Дневник брата милосердия

28 декабря 2017 г., храм А.Критского, богадельня

Перед занятиями, ещё на сестринском молебне, надел на себя врученное мне при посвящении братское облачение. Почувствовал сразу, словно тонкая и плотная броня, доспех, покрыл меня со всех сторон. Сразу отступили тяжёлые чувства, которые, как голодные звери, ходят вокруг меня уже который день.

Сегодня, сразу после сестрических занятий, иду к бабушкам с опаской, так как, во-первых, продолжаю недомогать и, во-вторых, помню свой последний слабый, можно даже сказать неудачный, опыт. Неудачный он потому, что не произошло самого главного – Диалога Любви.

Верочка Пампушкина на месте. Я видел её ещё до занятий и перекинулся несколькими фразами. Она пребывает в своей стране детства и такое чувство, что вокруг неё порхают бабочки и светит солнышко. Говорят, за сиротами Бог присматривает особо и горе тому, кто обидит сироту.

А у меня в жизни был такой эпизод: я очень сильно ранил сердце одной сироты и расколотил об пол у неё на глазах дорогую её сердцу вещицу, доставшуюся ей от отца. С тех пор, сколько я ни исповедовал этот свой грех, боль и горечь от этого поступка меня не оставляют. Один раз в магазине я услышал, что девушка сказала продавщице, что она – сирота, и я хотел подбежать и заплатить за нее, т.к. там были какие-то проблемы с оплатой, сказав, что я так рад, что могу хоть как-то поспособствовать сироте, искупив свой грех, совершенный в юности. А может быть Вера Пампушкина и есть та самая сирота, которую мне послал Господь по моим немым просьбам?

Пошел к Зинаиде Тимофеевне. Этот мой третий заход опять оказался неудачным. Она снова безмятежно спала. Ну и ну! Как тут будешь выполнять послушание? Впрочем, как Бог даст.

Зашел в соседнюю палату к Устинье Яковлевне – она тоже спала. Наконец-то разглядел её соседку – довольно стройная старушка с вытянутым страдальчески-тоскливым лицом, укутанная в халат красного цвета, украшенный орнаментом с какими-то странными насекомыми – помесью жука и Божьей коровки. Это она стоически терпела тогда наши громкие разговоры с Устиньей.

– Здравствуйте! У Вас ножки не мёрзнут?

– Конечно мёрзнут.

– Ну так давайте я укрою Вас одеялком…

– Это не поможет, – с драматическим выражением лица говорит она, – тут ведь так накидывают оттуда, так накидывают, словно я по колено в земле, да не просто в земле, а в сырой, мокрой земле…

Образно говоря, это действительно так, учитывая её почтенный возраст. Впрочем, начинаю понимать, что насельница дементная, если не хуже. У меня нет специально медицинского опыта, чтобы профессионально определить это по каким-то признакам. Снова по сердцу пробегает лёгкий холодок и замешательство – то ли я делаю, туда ли лезу? Решаю, что надо попробовать найти хоть какие-то точки соприкосновения. В уме начинает крутиться Иисусова молитва.

– Как Вас зовут? – спрашиваю, а сам разминаю ей ступни, на которые уже надеты как минимум две пары носок. Снова хочется согреть её теплом своего сердца, своих рук. Какая-то часть меня скептически смотрит и даже комментирует то, чем я занимаюсь.

– Ну что ты творишь?

– А что я ещё могу делать. Хоть какой-то контакт с насельницей – настоящие живые пальчики под моими руками. Вдруг согреются?

– Это у тебя нервное, – ругается мой внутренний скептик.

– Конечно нервное. Мне, честно говоря, страшно и подойти к её унынию, потому что я со своим-то не знаю, что делать! А оно у неё, минимум, десятилетней выдержки.

– Щекотки не боитесь? Щекочу её…

– Нет. А вот эта, как её…

Понемногу диалог налаживается. Мне, пусть и с большим трудом, удаётся кое-что узнать. Её имя – Тамара Григорьевна. Казённая табличка над кроватью, где стандартно указываются ФИО насельницы, почему-то отсутствует. У неё есть дочь – Наташа. Есть ещё какая-то соседка, весьма негативная. Сознание её путается, подолгу выискивает слова, чтобы описать то, что она пытается, но уже не может уловить.