Кирин. Дракон, который слишком долго жил среди людей

И эти мысли останавливали президента. Уверенный и непоколебимый днём, ночью Ли Гон – младший метался по своей квартире, словно запертый в клетке зверь. Взбешённый своей мягкотелостью, Виктор рычал в голос, чем немало беспокоил весьма состоятельных соседей снизу. Но их капиталы не шли ни в какое сравнение с состоянием владельца пентхауса, расположенного на последнем этаже элитной высотки. Так что они молчали и продолжали приветливо улыбаться при встрече.

Виктор в очередной раз неспешно втянул горьковатый дым. Сигары, скрученные на заказ из жасминовых листьев, едва ли могли удовлетворить его почти физическую потребность в этом запахе, но всё же…

Блондинка за его спиной судорожно вздохнула и попыталась ещё на шаг сократить расстояние. Но её опередил молодой мужчина, как и президент одетый в чёрный костюм. Он был на голову ниже Ли Гона, но шире в плечах и, кажется, моложе на пару лет. Блондинка обиженно уставилась в спину парню, разрушившему её планы. На удивление, этот обернулся и, сверкнув синими глазами, вдруг спросил, но обращался он не к ней:

– Президент, я помешал?

– Не думаю, что здесь было что-то, чему можно было помешать, – лениво отозвался Ли Гон. И да, он наконец посмотрел на девушку, отчего та ещё больше побледнела и, развернувшись на негнущихся ногах, потрусила в сторону распахнутых дверей. Там её, растерянную, подхватил какой-то мгновенно покрасневший от смущения мужчина, и они скрылись за лёгкими белыми занавесями, укрывающими отдыхающих от прохлады ночи.

– Вашему отцу стало хуже, – проводив девушку взглядом, сообщил подошедший. Его звали Джон Хёк. Он являлся начальником охраны президента и по совместительству другом, если это так можно было назвать. Виктор особо ни с кем не сближался, а Джон и сам отчётливо видел границы между работодателем и подчинённым и старался их не переступать. Так, разговоры за чашкой кофе и иногда бокал виски в баре, но это в самые худшие вечера президента. Но, возможно, плохие времена скоро закончатся, ведь глава клана Ли Гон – старший совсем плох.

– Сколько? – отвернувшись, глухо спросил Виктор. Его сердце гулко ухнуло.

– Врачи дают эту ночь, не больше. Он зовёт вас, – сухо произнёс Джон Хёк. – Самолёт уже готов к отлёту.

Ветер дул с востока. Президент сбил пальцами пепел. Тот красными искрами закружился на ветру, потух и потерялся в темноте. Виктора охватило странное чувство. Хотелось кричать, и в то же время в груди было нестерпимо пусто. Он возвращается домой…

Глава 3. Тёмные желания

Он умер. Человек, который был его отцом. Они не виделись долгих двадцать лет, но всё, что Ли Гон – старший нашёл сказать сыну, это: «Ты принадлежишь корпорации. Поэтому береги эту тварь, иначе корпорация сожрёт тебя».

И больше ничего.

Старик просто закрыл глаза и покинул этот бренный мир, а Виктор остался стоять в дверях тёмной душной комнаты, разглядывая бездыханное тело, которое мгновение назад было его отцом.

Но Ли Гон приходил в себя недолго. Спустя пару минут он уже шёл по тропинке через внутренний дворик. У Виктора было дело – освободить того, кто заперт. Он отказывался быть причастным к этому кошмару, что творился в его семье на протяжении многих поколений.

Ночь подходила к своему завершению. Вокруг звенела предрассветная почти прозрачная тьма. Тропинка, петляя между деревьями, услужливо вела к заветной двери, и всё так же, как и двадцать лет назад, похрустывали под ногами гладкие, привезённые бог знает с какого морского побережья камушки.

Замедлив шаг, Виктор втянул пропитанный ароматом жасмина прохладный ночной воздух. Тяжесть, все эти два десятилетия давившая на мужские плечи, истаяла, испарилась, оставив лишь трепет от близости момента, который был ожидаем все эти годы. Детство, перечёркнутое одной нелепой ошибкой, казалось, вдруг вернулось и наполнило Виктора, как тёплый воздух наполняет воздушный шар, и тот преодолевает земное притяжение и стремится в небо. Помыслы Ли Гона были сейчас чисты и непорочны, насколько вообще бывает непорочен взрослый человек, почти вплотную подошедший к исполнению мечты, возникшей ещё в детстве и с той поры пульсирующей в самом центре сознания.

