Оболганный император

“Павел Петрович постоянно находился в покоях Императрицы, которая заходила к нему ежедневно по два, три раза и, даже иногда, ночью”. [13] Будучи напуган своими нянюшками, он пугался, начинал трястись при её появлении и посещения почти прекратились. Состоявшие при Павле лица обязаны были постоянно доносить о его здоровье. Постепенно, в силу своих болезней и слабости, она видела мальчика лишь от случая к случаю. [13]

Первые годы детства великий князь Павел Петрович, лишенный родительской ласки, был окружён: Матреной Константиновной, Катериной Константиновной, Татьяной Афанасьевной, Анной Даниловной, Матреной Димитриевной, Маврой Ивановной, Дарьей Володимировной, а также бабушкой Фандершар, мамушкой Фусадье и ещё несколькими женщинами разного возраста и происхождения, отмечает Песков.

Благодаря бестолковому воспитанию в ранние годы, Павел был слаб здоровьем, склонен к простуде, нервным и раздражительным. Многие современники и историки отмечали, что в младенческие годы с ним случались частые болезненные припадки.

Кобеко

, ссылаясь на воспоминания Павла, внёс в свою работу некоторые подробности о первых годах Павла. Мальчик начал ходить в год и один месяц. Спать он ложился или очень рано – часов в 8 вечера, или в первом часу ночи – по прихоти. По его просьбе его кормили даже ночью. Несмотря на то, что он был окружен толпой женщин, надзор за ним был слаб. „Одинъ разъ онъ изъ колыбели выпалъ такъ что никто того не слыхалъ. Пробудились по утру – Павла нетъ въ колыбели; посмотрели – онъ лежитъ на полу и очень крепко опочиваетъ. … В 1755 году Павел увидел в окно, что один истопник в воде, оборвавшись с плоту, утонул было; на глазах Его Высочества из воды его вытащили, что ему весьма чудно показалось. … На помочах водила тогда Матрена Константиновна. … В том же году церемониальный был переезд из Летнего дворца в Зимний. Покойная государыня Елисавета Петровна; держала Великого Князя на руках. … В 1756 году, в день Богоявления, увидел Великой Князь нищего; испугался, лег в постель и приказал закрыть окна, и после того боялся нищих. … Весьма любил всяких тварей: собачек, кошечек и тому подобных, особливо кошек”. [14].

Кроме того, продолжил Кобеко, при Павле Петровиче состояли: Алексей Григорьевич Жеребцов, граф Мартын Карлович Скавронский и затем, с 1758 года, Фёдор Дмитриевич Бехтеев

, который был выбран помимо воли матери, отозванный от должности поверенного в делах в Париже и назначенный, 19 (30) октября, церемониймейстером. C первого дня Бехтеев начал учить своего ученика грамоте, который сначала очень его боялся, как, впрочем, и всех новых своих воспитателей. Бехтеев заменил четырёхлетнему Павлу детское платье на парик и кафтан. Кроме того, он начал учить мальчика арифметике, заповедям и начал развивать в нём природную страсть к военным учениям. Бехтеев выдумал для него азбуку, где буквы изображались солдатиками. [5]

9 (20) декабря 1757 года Екатерина родила дочь, которую Елизавета Петровна нарекла Анной

, вопреки желанию матери, в честь своей старшей сестры, герцогини голштинской (уроженка Голштинии), матери Великого князя Петра Фёдоровича. Императрица взяла ребенка к себе, а на шестой день окрестила девочку и приказала выдать Екатерине и Великому князю по 60000 рублей. Екатерина оставалась, как и после рождения сына, одна в постели, двор, кроме матери, праздновал. «Я оставалась въ постели совсемъ исхудалая; вокругъ меня не было ни души, потому что едва лишь разрешилась я отъ бремени, но только, меня покинули все какъ несчастную бедняжку; никто не ступалъ ногою въ мою комнату, никто меня не посещалъ, никто даже не осведомлялся о моемъ здоровье”. [11]

Великая княжна умерла 7 (18) марта 1759 года, не прожив и двух лет, что чрезвычайно огорчило четырёхлетнего Павла Петровича, который очень любил сестру и горько плакал.

