Тайный советник императора Николая II Александровича

И вот приходит мне… Даже не скажу, что вызов – скорее напоминание. Должен я явиться в Царское пред светлы очи царя-батюшки для еженедельного доклада. И выделен мне час на все проблемы. Ну, зато мундир теперь есть. Отправлюсь по железной дороге, она же первая в России, Питер – Царское Село.

Но – человек предполагает, а располагает в данном случае царица. Накануне аудиенции прибыл ко мне флигель-адъютант, а это чин не из последних, не пешка. Оказывается, Государыня озабочена тем, чтобы я случайно не встретился с Ольгой. И вот, офицер проделал путь, нашёл меня, чтобы предупредить, а затем и помочь справиться с таким серьёзным поручением. И мы отправляемся в Царское в карете, накануне, а там переночую, и мне помогут добраться обратно, чтобы опять же случайно не встретить маленькую великую княжну. Причём новый мундир и свежее бельё я везу с собой в свёрнутом виде, там переоденусь. А мыться считается не обязательным, не каждый же день. Вот следить за усами – это да, это важно.

Государь выглядит… не просто уставшим, хуже. Впечатление такое, что ему категорически не хочется работать, надоело. А тут опять лезут с докладом. Стараюсь в лёгкой форме рассказать о своих достижениях: установил контакт с Витте и с Плеве, Менделеев, Костович, Иванопуло, Ситников приступили к работе, собираемся найти Тринклера. В целом – готовлюсь к командировке в Германию вместе с Костовичем и запрашиваю высочайшего позволения. Николай слегка повеселел – у него ничего не просят.

– Я ведь и сам вскоре отправлюсь в Крым, потом в Саров. Так что дальнейшие ваши доклады пока отложим, до осени. Как вам видится свежим взглядом, понравились ли мои министры?

– Да, Витте и Плеве люди умные, дельные, хорошо соответствуют своему месту. Если и остальные министры им под стать – то я удивляюсь, почему в стране такие проблемы серьёзные. Жаль, что недолго им осталось работать.

– Я помню, вы говорили про Витте, вместо него Столыпин будет. Но ведь и он хорош, не так ли? А Плеве – с ним что?

– Кажется, я упоминал – его должны террористы убить в следующем году. Но совершенно не помню дату, даже приблизительно. Не знаю, можно ли этого избежать.

– Да, жаль, очень жаль, – я уже понял, что по виду Николая ничего понять нельзя, а вот по голосу… Мне кажется, он это равнодушно сказал. Наверно, не слишком любит своего МВД.

– Вы знаете, господин Попов, я ведь ваши слова об отрезках и выкупных платежах не забыл. Этот вопрос будет вынесен на госсовет, и, я полагаю, будет решён этой же осенью. Надеюсь, вы довольны?

Я не думаю, что это нужно лично мне, но киваю. Кажется, несколько растерянно.

– И ваши соображения о патриархе. Я говорил с Победоносцевым, Константином Петровичем. Он желает с вами лично побеседовать. Вы не против?

– Разумеется, мне было бы приятно побеседовать с таким умным и значительным лицом.

И всё, аудиенция заканчивается. Своего часа я полностью не использовал. Так ведь и работать только начинаю. Тот же флигель-адъютант отвозит меня, на этот раз, на вокзал, и я еду в Питер первым классом.

10. Победоносцев.

Подготовка к командировке оказывается несложной, потому что за меня опять всё делают другие. Люди из ведомства Витте на этот раз. Например, нам с Костовичем выделены суммы – из них мы будем получать командировочные, я 25 а он 10 рублей в день, ну и все подтверждённые расходы – гостиницы, транспорт, нам тоже оплатят. Билеты на поезд до Берлина нам предоставлены, посольство и даже пограничники предупреждены. В Берлинский банк переведены деньги – аж полтораста миллионов я решил перевести. Основные расходы этого года, как я полагаю, это приобретение оборудования. Ну и дальше будем докупать, но сейчас надо заложить основу.

Встречу с акулами пера Плеве пока не организовал, здесь летом принято уезжать из Питера на природу, многих нет на месте. Ну и ладно – другим сейчас голова забита, всяким железом. С Костовичем постоянно совещаемся, список оборудования корректируем. Увы, я в этом дилетант, и он не так далеко ушёл. То, что он предлагает, можно купить не за полтораста миллионов, а за полтораста тысяч. Привык он за личные копейки пытаться решить глобальные проблемы.

Завтра, седьмого июля, (я уже привык к старому стилю), на поезд с утра. Вещей у меня немного, бельё и всякие мелочи там собираюсь докупить. Ещё попариться в бане собираюсь. И тут Еремей докладывает:

– Господин Победоносцев!

