Колокольчики мертвеца

* * *

Вечером Алексей решил проверить, все ли готово к занятиям. У школьного крыльца беспокойно ковылял сторож и, завидя учителя, похромал ему навстречу, сильно припадая на самодельный протез: «Письмо пану научителю!» В самодельном конверте, заклеенном хлебным мякишем, лежал листок бумаги:

«Коммунячье отродье!

Вся твоя московская пропаганда провалится. Не смей обманывать наших голубят! Школа не откроется, пока мы это не разрешим. Тебе же, агенту НКВД, советуем немедленно убраться, если не хочешь разделить судьбу Струка. Твоя затея бессмысленна. Война еще не закончена, и твоя хваленая Червона армия снова драпанет, даже из самой Германии, как в июне 1941-го. И сюда вернутся Те, Кто зараз за Карпатами. Спасай свою шкуру, а не то мы ее напялим на елку».

– Кто принес это дерьмо?

– Не вьем, пан… пшепрашем, туварищ научитель.

– Что – оно с неба упало?

Сторож, косясь на листок, сказал, что отлучился по малой нужде, а когда вернулся, конверт лежал на крыльце. Старик виновато смотрел на Алексея, понимая, что принес ему недобрые вести. Наблюдая, как тот ходит по классу, проверяя, все ли в порядке, протирает доску и наполняет чернилами непроливайки на партах, он неодобрительно качал головой: в прежние времена учителя, важные и недоступные, не унижались до уборки – любая деревенская девка за гроши все перемоет. Возвращаясь домой, Алексей думал о письме. Запугивают. Прикончить его бандитам ничего не стоит, но они почему-то не слишком спешат. Значит, что-то задумали. Возле сельсовета стояли приехавшие из райцентра милиционеры. Они окликнули Алексея.

– То наш учитель, хлопцы, – выглянул из окна председатель. – Свой.

– Сейчас бывает, что свои наших колотят. В темноте не угадаешь, – оправдывались милиционеры. – Как вам хуторские девчата, товарищ учитель? – поддели они Алексея, угощавшего их папиросами.

– Куда там! Дикие какие-то! – отшутился тот.

Милиционеры понимающе подмигнули, а председатель ехидно поинтересовался, дикая ли и та, что возле речки живет, или он ее уже малость подучил? «Вот пройдоха! Откуда только узнал?» – подосадовал Алексей.

– Разгадали хуторцы вашу тайну, товарищ? Это ж скитники, колдуны-ведуны. Под землей на три метра видят.

– Не все они видят-знают. Спрашивал их про трезубец, ну на вилы похож, молчат.

– Трезуб? А где… где вы его видели? – всполошился милицейский старшина.

Алексей протянул ему письмо. Увидев бандеровский знак, старшина нахмурился и посоветовал Алексею уехать из хутора поскорее. Тут шутки плохи. Они сами отбывают на рассвете и могут прихватить учителя с собой. Милиционеру поддакивал председатель, настоятельно советуя Алексею не медлить с отъездом. Ну как им объяснить, что он и сам втайне так думает, но не имеет права все бросить, не дождавшись замены. Не выполнив ответственного задания? Какой же он тогда комсомолец? А еще разведчик… «Рад бы составить вам компанию, да дела не пускают, – нахмурился Алексей, прощаясь с милиционерами. Те долго смотрели ему вслед.

– Вот чудак! – поразился молоденький милиционер, – его же прихлопнут как муху!

– А ты сам-то что здесь делаешь? – усмехнулся старшина. – Каждый свой долг исполняет. Ты – свой, он – свой. Будь он проклят, этот Черный лес! Давайте-ка еще раз прочешем хутор.

* * *

Дома Калина Григорьевич колдовал над прохудившимся сапогом. Хозяйка усадила Алексея обедать. Наваристый борщ разогнал все тревожные мысли. Поев, он предложил Калине Григорьевичу выйти покурить. Мельник отложил сапог и потянулся к Алексеевым папиросам.

– Хвастайте, как дела в школе?

– Трудно, – вздохнул Алексей.

– Да, нелегко, – согласился мельник. Помещение хорошее, жаль.

Хозяйственный мельник уже все продумал: раз школа пропадает, мертвый, так сказать, капитал, без пользы людям, то ее надо будет приспособить под склад зерна, чтобы зазря не пустовала. А парты и всю школьную науку в сарай снести. До лучших времен. Алексей задохнулся от возмущения. И этот туда же! Уж не связан ли с бандой?

– Опоздали вы с вашим предложением, – улыбнулся Алексей. – Должен вас огорчить: завтра утром в школе начнутся занятия!

– Вот гвардеец так гвардеец! – рассмеялся Калина Григорьевич. – Давай, хлопче, действуй! Только помни: здесь тебе не Москва и не Киев. Здесь Скитский хутор. И стоит он на краю Черного леса. А там, болтают, ведьмаки водятся и прочая нечистая сила, не к ночи будь она помянута…

– Ничего, Калина Григорьевич! Разобьют фрица мои дружки, вернутся – всю нечисть отсюда выметут!

