Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти

Завтраки – это было единственное условие, которое я поставила, когда звала Мишу пожить у меня в Краснодаре: мы еще не были лично знакомы, только общались в фейсбуке и в чате. Он тогда жил в офисе, а я предложила ему пустовавшую дочкину комнату и домашнюю еду.

Я тяжело и долго просыпаюсь и туго соображаю после пробуждения. Много лет я начинала работать в восемь утра, ставила будильник на без пяти восемь, чтобы перетащить в постель и включить ноутбук, а выползала из-под одеяла, умывалась и по-настоящему просыпалась только часам к десяти. Вставать раньше и готовить завтрак было выше моих сил.

«Ну, я только континентальный могу», – ответил тогда Миша. «Хорошо, а кофе с молоком и без сахара», – сказала я ему.

Миша рассказывал, что за время своих скитаний научился готовить омлет в микроволновке, а в остальном – покупал готовую еду, которую только разогреть. Но ради меня он взялся за эксперименты. Крутил рулетики из лаваша с творожным сыром и рыбкой, варил каши в мультиварке и пробовал добавлять к ним разные фрукты и орехи (хитом на все времена стала овсянка с хурмой и медом). Он покупал творог разных марок и запоминал, какой мне больше понравился.

Иногда Миша просил меня сделать тесто, пек блинчики и панкейки, сырники и творожные маффины. И рассказывал, как бабушка учила его переворачивать блины, подкидывая над сковородкой.

Миша просыпался намного раньше меня, съедал завтрак, а потом ждал моего пробуждения, чтобы за компанию позавтракать во второй раз. Я только открывала глаза, а передо мной уже оказывались чашка кофе и поднос с едой. Даже если у него случалась какая-то запарка на работе, это ничего не отменяло. В таких случаях Миша просто доставал из морозилки и разогревал блинчики с творогом.

Когда мы немного обжились и закончили самый насущный ремонт, Миша стал понемногу покупать посуду для завтраков. Моя тарелка была оранжевого, такого любимого мной цвета, его – зеленая, чтобы хорошо смотрелась рядом. Кофе для меня – в кружку матового стекла, потому что мне она нравилась больше, чем кружка с ромашками, для Миши – в черную, он любил черный цвет. Сэндвичи и тосты Миша подавал на дощечке из темного дерева. А для чего он хотел приспособить прямоугольную тарелку из черного сланца, я так и не узнала.

Сейчас я жалею, что стеснялась фотографировать и постить в инстаграме наши завтраки. Они ведь и правда были очень эстетичные. А еще они были про радость, про заботу, про любовь.

Сейчас, когда я прихожу на кухню приготовить себе завтрак (ближе к обеду, раньше не получается) и открываю банку с кофе, мысленно спрашиваю у Миши: «Сколько надо сыпать? Вот так будет хорошо?» Когда кофе сварится, пробую и хвастаюсь: «Миша, смотри, у меня получилось!»

Я продолжаю разделять с Мишей каждый свой завтрак. Потому что ну как иначе? Он же ждет, когда я проснусь и поем. Он смотрит.

Белка судьбы

Я обратила на Мишу внимание из-за… белки.

Мы работали вместе в одной редакции, но непосредственно не пересекались и общались лишь изредка. Я писала новости, а Миша и его ребята подбирали к ним иллюстрации. Зафрендила его в фейсбуке, когда он устроил видеотрансляцию с корпоратива, – так я и другие удаленные сотрудники тоже приняли в нем участие.

Дочка готовилась к ЕГЭ по физике и рассказала мне задачку про белку, которая знает законы Ньютона, держит в лапках кучу орехов и скользит по гладкому столу прямо к краю. Я написала пост, и в комментариях начались шутки про гороховый двигатель и торможение попой. А Миша написал: «Я, конечно, в физике разбираюсь хуже белки, но мне кажется, что задача на второй закон Ньютона. Короче, белке надо кидать орехи в сторону движения, только сильно кидать, тогда импульсы будут вычитаться, и она затормозит».