Пришёл таки… А я уж думал, он слишком горд и к себе вызовет. И отложится на после командировки. Но я уже понял, что в этом времени многое значит личное знакомство с императором. Я неизвестно кто, и даже чин тайного советника далеко не высший (четвёртого класса, а есть ещё три класса выше), но право аудиенции, этот час в неделю, делает меня влиятельным лицом. Жаль, что сказки детям закончились, а то бы я был ещё влиятельнее.

Внешность обер-прокурора весьма характерна, он такой один. Уже старый человек, лысый, с морщинами. Очёчки с небольшими стёклами, галстук бабочка. Характерные оттопыренные уши. В целом выглядит так, будто его законсервировали 40 лет назад, и он ничуть не изменился. Сначала мне кажется, что он похож на Ипполита Матвеевича, Кису Воробьянинова. Но когда я слышу его гладкие фразы, как будто заранее написанные, неспешный стиль рассуждений, вижу его нервные пальцы… Да это же Каренин! Ай да Толстой, ай да сукин сын! Так описать человека всего несколькими словами! Да уж, талант. В наше время этого не оценишь, Победоносцев-то умер. И уже по другому воспринимается роман, что-то остаётся непонятным.

– Господин Попов, я уже наслышан о вас от разных лиц. В том числе и от господина Менделеева. И это несмотря на то, что вы всего две недели назад появились ниоткуда. Буквально, из воды вынырнули. Но я человек пожилой и по своей должности духовный. Новости, слухи, сплетни, всё, чем живёт свет и так называемое "общество", всё это для меня есть то, чем и должно быть – суета сует и всяческая суета. Но мне небезразлична судьба России, судьба православия и судьба Государя. А вам удалось заронить в его душу сомнение. Эта расхожая идея – о необходимости патриарха. Кто только её не высказывал. И не только вертопрахи из журналистской братии или из адвокатов иудейского вероисповедания, но и духовные лица, даже арихиереи. К вам я зашёл исключительно ради Его Величества. Я его знаю с детства. Это искренне верующий человек. Вы полагаете, что нашли его слабую струнку и хотите на ней сыграть? Скажите, кто за вами стоит, кто на самом деле хочет патриаршества? Уж не Львов ли, человек беспринципный и даже бессовестный?

– Поверьте, Константин Петрович, у меня нет никакой поддержки, за исключением знакомства с особами, кого я встретил в последние две недели. Теперь вот и с вами беседую, большая честь для меня. Но зато нет и обязательств ни перед кем, за исключением Государя.

Мой собеседник откровенно некрасив, и можно понять, почему Анна Каренина променяла такого на блестящего офицера аристократа. Но мне он почему-то симпатичен. Глаза умные, а главное – почему-то сразу возникает убеждение, что он честен. Не станет вилять, хитрить. Прямо говорит, что думает. И это царедворец, уже десятки лет приближенный к трону. Неплохо, да?

– Хорошо, не буду пока настаивать, у меня нет доказательств обратного. Пока нет. Допустим, вы по собственной инициативе решили, что это благо для России. Скажите, господин Попов, насколько вы в данном вопросе компетентны? Многих ли знаете иерархов нашей церкви? Это я не потому спрашиваю, что хочу выведать стоящих за вами, а чтобы понять, вы дилетант, сдуру ляпнувший что в голову пришло, или это обдуманное мнение? Может быть, не иерархи, а простые священники и монахи? Или даже один священник или монах, но сославшийся на общее мнение? Ответьте, пожалуйста, не называя имён, но указав на степень компетентности ваших единомышленников.

– Увы, Константин Петрович, во всей России нет никого, с кем я бы об этом беседовал за исключением Государя а вот теперь и вас. А с заграницей я вовсе не связан. Сам же я от жизни церкви далёк. Вы совершенно верно предположили мою низкую компетентность в этом вопросе. Я считаю себя честным человеком, и не стал бы ничего государю советовать на тему, в которой не разбираюсь, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это секретное, и говорить о нём я не могу без прямого указания Государя.

Победоносцев с минуту молчит глядя вниз и хрустя суставами пальцев.

– Такая постановка вопроса чрезвычайно затрудняет для меня аргументацию. Но всё же попробую высказаться. Вы, вероятно, знаете, кто ввёл современный порядок управления церковью? – и он смотрит на меня с таким видом, как будто я могу и не знать. Это не риторический вопрос, он серьёзно спрашивает. Я лишь слегка наклоняю голову.

– Ну а почему он это сделал, как вы думаете?

– Борьба за власть. Ситуация была сложная, и он решил подчинить себе в том числе и церковь.

– А сейчас ситуация, по вашему мнению, простая?

–Гм… Как раз по моему мнению нас ждут серьёзные испытания, и уже в ближайшие годы. Но за два века многое изменилось. Я не уверен, что то решение Петра было удачным, скорее, временная мера против конкретных лиц. А наш государь – он далеко не Пётр. Держать всех в кулаке – вовсе не его манера. Ну и дать церкви больше свободы. Вряд ли это повредит, но покажет стране, что преобразования вполне возможны, для этого не нужен ни террор, ни, тем более, революция.

