слов. Лионель признавался мне, что с того дня Фенимор каждую ночь приходила к нему и была страстной… Ее приход неизменно сопровождался холодным ветром и странным звоном, а уходила она всегда до зари: но Лионель был словно околдован и не обращал внимания на эти странности. Несмотря на письма домашних и их убеждения вернуться, он не уезжал из замка. Тем не менее, однако, он заметил, что каждый раз по уходе Фенимор он ощущал слабость, точно уходила вся его жизненная сила, а вслед за этим он впадал в тяжелый и глубокий, словно летаргический сон. Но даже и такому тревожному обстоятельству он не придавал никакого значения… Беспричинное его затворничество стало, наконец, беспокоить леди Эвелину, которая очень любила брата, а потому приехала взглянуть, на него. Она была поражена его мертвенной бледностью и чрезвычайной слабостью. На ее вопросы Лионель отвечал, что здоров и чувствует себя так хорошо в своем уединении, что нескоро расстанется с ним. Весьма смущенная и озабоченная леди Эвелина допросила прислугу, и жена смотрителя призналась, наконец, что к молодому лорду каждую ночь приходит женщина, с которой он беседует и смеется. Никто не знал, что это за особа и откуда она: прислуга не видела даже, когда она входила и выходила. Один только Боб, грум, заметил однажды, что перед восходом солнца с террасы, примыкавшей к кабинету Лионеля, спустилась женщина в черном плаще и так скоро побежала по дороге, что он не смог проследить. Самым странным являлось то обстоятельство, что на плитах террасы всегда оставалась полоска воды, в спальне и кабинете ковер тоже был совершенно мокрый, но сэр Лионель не говорил об этом обстоятельстве, как будто не замечал его. Старая Сара, жена смотрителя, призналась еще, что раз пришла из любопытства в гардеробную посмотреть в замочную скважину и увидела на коленях у лорда красивую, с длинными белокурыми волосами женщину, страстно целовавшую его, а его лицо было бледно, как мел, а глаза горели, как уголья.

Встревоженная леди Эвелина спросила Сару, не слыхала ли та случайно имени посетительницы.

– Да, слышала, – ответила старушка, – сэр Лионель несколько раз назвал ее Фенимор.

При этом ответе леди Эвелина едва не упала в обморок, и повторяла только:

– Невозможно!.. Невозможно!..

Заметив изумление преданной женщины леди Эвелина затворила дверь и объяснила ей причину своего необыкновенного волнения. Она рассказала Саре про любовь Лионеля к Фенимор Вильсон, несогласие домашних на такой неравный брак и разрыв между молодыми людьми. К этому она добавила, что о старом Вильсоне – дурная слава, человек он безнравственный, завел незаконную семью и так тиранил детей с женой, что несчастная утопилась, лишь бы избавиться от страдальческой жизни. Через несколько дней по отъезде Лионеля и обручения Фенимор с тамошним фермером, богатым, но уже пожилым человеком, тело молодой девушки нашли на берегу моря. Она утопилась подобно матери, но обстоятельства, связанные с ее смертью, были так неправдоподобны, что леди Эвелина отказалась верить им. Подробности происшествия леди Эвелина знала от своей ключницы, женщины, заслуживавшей доверия и служившей ей более двадцати лет, а та слышала историю от родной сестры Вильсона, своей приятельницы.

В самый день несчастья Вильсон устроил большой пир в честь обрученных: веселились очень долго и гости разошлись поздно. Тетка Фенимор, две служанки, да еще мальчик-конюх мыли и убирали в кухне горы посуды. Погода была ужасная: лил проливной дождь, а с моря дул бурный ветер, выл в трубах и потрясал вековые деревья в саду. Глухой рокот волн, разбивавшихся о прибрежные утесы, еще более усиливал мрачное впечатление. В кухне работали молча, с искренним и глубоким сожалением поглядывая на бедную Фенимор, по щекам которой катились тихие слезы. Едва пробила полночь, как ясно донесся заунывный звон церковных колоколов, и почти в ту же минуту раздались три сильных удара в дверь. Фенимор пошла отворять, а так как тетка опасалась, чтобы не забрался в дом какой-нибудь бродяга, то и сама пошла со свечой вслед за молодой девушкой, позвав с собою служанок и мальчика. Каков был их ужас, когда Фенимор отворила дверь и на пороге все увидели утонувшую фермершу, в том платье, как ее похоронили, и даже с крестом, который вложили тогда в руку покойной. По платью и волосам призрака струилась вода. Все бывшие тут замерли, понятно, от страха и одна Фенимор бросилась вперед с криком:

– Мама, дорогая! Если бы ты знала, как я несчастна!