Песков отмечает приём Бехтеева в воспитании Павла, заключающийся в печатных сообщениях под рубрикой “Из Петербурга" обо всех поступках и погрешностях Его Высочества. Мальчику давали прочесть эти сообщения и уверяли, что ведомости рассылаются по всей Европе. При содействии Бехтеева в 1760 году специально для Павла был составленный первый учебник: “Краткое понятие о физике, для употребления Его Императорскаго Высочества Государя Великаго князя Павла Петровича”, в котором были помещены краткие статьи о физике вообще, о свете, о небе и о газах небесных, о земном шаре, о натуральной (действительной) истории и создателе натуры и, сверх того, отдельное „сокращение нравоучительной науки". [21] (Для шестилетнего ребёнка подобный учебник был преждевременным, поскольку объём знаний в этих книгах был на уровне знаний профессоров Санкт-Петербургской Академии наук)

В напечатанном особом календаре с картой Российской империи на пергаменте были обозначены границы России, главные города и реки с надписью: «Его Императорскому Высочеству, Государю Великому Князю Павлу Петровичу. – Здесь видишь государь наследство, что славные твои деды победами распространили; к тебе усердствуют народы, всечасно о тебе и мыслят и твердят: ты радость, ты любовь, надежда всех отрад!». [21]

Валишевский считал Бехтеева виновником в развитии увлечения Павлом военным делом.

“Потом сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился. … Была раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Фёдор Дмитриевич … Пришел Дюфур снимать на парик мерку; и Фовантен портной пришел, для кафтана мерку снимать. Плакал. Как парик и платье поспели, то няня кропила святою водою. … В этом году трусость напала. Как Катерина Константиновна; вошла и дверьми хлопнула, то Великой Князь испугался и бросился под стол, и ухватился за ножку. … В исходе сего году в октябре и ноябре месяцах много резвился мячами, валялся по полу. … 1759 год. Оная же игра и резвости зимою продолжались. Весною ложился или очень рано, часов в 8-мь вечеру, или уже часу в первом пополуночи, по прихотям”. [21]

В жизни взрослых всё было не так гладко. У родителей Павла Петровича были достаточно сложные отношения, а у окружающих – сильные сомнения в способности Петра Фёдоровича стать достойным Императором после смерти Государыни.

В своих “Записках…” Екатерина признавалась, что с момента прибытия в Россию она считала необходимым угождать всем окружающим, не скупясь на маленькие подарки своему окружению несмотря на то, что это стоило ей больше половины своего тридцатитысячного содержания. Она не забывала в день ангела каждому вручать небольшой подарок, хотя бы оранжерейные цветы или фрукты. На её праздниках в Ораниенбауме угощали не только царскими блюдами и винами, но проводились беспроигрышные лотереи, и каждый уносил с собой небольшой выигрыш.

По мнению современников и историков, Екатерина после двенадцати лет жизни при русском дворе, приобрела славу приятной во всех отношениях женщины. Песков отмечает, что она похорошела, как и многие женщины после рождения детей. У неё была хорошая, чистая кожа, безукоризненные белые ровные зубы, стройная шея, живой румянец и пышные каштановые волосы. Она считалась красивой. Её не портил большой нос, поскольку правильная линия переносицы придавала ей классический римский профиль. Особую прелесть придавали её проницательные, веселые и ясные серые глаза, и постоянная улыбка. Даже тяжёлый подбородок, выдававший твердую волю, не портил внешнего вида. Гибкий стан и плавные движения придавали ей некоторую величавость. Она могла быть дерзкой и злоязычной в обращении с теми, кто ей особенно досадил. Екатерина усвоила три самых важных вещи: язык, вера и немыслимость эмиграции. С нижестоящими чинами, с прислугой и с гвардией она разговаривала на чистом русском языке, что вызывало к ней особенное доверие. Не будучи истинно верующей, Екатерина наизусть знала Символ Веры, соблюдала посты и тщательно исполняла церковные службы. Она не допускала возможности поступления в иностранную службу и перемену веры. Всё это позволило Екатерине стать своей в здешнем обществе, в отличие от её супруга.