Сейчас, когда ошибки прошлого были не то чтобы исправлены, а просто исчезли вместе с уходом отца, будущее представлялось ясным и светлым. Осталось лишь открыть дверь в тайную комнату и освободить томившегося за ней пленника.

Что бы ни говорил отец, но жизнь Виктора не может быть связана с насилием над живым существом. Эти глупые суеверия его предков, воля кланов, правила и законы… Таинственное существо, которое являлось залогом благосостояния семьи, столетиями томящееся в тайной комнате… Всё это больше походило на массовый психоз, и Виктор ничему из того, что смог узнать за эти годы, решительно не верил. Это маразм, и с ним будет покончено. Теперь уж никто не помешает. Виктор это знал.

За ним бесшумно, словно тень, следовал верный Джон Хёк. Остальная охрана проверяла комнаты особняка. Глава рода сменился, нужно было убедиться, что в одном из тёмных углов не притаился наёмник, подосланный кем-то из тех, кто желал занять это место.

Но Виктора происходящее вокруг мало интересовало. Мужчина, не останавливаясь, распахнул тяжёлую, затянутую кованым железом дверь, чтобы наконец шагнуть в пространство скрытой комнаты.

Сердце дёрнулось и сорвалось в пропасть.

Чёрные, горящие почти лихорадочным возбуждением глаза мазнули по бесхитростной обстановке, чтобы впиться в тонкую фигуру девушки, сидящей в кресле и спокойно читающей книгу…

Он смотрел и не мог поверить. Секунда, ещё одна, время шло, а видение и не думало исчезать.

Виктор тяжело сглотнул и поморщился. Это действительно была она. Та девочка из его детства. Только вот за эти двадцать лет она совсем не изменилась и выглядела точно так же, как в тот день их встречи. Как такое возможно? Виктор запутался.

Да, тот Виктор, который был президентом корпорации, который управлял финансами, заключал многомиллионные сделки, который вершил судьбы многих тысяч людей, этот Виктор растерялся, не зная, что можно сказать в этой ситуации. В его мозгу сейчас крутились идиотские вопросы: «Она меня помнит?» и «Что значит теперь наша однодневная дружба? Сохранилось ли за мной право называть её по имени?»

Виктор так и стоял, не смея произнести ни слова, рассматривал вполне реальную девушку, которую за долгие годы самовнушения записал в ряды снов, видений и фантазий…

А Ки сидела в кресле, поджав под себя ноги. Синий полупрозрачный шёлк, из которого была сшита туника, что служила одеждой для Ки, ниспадал волнами на пол, и после нескольких минут молчаливого созерцания начинало казаться, что это не шёлк вовсе, а вода.

Длинные золотые волосы девушки, часть которых была собрана от висков в хвостик, торчащий на затылке, мягкими локонами ложились на плечи. Ярко-зелёные глаза, скользящие по блёклым, выцветшим от времени страницам, медленно, крайне нехотя оставили своё увлекательное занятие и недовольно обратились к застывшему посреди комнаты мужчине. Несколько тягучих секунд – глаза в глаза – зелёное и чёрное, словно застывшее пламя огня, заточённое в янтаре.

Наконец тонкая тёмно-золотая бровь изогнулась, выражая некое подобие удивления, а затем девушка поморщила носик и молча вернулась к прерванному занятию, явно доставлявшему ей большее удовольствие, чем внезапное вторжение незнакомца.

Виктор побледнел. И без того чёрные глаза почернели настолько, что стали походить на два бездонных колодца. Длинные пальцы сжались в кулаки. Ли Гон, не младший и не старший, но теперь уже единственный, развернулся и вышел в ночь. Джон Хёк остался стоять у распахнутой двери.

– Не выпускать. Следить, чтобы не выходила, и никого к ней не впускать. Кормить буду сам, – донеслось от стремительно удаляющегося президента.

Начальник охраны поспешно закрыл дверь. Задвинул засов. Задумчиво посмотрел вслед скрывшемуся в темноте другу, затем на тяжёлую деревянную дверь, силясь понять, что же здесь произошло.

Глава 4. Явление монстра

Утро застало Виктора взъерошенным и потерянным, сидящим на детской кроватке, когда-то принадлежавшей ему, в комнате, которая была его детской спальней.

Президент обнимал подушку и застывшими чёрными глазами, под которыми по прошествии бессонной ночи залегли тёмные круги, пялился в стену, оклеенную тёмно-зелёными обоями с медведями и деревянными паровозиками, на них нарисованными. Он не понимал, что, чёрт возьми, вообще произошло?