– Знаю, дитя мое милое. Ведь люди так злы, а смерть гораздо милосерднее. Пойдем вместе, ко мне, бедная Фенимор, – ответил слабый, но отчетливый голос. Выронив из рук крест, призрак обнял девушку и увлек ее за собою, и мгновение спустя обе исчезли во мраке ночи. В первое время свидетели этой сцены оцепенели от ужаса, затем тетка, мальчик и одна из служанок бросились в погоню за Фенимор, но девушка и призрак исчезли. А на дворе бушевала такая буря, что валила с ног людей, и им пришлось спасаться в дом. Между тем крики и шум разбудили старого Вильсона. Он был взбешен поднятой тревогой и, услыхав о происшедшем, стал ругаться, но когда ему показали оставленный видением крест, он помертвел и, шатаясь, опустился на стул. Крест был несомненно тот, который он вложил в руки покойной жены. Лишь на заре стих страшный ураган и тогда немедленно приступили к поискам Фенимор, но все было тщетно, и уже позднее рыбаки принесли ее тело, найдя его плававшим между рифами. Кроме того, рыбаки утверждали, что буря вовсе не была так ужасна, как утверждали на ферме Вильсона.

Как я уже говорил, леди Эвелина не поверила этому рассказу, но то, что она услышала теперь от Сары, сильно поколебало ее убеждения. С другой стороны, у нее явилось подозрение, что вся эта история могла быть выдумкой или интригой, с целью добиться любви ее брата, наперекор всему, и что молодая девушка была не схоронена, а спрятана. Естественно, что она хотела расследовать эту историю во что бы то ни стало, и приказала позвать грума, которому обещала хорошую награду, если он проследит уход таинственной незнакомки и сумеет узнать, откуда она является и где вообще живет. Боб был малый лет двадцати, смелый, энергичный и ничего на свете не боялся, а обещанная хорошая награда подбодрила его. Он решил непременно проследить даму, как бы она ни была хитра. Впоследствии Боб рассказывал, что намеревался также уловить и самый приход дамы, но когда он занял сторожевой пост в коридоре, неподалеку от террасы, то в первый раз в жизни на него напал страх, которого он не мог себе объяснить, и, несмотря на это, он уснул, а когда проснулся, незнакомка была уже в комнате сэра Лионеля, в чем он убедился, подслушав у двери спальной. Рассерженный, но и озадаченный своим промахом, Боб решил теперь караулить внизу террасы. Кроме того, из предусмотрительности, он оседлал лошадь, чтобы преследовать даму, если та оставила где-нибудь автомобиль или экипаж. На этот раз Боб преодолел валившую его с ног сонливость и, когда запели петухи, он увидел появившуюся на террасе женщину в черном плаще с опущенным капюшоном. Точно порыв холодного ветра пронеслась она мимо Боба и бежала быстро, точно олень, преследуемый сворой собак. Боясь выпустить ее из вида в темноте, Боб вскочил на лошадь и гнался почти открыто, думая, что дама бежит к своему экипажу. А погоня становилась все труднее, потому что незнакомка бежала не по дороге, а полем, а потом направилась прямо к болоту, которое было совершенно непроходимо. Следовать за нею по этому пути было тем более невозможно, что лошадь словно взбесилась: ощетинилась, становилась на дыбы и не хотела идти. Но грум был настойчив: хлыстом и шпорами он заставил коня слушаться и во весь опор мчался по дорожке, огибавшей болото, по которому незнакомка летела, будто не касаясь земли. Ее окружал легкий фосфорический свет, и это навело Боба на мысль, что у нее был потайной фонарь.

Продолжая свою бешеную погоню, грум видел, как незнакомка выбежала из болота и полями направилась к маленькому городку, колокольня которого издали обрисовывалась в предрассветном сумраке. Вдруг дама исчезла, а когда Боб, обливаясь потом, достиг того же места, то очутился перед невысокой стеной. Долго не раздумывая, он закинул поводья на шею лошади, перелез через стену и спрыгнул на землю.

Он оказался на кладбище, со всех сторон виднелись кресты, а в конце длинной аллеи погребальная часовня. По этой аллее бежала таинственная дама, но уже не так быстро, как раньше, и внезапно скрылась. Бобу показалось, что она вошла в часовню.