Весьма недалёкому и плохо образованному великому князю Петру Фёдоровичу и в голову не могла прийти важность этих вещей. Он не умел притворяться и, по сути, остался лютеранином. Ему не нравились здешние придворные приёмы и церковные службы. Будучи непоседливым, он и “во время обедни не мог долго устоять на одном месте – начинал оглядываться, вертеться и показывать попам язык” [21], что оскорбляло русское окружение. Он толком так и не выучился русскому языку и предпочитал говорить по-немецки. “Он боялся русской бани и даже вопреки приказанию императрицы не ходил париться, тосковал о своей родине, носил тайком от тётки голштинский мундир и играл в войну”. [21] С высочайшего позволения он выписал из Голштинии в Ораниенбаум небольшой в полторы тысячи военный отряд. После дневных учений его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) пировал без чинов со своими майорами, поручиками (военный чин 11-го класса по Табели о рангах) и с хорошенькими актрисами. Он был похож на своего деда – Петра Первого лишь любовью к немцам и играм в войну. В нём не было ничего царственного. Пётр Фёдорович был отходчив, не умел гневаться и был уверен в помощи и поддержке Фридриха Великого

, как только взойдёт на престол. По своему простодушию он и не скрывал, что первое, чем займется по смерти тётки – наладит дружбу с Пруссией и будет воевать с Данией за Шлезвиг. Из-за его дикой идеи даже чуть было не обменяли Голштинию на Ольденбург, но сделка с датчанами не состоялась. Двор, как и государыня, понимал, что её племянник – дурак, а невестка – очень умна. Екатерина упоминала, что Пётр называл её “госпожа Подмога”, в тяжёлые минуты приходил к ней за помощью и даже потихоньку передоверял ей ведение голштинских дел.

До 1 (12) июня 1760 года шестилетний Павел мало чем отличался от сверстников. Назначение при нём обер-гофмейстером генерал-поручика и действительного камергера Никиту Ивановича Панина

, нашего бывшего посланника в Швеции, начавшего с того, что научил мальчика полоскать рот, изменило жизнь Павла Петровича. 1 (12) августа 1760 года Павел Петрович впервые посетил оперу в оперном доме. В присутствии Елизаветы Петровны была представлена французская трагедия Митридата, с балетом. В 6 лет он впервые присутствовал на парадном обеде во дворце, после чего ему стали представлять иностранных посланников на некоторых аудиенциях.

Женский персонал, окружавший Павла, был недоволен назначением Панина. „Какъ у Государыни Панинъ обедалъ, подослалъ Павелъ Петровичъ подсмотреть его: сказали, что парикъ съ узлами и старикъ—а Панину въ это время было только 42 года – угрюмый. Другой разъ, увидя въ Петергофе, что старикъ идетъ въ парике, въ голубомъ кафтане, съ обшлагами желтыми бархатными, Павелъ Петровичъ заключил что это Панинъ и неописанно струсилъ, для того, что уже разсказано было, что какъ скоро онъ определится, то не будетъ допускать женщинъ и все веселости отнимутъ. Павелъ встретил своего оберъ-гофмейстера слезами". [14]

Песков пишет, что Павел, стараниями его мамушек, плакал уже за месяц до вступления Панина в должность, рассказывали о его угрюмости и то, что к нему их не будут допускать, а веселья больше не будет. Однажды перед обедом, когда Павел с мамушками уже сидел за столом, вошли: Иван Иванович Шувалов

, за ним граф Михайло Ларионович Воронцов

, а за Михайло Ларионовичем – Никита Иванович Панин, где и было объявлено о назначении Никиты Ивановича обер-гофмейстером Его Высочества. Павел заплакал и отказался от еды. Однажды после прогулки Павла с кавалерами и Никитой Ивановичем по саду он взвыл почти во весь голос перед большим накрытым столом, поскольку, не привык есть в большой компании.