Я очень впечатлилась. И пошла к Мише в личку выяснять, что там со вторым законом Ньютона. А он как-то очень просто, понятно и по-доброму объяснил.

После этого я стала охотнее с ним общаться, и мы начали обсуждать не только рабочие вопросы.

Как-то разговаривали про мой ремонт, я рассказывала, что хочу купить английское кресло с ушами, Миша сказал, что, конечно, надо брать, если хочется. И сказал, что ремонт – это хлопоты, но радостные и он это остро понимает, потому что живет в офисе.

Помню, я переспросила: «Что, буквально?» Он сказал: «Да». Я в ту же минуту написала: «Дочка сейчас сдает ЕГЭ в Элисте, приедет через два месяца, а ее комната свободна. Хочешь – приезжай. У меня, конечно, ремонт и разгром, но зато душ, стиралка и домашняя еда».

Миша подумал двадцать минут и купил билет на самолет.

Он потом много раз рассказывал, что влюбился в меня с первого взгляда, когда вывалился из такси, обвешанный кофром с фотоаппаратом, ноутом и рюкзаком. Что его так потрясла моя доброта к незнакомому, в общем, человеку, что он захотел меня узнать.

Он обнял меня, поцеловал в щеку и спросил: «Как жизнь молодая?»

В нашу последнюю ночь мы проснулись и долго-долго не спали, лежали обнявшись и разговаривали. Я его попросила, как часто делала: «Расскажи, как ты в меня влюбился?» Он всегда отвечал: «С первого взгляда». А в этот раз добавил: «Потому и полез целоваться».

До сих пор удивляюсь, как он решился. Скромнейший Миша, деликатнейший, который никогда не позволял себе подобных вторжений, почему-то просто обнял меня и поцеловал в щеку. Я успела только подумать: «Ничего себе!» Совсем короткое вышло прикосновение, но в нем было ощущение чего-то настолько родного, что я испугалась.

У меня был большой опыт неудачных отношений, и мне меньше всего хотелось экспериментов. Так что я сразу дала понять, что мне не нравится, когда меня трогают.

Миша с этим согласился и вел себя безупречно. Только когда мы гуляли и переходили дорогу, брал меня за руку. Говорил: «Я за тебя отвечаю, я должен быть уверен, что ты в безопасности». И иногда чуть задерживал прикосновение, как тогда, когда мы собирались поужинать где-нибудь, но пошел дождь, Миша принес пиццу и передал мне коробку в дверях, прежде чем разуться.

Мы оба работали по двенадцать часов в день почти без выходных, так что на общение времени оставалось совсем немного. Мы показывали друг другу любимые фильмы, ходили гулять по Краснодару, выходили в поле, там он меня фотографировал, и мы говорили обо всем, ничего не утаивая. Потом его вызвали в Москву, и мы снова общались в мессенджере. Миша стал присылать мне обработанные фотографии с тех прогулок – на первой я была вызывающе, нереально хороша. На второй он умудрился показать такой пронзительный и глубокий взгляд, а на третьей была сказка. Не знаю, как объяснить то, что Миша сделал: просто смотришь на фотографию и чувствуешь, будто оказался в чьем-то придуманном и прекрасном мире.

Миша написал: «Я хотел этими фотографиями показать, как отношусь к тебе». И мне все было понятно.

Через две недели он взял отпуск и прилетел ко мне. Это было 12 июня 2016 года, в тот день Миша сделал мне предложение. Он сказал: «Я прожил уже немаленькую жизнь, многое видел и испытал, теперь я хочу посвятить себя тому, чтобы ты была счастлива». И принялся каждый день делать меня счастливой.

Позднее, когда мы взахлеб узнавали друг друга, я как-то призналась, что я сапиофил[2 - Человек, который испытывает эмоциональное и сексуальное влечение к людям, обладающим высоким интеллектом.]. Миша сказал: «Я тоже». А еще: «Я догадывался, что это все из-за белки».

