Дивергент

Я смотрю на нее. Как будто я нуждаюсь в напоминании.

– Извини, если обидела, – добавляет она. – Я привыкла говорить все, что приходит на ум. Мама часто повторяет, что вежливость – это ложь в красивой упаковке.

Я издаю короткий смешок.

– Наверное, поэтому наши фракции редко общаются.

Правдолюбие и Альтруизм не непримиримые враги, как Эрудиция и Альтруизм, но избегают друг друга. По-настоящему Правдолюбие не терпит Товарищества. Правдолюбы говорят, что те, кто превыше всего ценит покой, обязательно обманут, лишь бы не мутить воду.

– Можно к вам? – Уилл барабанит пальцами по столу.

– Что, не хочешь тусоваться со своими дружками-эрудитами? – удивляется Кристина.

– Они не мои дружки. – Уилл ставит тарелку на стол. – То, что мы были в одной фракции, еще не означает, что мы ладим. К тому же Эдвард и Майра встречаются, и я не хочу быть третьим лишним.

Эдвард и Майра, оставшиеся переходники-эрудиты, сидят в двух столах от нас, так близко, что стукаются локтями, разрезая пищу. Майра прерывается, чтобы поцеловать Эдварда. Я осторожно наблюдаю за ними. До сих пор я всего несколько раз видела, как люди целуются.

Эдвард поворачивает голову и прижимается губами к губам Майры. Я выпускаю воздух сквозь сжатые зубы и отворачиваюсь. Часть меня хочет, чтобы им сделали замечание. Другая часть с ноткой отчаяния задумывается, каково это – ощущать прикосновение чужих губ.

– Обязательно выставлять себя напоказ? – спрашиваю я.

– Она просто поцеловала его, – хмурится Ал. Когда он хмурится, густые брови касаются его ресниц. – Можно подумать, они голые.

– Поцелуи – не то, чем занимаются на людях.

Ал, Уилл и Кристина с пониманием улыбаются.

– Что? – спрашиваю я.

– Это в тебе Альтруизм говорит, – поясняет Кристина. – Остальные не против капельки нежностей на людях.

– Вот как? – Я пожимаю плечами. – Что ж… наверное, мне придется с этим смириться.

– Или можешь оставаться фригидной. – Зеленые глаза Уилла лукаво блестят. – Ну, знаешь. Если хочешь.

Кристина бросает в него булочку. Он ловит ее и вгрызается зубами.

– Не обижай ее, – произносит она. – Фригидность дана ей от природы. Примерно как всезнайство – тебе.

– Я не фригидная! – восклицаю я.

– Не стоит так переживать, – замечает Уилл. – Это ужасно мило. Смотри, ты вся раскраснелась.

От его слов я еще гуще заливаюсь краской. Все хихикают. Я выдавливаю из себя смешок, и через несколько мгновений он становится искренним.

Как хорошо снова смеяться.

После обеда Четыре ведет нас в новую комнату. Просторную, с потрескавшимся и скрипучим деревянным полом и большим кругом, нарисованным посередине. На левой стене – зеленая доска для записей мелом. Учительница Нижних ступеней пользовалась подобной, но с тех пор я их не видела. Возможно, это как-то связано с приоритетами Лихости: обучение важнее технологии.

Наши имена написаны на доске в алфавитном порядке. Вдоль одной из стен через трехфутовые интервалы висят выцветшие черные боксерские груши.

Мы выстраиваемся за ними, и Четыре встает посередине, у всех на виду.

– Как я уже говорил утром, – произносит Четыре, – далее вам предстоит освоить борьбу. Цель – научить вас действовать, научить ваше тело отвечать на опасности и угрозы, а это потребуется, если вы намерены жить в Лихости.

Совершенно не представляю себе жизни в Лихости. Единственное, о чем я могу думать, – как пройти инициацию.

– Сегодня мы разучим технику, а завтра вы начнете сражаться друг с другом, – говорит Четыре. – Поэтому советую быть внимательными. Кто не будет ловить на лету, должен готовиться к синякам.

Четыре называет несколько разных ударов, демонстрируя их сначала в воздухе, затем с боксерской грушей.

Я успеваю за остальными. Как и в случае с пистолетом, мне нужно несколько попыток, чтобы разобраться, как правильно держаться и двигаться. Удары даются сложнее, хотя Четыре учит нас только основам. Груша обжигает руки и ноги, отчего кожа становится красной, но, как бы я ни старалась, мне не удается толком сдвинуть ее с места. Вокруг беспрестанно слышатся звуки ударов о плотную ткань.

Четыре расхаживает по толпе неофитов, наблюдая, как мы повторяем движения снова и снова. Когда он останавливается передо мной, у меня скручивает внутренности, как будто их помешивают вилкой. Он смотрит на меня, меряет взглядом с головы до пят, нигде не задерживаясь, – практичным, изучающим взглядом.

– У тебя мало мышц, – говорит он, – а значит, лучше использовать колени и локти. В них можно вложить больше силы.

Внезапно он прижимает руку к моему животу. Его пальцы такие длинные, что ладонь касается обеих сторон грудной клетки. Мое сердце бьется так сильно, что грудь болит, и я смотрю на него широко распахнутыми глазами.

– Не забывай держать живот напряженным, – тихо произносит он.

Четыре убирает руку и идет дальше. Я чувствую давление его ладони даже после того, как он уходит. Странно, но мне приходится остановиться и перевести дыхание, прежде чем продолжить тренировку.

Когда Четыре отпускает нас на ужин, Кристина толкает меня локтем.

– Удивительно, что он не разорвал тебя пополам, – говорит она и морщит нос. – Он пугает меня до полусмерти. Этот его тихий голос…

– Угу. Он…

Я оборачиваюсь через плечо. Четыре спокоен и поразительно сдержан. Но я не боялась, что он причинит мне боль.

– …и вправду пугает, – наконец говорю я.

Ал, который шел перед нами, оборачивается у Ямы и заявляет:

– Я хочу сделать татуировку.

– Какую именно? – спрашивает Уилл из-за спины.

– Не знаю, – смеется Ал. – Просто хочу почувствовать, что и вправду покинул старую фракцию. Больше не тоскую по ней.

Мы ничего не отвечаем, и он добавляет:

– Я же знаю, что вы меня слышали.

– Хочешь научиться помалкивать, а? – Кристина тычет Ала в толстую руку. – Я думаю, ты прав. Сейчас мы наполовину здесь, наполовину там. Чтобы оказаться здесь целиком, надо выглядеть как все.

Она косится на меня.