“Назначение Панина было последним распоряжением императрицы Елизаветы Петровны в деле воспитания великого князя Павла Петровича”. [14] Никита Иванович Панин “… быль красивый, статный царедворецъ; 23-хь лет, онъ быль сделанъ камер-юнкеромь, 29-ти—камергеромъ. Всю свою жизнь, отъ юныхь летъ до самой смерти, онъ провель вь придворной атмосфере, при чемъ около тринадцати летъ состоялъ по дипломатической части. Всегда приветливый и любезный со всеми, мягкий по манерамъ, вежливый въ обращении, онъ легко снискиваль себе уважение придворныхъ сферъ, своихъ и чужихъ. Ни резкое слово, ни грубое движение никогда не обличало его. По образованию онъ стоялъ выше многихъ современниковъ; многолетнее пребывание за границей и служба среди иноземныхъ людей, къ тому же, дипломатовъ, обогатили его многими познаниями, особенно драгоценными для русскаго человека того времени… Придворная сфера, какъ известно, не вырабатывает характеров, а Никита Ивановичь и по природе своей былъ скорее податливаго, чем, твердаго нрава… Какъ царедворецъ, предпочиталъ плыть по течению и примиряться съ (окружением). Инициативой онъ не отличался, великихъ идей не провозглашалъ и оставилъ по себе добрую память высокообразованного советника и безукоризненного честного человека». [31] Шильдер считал наилучшим выбор Панина воспитателем. При вступлении в должность, Панин представил императрице мнение о воспитании его императорского высочества, государя великого князя Павла Петровича в виде Записки.

После дифирамбов государыне, граф изложил свою точку зрения на принципы воспитания его императорского высочества. В них он отметил необходимость “… приуготовить нежную душу и сердце его императорскаго высочества, ко времени созрения его разсудка…на примерах…” [20], из которых “…он сам в своем чувствии откроет духовной и естественной закон, которой Бог безпосредственно предписал откровением священнаго писания … что добрый государь не имеет и не может иметь ни истиннаго интереса, ниже истинной славы разделенными от пользы и благосостояния ему Божеским призрением подданных народов, которые устрояют ему жертвенники в сердцах своих. Для чего необходимо его обучать и наставлять, отвращая от худого, только в дневное время. При этом необходимо иметь в виду три главных начала: первое – после того, … когда уже наполнится сердце любовию и повиновением к Нему и ко власти, от Него постановленной; второе—от сердечнаго желания о точном исполнении своего звания, для которых на свет производимся; третие от ревности и попечения—учинить себя способным к исполнению долга того звания”. [20 При этом, “… наставник—должен иметь речь внятную и ласковую, душу прямую и безкорыстную, разсудок здравой, и был бы чужд всякаго предуверения и суеверства, вещь, свойственная одним ложным законам, разорительная же нашему благочестию, где вера с добрыми делами не разрывно сопряжена. … Обучать должно не изнуряя и не отягощая … нежные органы его императорскаго высочества…, примеривая к его летам и способностям, обращая внимание на историю, сочинения, способствующие хорошему изучению родного языка, чтение и … одной древняго писания псалтири, уже отчасти оное исполнило, начиная с малого и, следя за тем, … чтоб его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) не привыкал к употреблению подлых наречений и слов, нижеб поносныя и язвительныя из уст его выходили”. [20] Кроме того, необходимо изучать французский и немецкий языки, которые “… в России надобны в разсуждении соседства и завоеванных провинций; но и тому и другому, яко живым языкам, возможно в детстве обучать больше наслышкою разговоров, дабы без нужды не тратить дорогое время воспитания, а затем по взрослении учить грамматическим правилам. [20] Необходимо обращать внимание на обучение танцам и рисовальному художеству, не забывая о невинных забавах “веселаго дитяти”. [20] После достижения его императорским высочеством тех лет, “… в которыя всем пристойным наукам сам обучаться изволит в обыкновенном порядке, тогда будет весьма полезно … приступить к прямой государственной науке, то есть: к познанию коммерции, казенных дел, политики внутренней и внешней, войны морской и сухопутной, учреждений мануфактур и фабрик, и прочих частей, составляющих правление государства его, силу и славу монаршу”. [20] Для чего необходимо определить некоторую годовую сумму, “… на собственное его высочеству собрание книг, математических и физических инструментов, ружья, купферштихов, картин и прочих кабинетов. Это поможет привить ему охоту, … любовь и любопытство вообще ко всем наукам и художествам. Из той же суммы платить и его учителям. При воспитании великаго князя необходимо избегать всякого излишества, великолепия и роскоши, а комнату его высочества и двор … сочинить так, чтоб сравненно с его природным достоинством, чин, благопристойность и добронравие были всему украшением… Кавалеры, определяемые в услугу его императорскаго высочества, были бы все благородных сентиментов, добрых нравов и обычаев…, без рангов, но с достаточным жалованьем с сохранением тех мест, из которых будут взяты. Основанием к этому должно быть всевысочайшее о всем намерение ея императорскаго величества в той   инструкции, коя дана будет определенному главным к воспитанию”. [20]