Однажды в прошлом

Как-то раз мы с Мишей общались с кем-то из фотографической тусовки, и я упомянула – к разговору пришлось, – что раньше в числе моих информаторов был, например, один из министров Калмыкии. После Миша сказал мне: «Не стоило говорить об этом, тебе же не поверили. Я тебя знаю и знаю, что все так и было. Но звучит совершенно бредово и недостоверно».

Наверное, так и есть. В некоторые моменты своей биографии я и сама поверить не могу. У меня, например, есть непроходящее пятно от пороха на щеке. Много лет назад один добрый человек из спецслужб сделал вид, что стреляет в меня – чтобы проверить. Странно, но я на него не в обиде, мы потом подружились и вместе осилили немало добрых дел.

Журналистика в Калмыкии – дело очень своеобразное. У меня не было каких-то знаковых текстов, которые можно было бы номинировать на условный Пулитцер[3 - Главная публицистическая премия в США, аналог «Оскара» в журналистике.]. Я не разоблачала, например, Кирсана Илюмжинова[4 - Одиозный бывший глава Республики Калмыкия. Занимал пост с 1993 по 2010 год.], хотя при этом его пресс-служба ненавидела меня до неба и обратно. Но девяностые в регионе закончились ближе к концу 2000-х, и просто рутинные новости, если они не были написаны под диктовку той самой пресс-службы, уже были из ряда вон. Да и просто поступать правильно и честно было иногда – как в «Том самом Мюнхгаузене» – чем-то героическим. Наверное.

Когда я ездила в командировки в Осетию, я не делала там ошеломляющих фотографий. Даже не написала толком о тех парнях, которые, случалось, меня там прикрывали. Написала сейчас, и совесть кольнула: эх, молодо-зелено, ведь люди были всего важнее. А может, и к лучшему, что в СМИ не было информации ни о них, ни об их семьях. Пока они живы, по крайней мере. Но я могла наивно спросить у полковника и Героя России, а почему это на блокпост людей закинули, а баллоны с газом, чтобы они могли пищу готовить, нет? И снабженцы тут же получали нагоняй. Потому что полковник понимал, что я не напишу в муниципальной газете об этой ситуации, но федеральным коллегам передать вполне могу. И за такие моменты мне не стыдно. В отличие от, честно скажем, некоторых текстов.

Вот и с тем министром было что-то похожее. Я опубликовала в федеральном информагентстве шокирующие фотографии из единственной в Калмыкии детской больницы: на федеральные целевые деньги там начали ремонт к юбилею, ободрали все на свете, разгромили реанимацию и оперблок, налепили вентфасад – и так бросили. Потому что деньги куда-то делись.

Толку от этого фоторепортажа, пожалуй, не было бы. Но так совпало, что на следующий день в Элисту приехал Астахов, тогда еще детский омбудсмен. Коллеги, у которых были хорошие отношения с пресс-службой главы республики, втихаря передали мне его график, добрый человек из фотоцентра распечатал те самые фотографии покрупнее. Я явилась на мероприятие, подошла к Астахову и всучила ему снимки.

Деваться было некуда, и он вместе со мной поехал в больницу. Свита, журналисты – все куда-то делись, и мы ходили по больнице вдвоем. Я показывала, что вот в этой бывшей перевязочной лор-отделения по четным дням делают «чистые» операции, а по нечетным – «гнойные». Что лифты выдрали с корнем, и после операций детей носят на одеялах родственники – по единственной лестнице, где ходят и посетители, и буфетчицы с ведрами борщей. Что в отделении на шестьдесят детей, большинство из которых лежат там с мамами, один унитаз и одна розетка. Я затащила его в этот туалет.

Астахов отменил остальные встречи. Говорил за закрытыми дверями с главой. Собрал совещание, на котором полиция говорила: «Мы пытались возбудить дело о хищениях, но прокуратура не дала», а прокуратура говорила: «Да вы собрали какую-то чушь, а не основания для возбуждения».