И ведь правда… Десятилетия ожидания, раздумий и уже почти нерушимой уверенности в том, что он освободит того, кого бы ни нашёл в этой комнате. Это по-детски чистое, искреннее, почти рыцарское желание, зародившееся в сердце маленького ребёнка, росло и крепло вместе с ним. И ощущалось непоколебимым и единственно правильным. Освободить пленника казалось естественным, как желать дышать ради того, чтобы жить. Но…

Но стоило открыть эту проклятую дверь и перешагнуть через порог, как мир словно перевернулся с ног на голову, меняя южный полюс на северный.

Хватило одного взгляда, короткого мгновения, за которым последовало моментальное узнавание, и он пропал. Всё это напускное, притянутое разумом благородство как ветром сдуло, оставив голую, какую-то звериную чудовищную жадность и страх потерять.

Это было не по-человечески – чувствовать такое относительно живого существа, живого человека. Но тогда она вдруг стала не более чем вещью, самой дорогой вещью. Просто теперь мужчина не мог позволить этой девушке быть человеком, существом, имеющим свои права на свободную жизнь.

Виктор вдруг осознал, что должен любой ценой оставить её у себя. Закрыть, запереть. Мужчину словно подменили. Внутренняя перемена была настолько разительной, что Виктор потерялся в отвращении к себе самому, неожиданно низкому и алчному, совершенно чужому. Но хуже всего было то, что она, девушка, Кирин, смотрела так, что сразу стало понятно, что она видит его насквозь, все его мысли… всё его перекорёженное жадностью нутро, и это совершенно не удивляет её, это так ей привычно, что не стоит ни секунды её внимания.

И Виктор позорно сбежал и сейчас, вспоминая это, кривился от отвращения. Закрывал глаза, пытаясь не видеть перед собой бледное лицо с нечеловеческими зелёными глазами, скрипел зубами. В этом всём безмерно радовало только одно: он не приказал заковать её в наручники или вообще приковать к батарее огромной тяжёлой цепью, хотя желание это было почти нестерпимым. Одна только мысль, что девушка вдруг сможет убежать, сводила с ума.

Так что план действий был неясен, будущее туманно. Единственное, в чём президент был сейчас абсолютно уверен, – это то, что пора завтракать и он должен идти кормить Кирин.

Но если внутренний мир Ли Гона был разрушен до основания и теперь на дымящихся развалинах поспешно возводилось что-то новое и пугающее, то внешний мир вовсе не менялся, время продолжало свой неспешный ход, и дела, о которых Виктор совершенно забыл, настигли его буквально при выходе из детской спальни, в которой он провёл мучительную бессонную ночь.

Секретарь в сером пиджаке и круглых, отсвечивающих в полутьме коридора очках уважительно склонил голову, приветствуя нового главу клана. За его спиной толпились ещё несколько человек в таких же безлико-серых пиджаках и с бесчисленными папками в руках. Чуть в стороне от стены отделилась тень, медленно приняв знакомые черты Джона Хёка.

Виктор раздражённо поморщился, вспоминая реальность и все свои обязанности владельца корпорации. Отец оставил огромное, просто неисчислимое наследство. Уйдёт как минимум неделя, чтобы подписать все необходимые бумаги, узаконивающие передачу имущества, понять, как обстоят дела корпорации, и решить судьбу людей, что работали непосредственно на отца, а потом ещё много чего…

– В кабинет, – направляясь в сторону лестницы, приказал Ли Гон. Сам он должен был принять душ, может, это приведёт его в чувство? Его раздражало чувствовать себя побитым, потерянным щенком, а он себя сейчас именно так и ощущал, застигнутый врасплох обязательствами и не имеющий возможности идти туда, куда идти очень хотелось.

Секретари послушно отправились в тот самый кабинет, на ходу обсуждая предстоящий фронт работ. Только Джон Хёк следовал за президентом, и когда они поднялись на второй этаж, Ли Гон остановился, чтобы тяжко выдохнуть, и после непродолжительного гнетущего молчания, в котором читалось много чего, не поворачиваясь, как-то обречённо спросил:

– Как она?

Джон не сразу нашёлся, что ответить. Он, конечно, понял, о ком идёт речь, он просто правда не знал, что ответить. С того момента, как президент покинул тайную комнату, девушка не вставала и не отрывала глаз от книги, только изредка перелистывала страницы. Она не спала, не ела, не пила, и, если присмотреться, создавалось впечатление, что даже не дышала. И вот как можно было описать это? Нормально? О нормальности здесь речи не могло быть, а расстраивать и без того подавленного президента не хотелось, поэтому Джон кивнул и произнёс:

– Она читает.