Будучи в Петергофе 24 июня (5 июля) 1761 года, императрица сочинила Инструкцию обергофмейстеру при его императорском высочестве государе великом князе Павле Петровиче, господину генералу поручику, камергеру и кавалеру Никите Ивановичу Панину по воспитанию внука.

В инструкции содержался ряд требований:

1)  Познание Бога. “… надлежит со младых   лет   очистить чувства   его   высочества, утвердить в нежном его сердце прямое благочестие…

2)  … нужны человеку… Добронравие, снисходительное и добродетельное   сердце… Сиe   есть истинный   источник, из котораго изливаются человеколюбие, милосердие, кротость, правосудие и прочия добродетели, обществу полезныя. (… добрый государь не имеет и не может иметь ни истинной пользы, ни истинной славы, разделенными от пользы и славы его народа. Воспитатель должен с крайним прилежанием и, так сказать, равно с попечением о сохранении здоровия его императорскаго высочества, предостерегать и не допускать ни делом, ни словами ничего такого, что хотя мало бы могло развратить те душевныя способности к добродетелям, с которыми человек на свет происходит; а напротив того, приличными средствами так распространять, чтоб еще в детских хотениях у его высочества нечувствительно произростала склонность и желание к добру и честности, претительность же к делам худым и честность повреждающим. При воспитании государя великаго князя надлежит отдалить всякое излишество, великолепие и роскошь, искушающия молодость. Двор его учредить так, чтоб украшением онаго были простая благопристойность и добронравие. Время ласкателям довольно вперед останется; но нет ничего излишняго в летах воспитания для тех, кои верою и должностию обязаны пещись об его добродетелях и о предостережении его от пороков. Это есть главное начало нравоучению его высочества, о чём непрестанно нужно ему напоминать.

3) На сем основании не токмо не возбраняем, но паче хощем, чтобы всякаго звания, чина и достоинства люди добраго   состояния, по усмотрению   вашему, допущены   были до его   высочества, дабы   он, чрез частое с ними обхождение и   разговоры, узнал   разныя их состояния и нужды, различныя людския   мнения   и   способности, такоже научился бы отличать добродетель и принимать каждого по   его   чину и достоинству.

