Басурманка

В соседней комнате послышались шаги и голоса.

– Кажется, папа? с мама? идут, – проговорила Китти.

– Это кстати, надо обо всем рассказать им. Милые, как они обрадуются и… огорчатся, особенно мама?.

– А-а! Дорогой гость!.. Здравствуй, дружочек, – ласково приветствовала Анна Николаевна молодого человека.

– Как же поживает maman? Все по-прежнему, бедняжка?

– Мерси, по-прежнему; ведь ее здоровье, или, вернее, нездоровье, на одной точке. Если нет ухудшения, мы уже говорим: слава Богу.

– Ну, что новенького да хорошенького скажешь нам, чем порадуешь? – в свою очередь облобызав молодого Муратова, спросил генерал.

– Новенькое у меня есть сегодня, такое большое и важное для меня. Им-то я и приехал поделиться с вами, – взволнованно начал Юрий. – Не судите меня слишком строго, если в такое тяжелое для России время я заговорю о личном деле, личном, эгоистичном чувстве, – продолжал он, – но у меня есть некоторое оправдание. Я хотел просить… Я хотел сказать вам… Впрочем, вы, вероятно, давно знаете и уже поняли, о чем хочу я говорить в эту минуту. Я люблю Китти, люблю всей душой, мы любим друг друга взаимно… Скажите, ведь вы согласитесь принять меня членом своей семьи, на которую я всегда, почти с тех пор, как начал помнить себя, смотрел как на родную, на всех вас, как на моих самых близких, самых дорогих…

Но Анна Николаевна не дала договорить взволнованному молодому человеку.

– Дружочек мой, ты знаешь, я давно искренне люблю тебя, ценю и верю. Тебе я не побоюсь вручить мою Китти, с тобой она не может быть несчастной. И я, и муж мы всегда желали и – что греха таить? – ждали, что, рано или поздно, ты заговоришь с нами об этом. Знаю, твоя maman тоже расположена к моей дочери. Христос же с вами! Пошли вам Господь всего, всего хорошего. Поди, деточка, – подозвала она Китти. – От всей-всей души поздравляю. Будьте счастливы, родные мои!

Одним общим объятием охватив голову дочери и Юрия, Троянова набожно трижды перекрестила каждого из них.

– Рад, рад, рад и я всей душой, дорогие мои, – в свою очередь обнимая и благословляя жениха с невестой, проговорил генерал. – Сын Николая Муратова не может не быть порядочным человеком и сделать жену свою несчастной. Совет да любовь!

В это время с шумом распахнулась дверь, и в гостиную с искрящимися глазами, розовая и улыбающаяся, влетела Женя. Следом за ней, тоже радостно улыбаясь, но более сдержанным шагом, появился Сережа.

Лишь на минуту забежав в спальню, чтобы пригладить волосы и сполоснуть липкие руки и губы, Женя примчалась к окну гостиной прямо от жаровен и тазов с вареньем, но увидев Юрия и Китти разговаривающими там в уголку с такими необыкновенными, еще никогда не виденными ею лицами, девочка поняла, что происходит нечто особенное, нечто «чудное-пречудное». Раз Юрий приехал, то уж наверняка все-все скажут папа? и мама?, и в доме будет такая радость, такая радость!.. Ах, поскорей бы уж!..

И Женя, сознавая себя лишней, не замеченная разговаривающими, деликатно удалилась. Она стрелой понеслась сообщать о своих предположениях Сереже. Затем, когда в доме раздались голоса, явственно долетавшие до бродившей в нетерпеливом ожидании под окнами Жени, она поняла, что «это» сейчас совершится, что Юрий «скажет», и, охваченная страхом, как бы вдруг им с Сережей не пропустить этой «чудной» минуты, торопливо обежав кругом всего дома, сияющая, счастливая предвкушением чужого счастья, влетела в гостиную.