Глава взял больницу под свою ответственность, Астахов уехал. И в больнице осталось все как прежде. Министр здравоохранения республики (надеюсь, он простит мне, что я через десять лет раскрываю его как тайный источник, а те, кто его узнает, будут уважать еще больше) сам вышел на меня. И потихоньку передавал мне информацию: что именно говорили на совещаниях, что Москва отказалась еще раз дать деньги, что в республиканском бюджете нужных средств просто нет.

Несколько месяцев я придумывала инфоповоды и старалась держать тему на плаву. Это было непросто, учитывая, что местные СМИ ее полностью игнорировали, а региональных представительств федеральных изданий, кроме меня в «Регнуме», в Калмыкии не было. В итоге стало понятно, что это тупик. Что сделать возможным ремонт в больнице могут только два человека – Путин и Медведев. Мы с несколькими ребятами на местном форуме обсуждали, что можно сделать. Митинг? Нам не собрать ста тысяч человек, в Элисте ровно столько и живет. Блокировать работу предприятий федеральной значимости? В республике таких нет. Листовки разбрасывать и развешивать ленточки? Не смешите.

Потом кто-то предложил публично обратиться за помощью к Далай-ламе, и у меня что-то щелкнуло в голове. Как раз в то время ветеран из Питера попросил у Обамы квартиру, потому что ему местные власти не давали. И вопрос решился. А что, если сделать что-то в этом духе?

Один волонтер сделал на коленке сайт, другой написал текст обращения, третий перевел его для американских газет. Мой бывший напарник и хороший друг из «Труда» сделал новость – и идея выстрелила. О том, что жители Калмыкии просят президента США взять под свою юрисдикцию детскую больницу и сделать там что угодно, лишь бы где-нибудь в уголочке лечили детей, написали вообще все. Даже Washington Post.

Большие люди из Калмыкии получили по шапкам, учредили фонд и скинулись в него. И в больнице все-таки сделали ремонт.

Эту историю не впишешь в журналистскую биографию. Вернее, можно попытаться, но все решат, что это жалкая попытка посоперничать с «Нейромедузой»[5 - Псевдоиздание, новости для которого пишет нейросеть.]. Вы-то, надеюсь, поверите. Миша верил. И боялся за меня. Я давно ушла из экстремальной журналистики, все возможные угрозы были позади, и о рискованных ситуациях можно было вспоминать со смехом. Но Миша волновался. И жалел, что тогда, в прошлом, он не был со мной и не мог меня защитить. Просто он любил меня – всегда. Потому я так уверена, что он любит меня и теперь. И будет любить – всегда, вне времени.

Миша фотографировал везде

Миша фотографировал постоянно и все. Где бы мы ни были, он незаметно доставал телефон и снимал все вокруг и нас самих.

Он снимал, как мы проходили границы, – в зоне, где фотографировать строго-настрого запрещено. Снимал, как я хмурилась, сидя за ноутбуком. Как знакомого кота выгоняют из кафе, как играют блики солнца на листьях кувшинок, как тайский художник рисует батик, как растаман торгует замысловатыми перстнями. Даже во время нашего венчания в православном храме в Израиле он все порывался достать из кармана телефон и сделать селфи. И завистливо поглядывал на туристов, фотографировавших нас как одну из достопримечательностей подворья святой Тавифы. Фотографировал, когда меня вывозили из операционной.

У меня остались гигабайты фотографий. День за днем. Каждое приключение. Так Миша видел мир.

Он соглашался, когда кто-то говорил, что его фото выглядят слишком совершенными, идеализированными. И объяснял: «Я делаю это нарочно. Камера неспособна передать картинку такой, какой мы видим ее глазами, и на постпродакшене я довожу ее до такого состояния, какой я ее вижу и воспринимаю».

Он видел мир огромным и прекрасным. И нас в нем – счастливыми.