4)  Примеры больше всего утверждают склонности и обычаи в человеке. Мы уверены, что вы дадите собою образ мужа добронравнаго, честнаго и добродетельнаго; но того не довольно: повелеваем вам имянно крайне наблюдать, чтоб никто в присутствии   его   высочества не дерзал противно тому   поступать… приводим мы вас в состояние удалять от его высочества пагубных ласкателей и отвращать   все   то, что может подать повод к повреждению нрава.

5)  Долгом его   высочества должна стать любовь к отечеству, для чего … предпочтительно пред другими науками подать его высочеству совершенное   знание   об   России,   показать   ему   с одной стороны  из дел  прошедших   и   нынешних,    особливо    родителя   нашего    времяни, изящныя качества Российскаго   народа,   неустрашимое   его мужество в войне, непоколебимую его верность и мы определить намерены. усердие к отечеству, а с другой стороны плодородие и почти во всем изобилие пространных Российских земель, и, наконец, надежные отечества нашего достатки и сокровища, кои оно в недрах своих сохраняет, так что нет нужды думать о награждении каких-либо недостатков постороннею помощию, а толь меньше вымышленными человеческою хитростию способами, но когда только употреблен будет небольшой труд и прилежание, то сверх того продовольствования можно еще избытками помогать другим народам. … истолковать притом его высочеству неразрешимыя обязательства, коими жребий его на веки соединен с жребием России и что слава его и благополучие зависят единственно от благосостояния и знатности его отечества.

… Для лучшаго достижения сего важнаго вида повелеваем нашему Сенату, чтоб он и все присутственныя места, каждое по своему ведомству, сообщали вам по требованиям вашим надлежащия к тому известия.

6)   Что касается до наук и знаний вообще, то… вы, по   долговременному вашему обращению   в   делах политических, сами знаете, которыя из оных его высочеству пристойны и нужны, в разсуждении его рождения и звания. … Потому   … полагаемся на благоразумное и дознанное ваше искусство…

7) …имеете вы сочинить штат, сколько каких чинов и других нижних служителей для комнаты его высочества, по   разсуждению вашему, надобно, и подать оной на апробацию нашу, означа притом потребную на содержание прочаго сумму, которую

9) Дабы не было вам никакого препятствия в исправлении … важнаго государственнаго дела, в котором вы одни Богу, нам и государству отчет дать должны: то имянное соизволение наше есть такое, чтоб никто в оное не мешался, а имеете вы зависеть единственно от имянных наших повелений, следовательно во всех случаях, если что в дополнение сей инструкции потребно будет, доносить и докладывать нам самим”. [10]

Порошин

писал в своём дневнике: “Елисавета Петровна, окутав младенца своеручными заботами при его рождении, скоро оставила его на попечение мамушек и нянюшек до такой степени, что видела внука раза два в год; что родитель, великий князь Петр Федорович, вовсе не запечатлелся в его памяти – значит, наверное, видел его еще реже, чем Елисавета Петровна; что, однако, родительница, великая княгиня Екатерина, напротив, в памяти Его Высочества оставила след, и он даже запомнил, как она к нему приходила; что с малых лет ему внушали мысль о его славном происхождении, о его обширном наследии, о его всенародном значении; что дитя, как и всякие нормальные дети в таком возрасте, учиться не любило, а любило резвиться; что в ответ на приглашение к учебе оно капризничало и припадочно закидывало головушку – следствие вольготного мамушкиного и нянюшкиного воспитания; что главным воспитательным средством мамушек и нянюшек был исконный прием народной педагогики – внушение дитяти страха ко всему и всем, находящимся за границами своего, ближнего, домашнего круга лиц; что поэтому Его Высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) так испугался однажды нищего, так забоялся в другой раз трубящих почтальонов, так трусил от стука входной двери, так страшился прибытия Бехтеева («думал, что наказывать будет»), а после – Панина («старик угрюмой»; «все веселости отнимут»); что и Бехтеев и Панин положили много усердия, дабы добиться отвычки от манер, усвоенных Его Высочеством у мамушек и нянюшек; что, поскольку дитя было, как и всякое нормальное дитя, восприимчиво и честолюбиво – путем системы ободрений и устыжений его убедили в его способностях, трудолюбии, успехах и научили читать и писать”. [24] “В один праздник был бал. Ея Величество (именования царствующих особ), покойная Императрица Елисавета Петровна изволили присутствовать. Государыня изволила разговаривать с ним с четверть часа, что Его Высочество за особливую почёл милость и очень рад тому был, для того, что сие редко случалось; к Великому Князю Ея Величество в год раз или два ходить изволила, не более. Великой Князь во внутренние Ея покои никогда почти не ходил. Нынешняя Государыня – Екатерина езжать к нему изволила довольно часто”. [24]