Неужели опоздала? Нет, нет, как раз вовремя: вот папа? обнимает Юрия и Китти.

– Вот и хорошо! Ах, как хорошо! Как я рада! – уже громко воскликнула она, хлопая в ладоши и опять совсем по-детски, сперва присев на корточки, весело запрыгала.

– Вот кто недоволен, она не согласна на вашу помолвку, – указывая на Женю, смеясь, заметил генерал.

– Милые, душки, золотые вы мои! Наконец-то надумались! У меня уж терпения не хватало ждать. Ну как же я рада! Как это хорошо! Вот чудно!

– Ну-с, Юренька, – обратилась девочка к Муратову, – теперь уж я и вас чмокну. Да-с! Нынче вы больше не «Юрий Николаевич» и не «вы», теперь «ты» и «Юрчик».

Болтая так, девочка успела раз десять перевеситься с шеи сестры на шею ее жениха.

Юрий ласково поцеловал обе руки Жени, дружественно и сердечно обнялся с Сергеем.

– Я не все еще высказал, чем имею поделиться с вами, – снова заговорил молодой Муратов, когда несколько стихли первые бурные порывы чисто детского восторга Жени. – Мои дальнейшие новости не такие радостные, как первая. Я потому и просил не судить меня слишком строго за то, что в такое тяжелое время даю волю личной жизни, стремлюсь к осуществлению личной мечты, личного счастья. А время очень тяжелое: Наполеон уже в Вильне.

– Не может быть!

– Неужели? – раздались пораженные возгласы.

– К несчастью, это – горькая истина, – грустно продолжал Муратов. – Он беспрепятственно вошел в этот город, где восторженно был встречен поляками, которые встали на его сторону. Наши войска отступают…

Эта тяжелая весть словно громом поразила присутствующих.

– Но почему отступают наши? Недостаточны стянутые к границе силы, чтобы идти в открытый бой с союзной армией? Или существуют к тому какие-нибудь особые соображения? – спросил Троянов.

– Право, ничего не могу вам ответить на этот вопрос. Вероятно, оба ваши предположения не лишены основания. Во всяком случае, люди там нужны, чем больше их будет, тем лучше. Я решил немедленно ехать в действующую армию, вот почему я и позволил себе сегодня заговорить о своих личных делах. Хочется, уезжая, увезти с собой в душе большую радость, чтобы черпать из нее силу и бодрость, если они почему-либо станут изменять.

– Как? Ты хочешь уехать теперь, сейчас? – взволнованно заговорила Анна Николаевна: – Боже мой, это так ужасно! А как оставишь ты свою больную maman? Как перенесет она этот удар? Как…

«Как ты расстанешься с Китти, как она, бедняжка, вынесет эту разлуку?» – хочется добавить женщине. Любящее материнское сердце, вопреки всем другим соображениям, сжимается острой болью при мысли о том горе, которое нанесут ее девочке. Но она, не договорив вслух своей мысли, останавливает тревожный взгляд на лице дочери.

– А Китти-то, Китти-то как же? Что с ней будет? Как же вы ее оставите? Как она тут без вас жить будет?! – словно подслушав мысли матери, полным укора и негодования голосом бросает горячая Женя.

Оскорбленная за сестру, охваченная острой жалостью к ней за возмутительный, бесчеловечный, по ее мнению, поступок жениха, она любовно и тоскливо заглядывает в глаза Китти. Но и она, и Анна Николаевна поражены тем ясным, почти радостным выражением, которым светятся глаза девушки.

– Да, бедная maman, – весь уйдя в себя при напоминании о матери и, видимо, не расслышав хорошенько протеста Жени, задумчиво проговорил Юрий. – Как тяжело мне покидать ее, такую больную, такую несчастную. Как мертвенно побледнело ее прекрасное лицо, как задрожали тонкие, прозрачные руки, какие крупные, неудержимые слезы заструились по ее исхудалым щекам, когда я сказал о своем решении…