Был разговор порой игрив.
…Ты выходила из машины,
в салоне шапку уронив.
Белесовата, как папаха,
скрывала все твои черты —
куница, белка, росомаха?..
И я не знал, какая ты.
Но крепок замысел вселенский.
Упала шапка неспроста!
И мне открылся профиль женский —
нечаянная красота.
Летит как будто и поныне
за тройкой бешеной вослед
некрасовская героиня,
и ты была ее портрет!
Дорога в Болдино
1
Ладные в ряд не дома – терема.
Только приводит в смущенье
в цех превращенная ткацкий – эх-ма! —
церковь Богоявленья.
Стала шоссейною и пролегла,
где ей удобней, дорога.
Эта ж осталась, какой и была —
каторжный путь, до острога.
Светел булыжник, от времени сед —
знает истории встряски!
Но для него не остыл еще след
в Болдино мчащей коляски.
2
Ухо к земле приложу я – не сон,
не наважденье ли это?
Там, в глубине позабытых времен,
бьется ли сердце поэта?
Там, где сжигает свои корабли
осень без всякой печали,
бьется любовью оно к Натали —
краше невест не встречали!
Ах, поскорей бы устроить дела,
к Таше стрелой воротиться!
Переписать свою жизнь добела,
как манускрипта страницу.
3
Злое задумал старик-карантин
и – ему палки в колеса!..
Что тут поделаешь? Выход один:
письма, сомненья, вопросы.
Пробовал раз по-мальчишески он
сквозь загражденья пробиться.
Где там! со всех обложили сторон —
зверь не проскочит, ни птица.
Словно бы участь его угадав,
славы небесной царица
крепко держала его за рукав
и не пускала в столицу.
Был суеверен, а не углядел
поданного ему знака:
– Эта звезда, совершенства предел,
не твоего зодиака!
А снежинки все про это…
А снежинки все про это —
отрешенность, мир, покой,
все про Тютчева, про Фета,
Лермонтов им как родной.
Проникая в сны глубоко,
обнажая суть вещей,
все про Пушкина, про Блока,
нищих духом и царей.
А снежинки все про то же —
бесконечное в земном,
про Твои деянья, Боже,
про Тебя – во мне самом.
Ах, снежинки-балеринки,
из какой вы Мариинки?..
Рахманинов
1