Воспитатель мальчика Порошин в своём дневнике от 28 сентября (9 октября) 1764 года отметил впечатления Павла от смерти бабушки, что говорит о чрезвычайной чувствительности мальчика: “Обуваясь, изволил Государь с великим сожалением рассказывать мне о кончине покойной Государыни Елисаветы Петровны; описывал тогдашнее свое уныние; как от него таили сначала ее опасную болезнь, потом ее кончину, какое он имел мучительное предчувствие; как не хотел ни играть, ни веселиться; потом рассказывал, как он при покойном Государе Петре III ездил в Петропавловской Собор и с какою горестию смотрел на тело Государыни. В тот же день изволил он ездить к Аничковскому дворцу, где тогда сделался пожар: это позорище (зрелище) лишило его сна на целую ночь. Всякое внезапное и чрезвычайное происшествие сильно поражает Его Высочество: в таком случае живое воображение и ночью не дает ему покою. На пример, услышав о совершившейся 15-го числа сего месяца казни над злодеем Мировичем

, Его Высочество целую ночь почивал весьма худо”. [24]

Песков приводит некоторые сведения о реакции населения к информации, печатающейся в ведомостях о Павле Петровиче, которая касалась, в основном, известий об успехах и капризах Его Высочества. Всем было интересно: здоровье, нрав, поступки и успехи в учёбе правнука Петра Великого. “Ведомости были двух родов – устыдительные и ободрительные. Главные распорядители воспитанием Его Высочества – Федор Дмитриевич Бехтеев и сменивший его Никита Иванович Панин – были людьми просвещенными и благомыслящими и, наверное, понимали, что преизбыток устыжения сеет ипохондрию, вялость усвоения и отвращение к учителям, а посему полагаем, что ободрительных ведомостей было больше, чем устыдительных”. [21] Тем не менее, публике было известно, что ребёнок не слишком хотел преодолевать трудности учебы, был довольно истеричен и подвержен всякого рода страхам, откуда истекала подозрительность, усиливавшаяся с возрастом. Интерес этот большей частью был обусловлен ожиданием будущего и перемен после смерти императрицы, не отличающейся богатырским здоровьем. Народ привык к покойной жизни, которой он жил много лет без особых перемен. Впрочем, можно ли строго судить ребёнка шести лет, мало чем отличавшегося от других детей его возраста? В конечном итоге формирование личности и характера человека в дальнейшем, кроме природных свойств, целиком зависит от воспитания, обучения и влияния окружающей среды.

Интересно упоминание Шильдера об отношении воспитателей Павла к военной науке. “Появление Панина положило конец одной забаве Павла Петровича: нередко для развлечения его собирали лакеев, и великий князь заставлял, ихъ по комнате маршировать. … Панину не удалось искоренить, а разве только временнно умерить порывы своего воспитанника къ этимъ занятиямъ, да и то, благодаря обстановке, водворившейся уже въ царствоваше Екатерины и нисколько отъ Никиты Ивановича не зависевшей; когда, со временемъ, цесаревичъ приобрёлъ некоторую самостоятельность въ действияхъ, то сдержанные некогда экзерцирмейстерския увлечения расцвели пышнымъ цветомъ, которые привели, бы въ восторги самого Петра Феодоровича”. [31]