Он осмотрел небольшой, окруженный изящной бронзовой решеткой, памятник и прочел надпись, что тут находится фамильный склеп семьи Вильсон. Грум предположил, что ловкая незнакомка, видя за собой погоню, спряталась где-нибудь, рассудив, вероятно, что на кладбище, тем более в фамильном склепе ее не будут искать. Однако, чем больше он думал, тем загадочнее казалась ему вся эта история. Каким образом могла эта особа перейти болото и не утонуть в нем, а потом проникнуть в погребальную часовню семьи, к которой она, может быть не принадлежала?

Решив выяснить, насколько возможно, это дело, Боб как только начало светать, пошел в церковный дом и переговорил со служанкой, которая охотно рассказала ему, что Вильсон человек старый и бессемейный, живет уединенно, никого не принимая. Ключ от склепа он хранит у себя и нельзя допустить, чтобы кто-нибудь мог проникнуть туда…

Рассказ грума совершенно расстроил леди Эвелину.

Лионелю она ничего не сказала, потому что он был лихорадочно возбужден и имел очень болезненный вид, жалуясь на нестерпимую головную боль и колики во всем теле.

Но леди Эвелина была умна и поняла, что тут происходит какая-то таинственная драма, объяснение которой она не могла найти по своему незнанию, а потому и помочь не в состоянии. Однако инстинктивно, по чувству любви, она угадывала, что дело идет о жизни брата, попавшего во власть страшных и неведомых сил. Она не знала, что делать и пришла в отчаяние, сознавая, что обращение к «официальной» науке делу не поможет, а кого-нибудь сведущего в темной науке неведомого мира она не знала. На помощь ей пришла жена смотрителя.

Она сообщила, что неподалеку живет один старый господин по имени Брандль, который слывет в окрестностях ученым, занимающимся чернокнижием. О нем рассказывали странные вещи, будто бы он беседует с покойниками, фабрикует волшебные снадобья и совершил несколько чудесных исцелений. Может быть, он прольет свет на эту таинственную историю, а так как он умеет разговаривать с мертвыми, то через них может узнать правду о Фенимор и ее отношениях к сэру Лионелю.

Леди Эвелина ухватилась за эту надежду и не говоря никому ничего отправилась к колдуну.

Мистер Брандль внимательно выслушал рассказ леди Эвелины и никакого объяснения по делу не дал, но зато обещал вечером же приехать в замок и просил ничего не говорить об этом Лионелю. Кроме того, он сделал еще некоторые распоряжения.

Ворстеры были католики и в замке имелась небольшая капелла, где иногда по большим праздникам проводилась служба. Мистер Брандль указал взять престольное Распятие и поставить его в изголовье постели, но скрыв драпировкой, чтобы Лионель его не видел. Затем надо было окропить всю комнату святой водой, а в ящик стола, на который ставился поднос с вином и пирожками, спрятать ковчежец с мощами и освященной остией.

К вечеру Лионелю стало, по-видимому, лучше: он был весел, смеялся и болтал с сестрой, но рано ушел к себе. Около десяти часов приехал мистер Брандль. Он попросил принести два канделябра с престола, зажег их и поставил в комнате, рядом со спальней Лионеля, где и спрятался сам. В полночь к нему должны были прийти леди Эвелина, Сара, смотритель и грум Боб.

Когда они явились, мистер Брандль держал в одной руке ковш, который издавал сильный запах, а в другой маленький кусок зажженной восковой свечи.

Только что пробило полночь, как в спальне раздался шум или, скорее, шипение, точно лили воду на раскаленное железо.

– Она! – прошептал мистер Брандль.

– Боже мой! Что с тобой, Фенимор? С чего… – послышались тревожно-изумленные расспросы Лионеля, но последние его слова заглушил дикий крик, а затем хрипение.

Мистер Брандль кинулся в спальню, за ним вбежали остальные. Лионель полулежал на постели, а женщина в белом, окруженная словно мантией, длинными распущенными волосами, держала его за горло и душила, судя по тому, что лицо Лионеля посинело и глаза были навыкате.

Брандль вмиг очутился возле постели. Женщину отбросило от кровати словно порывом бурного ветра, и теперь она витала в воздухе, а тело ее съеживалось, испуская клубы черного и до того вонючего дыма, что миледи, смотритель, жена его задохнулись и упали, лишившись сознания. Тело Фенимор представляло какой-то пустой, кожаный мешок. В эту минуту окно с шумом открылось, пронесся вихрь ледяного ветра и все исчезло…

Мистер Брандль поспешил достать из кармана флакон и вылил его содержимое на пол: по комнате распространился сильный запах, очистивший воздух.

Все, кроме. Боба, лежали замертво, один он, хотя и дрожал, но держался на ногах, помогая Брандлю перенести Лионеля с прочими в смежную комнату.