Ночью Алексею не спалось. Вскочил на зорьке. Вспомнив, что не подшил свежий подворотничок, достал чистый лоскуток, сложил вчетверо полоску старой газеты, чтобы тот был как накрахмаленный, и взялся за иголку. Полой шинели протер сапоги, начистил пуговицы кителя. Оделся, туго затянув портупею. Причесался, поправил на голове кубанку и глянул в зеркало: в атаку! Алешка! В атаку! По хутору чеканил шаг, как на параде. У школы его встретил сторож. Старик тоже принарядился: надел фуражку-роготувку с большим треснувшим козырьком. Завидев начальство, старый вояка выпятил воробьиную грудь и щелкнул деревяшкой. Алексей отдал ему честь – с гвардейским шиком, словно козырял командиру дивизии. В канцелярии ему не сиделось, и он вышел в коридор:

– Эй, пан дозорный! Не видать ли кого?

– Чекам, – доложил сторож.

Алексей вышел на крыльцо, взглянул на часы – еще рановато – и замурлыкал:

Барон фон дер Шик,
Отведал русский штык…

К полудню вырвавшиеся из-за горбатой горной хребтины солнечные лучи ласково коснулись школьного крыльца, на котором сидел сгорбившийся Алексей в расстегнутом кителе. Пустая пачка папирос, разинув рот, валялась на земле, отражаясь в начищенном до блеска сапоге хозяина. На ступеньках тосковали кубанка и портупея. Делать нечего. Алексей встал и понуро спустился с крыльца.

Дети так и не пришли.

Глава шестая. Не отступать!

Что произошло? Бандиты запугали ребят? Или их родителей? Вполне возможно. Но как же Пшеманские? Вряд ли лесничий своих удерживал. Значит, что-то другое. Что же делать? Взять за шкирку председателя? Но что это даст? С родителями тоже говорено-переговорено. Но почему его предали ребята? Они нарушили обещание. Этого не прощают мальчишечьи законы… Так что же? В тяжелом раздумье Алексей и не заметил, как повернул к речке. За школьным сараем пряталась Кшися.

– Что ты здесь делаешь, Кристина?

– Вас жду. В школу побоялась зайти.

– Где же ребята? Струсили?

– Мы не за себя, мы за вас боимся! – призналась Кшися.

Накануне вечером по хутору разнесся слух: если в школе начнутся занятия, нагрянет Резун. И первым казнят учителя. Вот они и испугались. Девочку трясло, Алексей, пытаясь ее успокоить, неловко обнял ее за худенькие плечи. Кшися доверчиво прижалась к нему и застыла…

– Ладная картинка! – расхохоталась неслышно подошедшая Ярослава, поигрывая крутыми боками. – Никак лесникова Кшиська! Тю! Не могли получше выбрать, Альошенька? Кшиська-крыська с крысиными хвостиками заместо кос!

– Зачем вы так, Славця!

– Двадцать пять годов Славця. Разонравилась, Альошенька? Стара для вас? А ты, бессовестная, тикай отсюда! Кому говорю!

Девочка, сгорая от стыда, ненавидяще глядела на Ярославу, но с места не сдвинулась. Алексей, поборов неловкость – бабьих сцен ему только не хватало! – мягко попросил Кшисю уйти: «Ты иди… потом поговорим». Та укоризненно взглянула на него и метнулась прочь, закрыв лицо руками.

– Беги, беги! – крикнула ей вдогонку Славця. – Рано тебе еще чужих ухажеров отбивать, крысиная царевна! Пойдем, Альошенька, ко мне, – обернулась она к Алексею, – отпущу вам все прегрешения! Не журитесь, хай ей грець той школе, на що вона вам сдалась? Выпьем по маленькой – и сердце щемить перестанет. Мне тоже все тут надоело! Будем пить и веселиться, как ляхи говорят: вшистко едно – во?йна!

Пропади все пропадом! Алексей расстегнул китель… Ну почему его в бою не убили? Кто он здесь? Всем чужой и бессилен что-нибудь изменить. Он залпом осушил стакан, захрустел огурцом. Ярослава прижалась к нему, что-то ласковое нашептывая. Алексей не слушал… Догорал закат. Алексей спустился к речке, сунул гудящую голову под знобкую воду – и словно пудовый камень с души упал.

– Ну, як, козаче? Життя собаче? – раздался на берегу насмешливый голос.

Алексей выпрямился, надел китель и пошел, не оборачиваясь, к дому под едкое хихиканье Калины Григорьевича, возвращавшегося с мельницы. «Вот пройдоха! Все уже пронюхал!» – злился он. Никогда еще он не чувствовал себя таким опустошенным и разбитым. На войне ему довелось повидать такое, что и на десять жизней хватило бы. С ранней юности на фронте. Казалось, что четкий и ясный армейский порядок существует повсюду. Алексей не делал никаких скидок на чрезвычайные обстоятельства и, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью ради выполнения задания командования. Но здесь его боевая лихость не поможет распутать то, что так замысловато закручено некими невидимыми силами.