Обострённое чувство собственного достоинства рано сформировалось у Павла. Ему пришлось пережить немало трагических моментов, которые, конечно же, сказались на молодой и впечатлительной натуре. После смерти Елизаветы Павел в течение последующих траурных дней был печален и часто плакал. Он любил свою бабушку, считал её единственной заступницей несмотря на то, что редко её видел. Придворные думали лишь о своём будущем, и никому не было дела до Великого князя. Даже Панин появлялся не каждый день, был задумчив и рассеян. Но зато его отец, которого мальчик почти не знал ставший Императором, проявил некоторый интерес и внимание к своему сыну. Для начала Пётр Фёдорович организовал экзамен для сына и был очень удивлён увиденным и услышанным, а окружающим заметил: «Кажется, этот мальчуган знает больше нас с вами». [8]

После смерти императрицы Елизаветы в 1762 году, женское окружение совершенно было отлучено от Павла. После получения пенсии только три – четыре раза в год его мамушки являлись к Павлу с поздравлениями. По рассказу самого Павла Петровича, писал Шумигорский: “… ему до слезъ было жаль разставаться съ привычнымъ для него обществомъ нянь и бедныхъ дворянъ, призывавшихся обедать къ нему, и очутиться вдругъ среди степенныхъ „кавалеровъ", которыми окружилъ его Панинъ”. [33]

Шумигорский отметил благодарность Павла в начале царствования своим “простонародным“ воспитателям, оставившим в нём доброе по себе воспоминание. Именно они заронили в нём “искреннее благочестие и любовь к русскому народу”. [33] Он щедро наградил оставшихся в живых. Из их рук цесаревич перешел в руки русских „европейцев".

Панин вывел Павла на широкую придворную сцену в 6 лет, что можно объяснить ходившими тогда слухами о желании Елизаветы Петровны объявить Павла Петровича своим наследником, минуя отца, и назначить мать регентшей (временная правительница). Никита Иванович Панин сообщил об этом Екатерине незадолго до кончины императрицы. Имя Павла было сделано временным орудием в политических интригах, прежде всего, самого Панина. Шумигорский считал, что интриги придворных помешали императрице осуществить свое намерение. Невзирая на то, что Павел толком не знал своих родителей, он любил отца, хотя тот не интересовался сыном.

Потребностью любого ребёнка является желание любить своих родителей, несмотря на их равнодушие и, даже, не любовь. У Екатерины не было возможности заниматься Павлом. В царствование Петра III ей угрожала опасность. Отец же почти с ним не виделся. Его биограф Гельбиг считал, что Пётр нежно относился к сыну на основании одного визита за всё своё шестимесячное царствование, после которого, поцеловав сына, сказал окружавшим его: „Изъ него выйдетъ добрый малый. На первое время онъ можетъ оставаться подъ прежнимъ присмотромъ, но скоро я устрою его иначе и озабочусь его лучшимъ военнымъ воспитанием”. [14] Напротив, австрийский посланник Мерси д’Аржанто

свидетельствует, что Пётр III, со времени вступления на престол, не обращал внимания на Павла, к которому всегда обнаруживал всем бросающееся в глаза нерасположение. Характерно, что он объявил Высочайшее повеление немедленно внести в комнату Его Величества накопившуюся сумму в 120 000 рублей денег Павла, которые назначено было производить ему с 20 сентября (1 октября) 1756 года по 30 000 рублей в год, но не выплачивались. В Манифесте о вступлении своем на престол, Екатерина объявила, что “…Пётр III не восхотелъ объявить Павла Петровича наследникомъ и что въ его царствование она видела себя съ сыномъ въ гонении и почти в крайнемъ отделении отъ Императорскаго дома”. [14] Он проигнорировал просьбу Елизаветы Петровны на смертном одре, которая просила великого князя Петра Фёдоровича, доказать свою к ней признательность любовью к собственному его сыну, нежно любимому ею Павлу. Пётр III попросту обокрал своего отпрыска.