– Преобразования… Дать свободу, отпустить гайки. Самодеятельность сначала церкви, потом и всей страны. Выборы патриарха, потом и президента. И страна, восхищённая таким доверием и свободой, на всех парусах помчится вперёд, опережая Европу. Так вы думаете, или вы поумнее?

– Наша страна сейчас находится на определённом уровне развития. Большая часть народа вовсе безграмотны, остальные – образованцы, получившие азы и верхушки, и мнящие себя исключительными умниками. Для этого уровня развития и уровень свободы должен быть соответствующий. Перегибать со свободой опасно, страна может пойти в разнос, и даже совсем развалиться. Но и недодать свободы не намного лучше. Недовольство зреет, копится, и когда-нибудь прорвётся. Надо пройти между Сциллой и Харибдой, да ещё и избежать войн. Это очень трудно, и мы должны помочь Государю и России.

– Очень хорошо. С вами можно говорить как с серьёзным человеком. А то я никак не мог понять, как Ники, мой ученик, мог увлечься каким-то вертопрахом. Это для него совсем не характерно. Вы кое-что понимаете, примерно половину. А именно, видите опасность ослабления гаек. Но вы ошибочно считаете, что надо лишь ограничить это ослабление определёнными рамками. Я намного старше вас, многое повидал, а ещё больше размышлял о России, её пути и её судьбе. Мой вывод: в настоящее время любое ослабление гаек – это путь в пропасть. Так называемое "общество" не удовлетворится, будет требовать ещё и ещё. А народ…он итак не требует никаких свобод. Народу нужно другое…

– Но позвольте, Константин Петрович. Как же так? Где же логика? Если вы хотите максимально всё законсервировать, то не признаёте ли вы тем самым неизбежное поражение? Ведь это лишь средство его оттянуть, но не предотвратить.

– Это и есть мой тяжёлый крест. Я один из немногих вижу неизбежность катастрофы. Да, я лишь хочу уберечь Государя и его семью. Россия… Я не вижу средства её спасти.

– Если так, Государь с семьёй мог бы уехать. Например, в Англию. Навсегда.

– Да… Государь предупреждал, что вы умны, но очень наивны. Вижу, проницательность его не подвела. Он помазанник Божий, не забывайте. Бросить свой крест – он скорее умрёт.

– Хорошо, допустим, вы правы, и катастрофа неизбежна. Но что дальше? Россия никуда не исчезнет, и жизнь не прекратится. Она станет другой, но она продолжится. Значит, наш долг смягчить катастрофу и подумать о том, что будет после неё.

– Таких немало, кто об этом думает. Строят воздушные замки, измышляют утопии. Так этим увлекаются, что хотят, даже жаждут, чтобы катастрофа побыстрее наступила. Сознательно разрушают страну, ослабляют власть. Но катастрофа снесёт все их построения как песочные замки. Вы молоды и образованы, а я знаю наш народ. Вы мне не поверите, никто мне не верит, а я убеждён, что образованное сословие вовсе не возвысится в результате катастрофы. Счастливы будут те из них, кто уцелеет. А уж как они будут жить, какую получат свободу… В суровые времена не до свободы, жизнь сохранить не всем удаётся.

– Значит, вам не верят? Глупцы. Несомненно, вы говорите правду. Но не всю. Катастрофа смоет их честолюбивые мечты, часто вместе с жизнями. Это так. Но всё ли она смоет, или что-то останется? Вот винтовка Мосина – хорошая для этого времени. Она останется. Я собираюсь заняться производством моторов и машин на их основе. Сами машины в основном пропадут, многие инженеры тоже погибнут. Но русская школа машиностроения сохранится, если я смогу её создать. Или вот наша православная церковь. Я знаю, её хотят уничтожить. Против неё очень серьёзные силы, возможно сам сатана. Но, как вы думаете, она сохранится?

– Я верю, что церковь не умрёт. Не знаю как, но она сохранится. Вопреки всему.

– Да. Это ваша зона ответственности, вот и укрепите церковь. Один из бастионов, который переживёт катастрофу.

Обер-прокурор снова делает паузу, хрустит пальцами, смотрит вниз.

– Я не думал, что мне удастся вас переубедить. Но считал, что если вы умны, то есть шанс. В основном хотел посмотреть, что вы за человек. Новое лицо около Государя. Что вы будете переубеждать меня – это мне и в голову не приходило. Но признаю – ваша попытка сильна. Ещё лет тридцать назад я бы, вероятно, задумался. Но я слишком стар. Мир после катастрофы… Я потратил десятки лет, доказывая, что это не будет общество всеобщего счастья и свободы. Начать работать на тот мир… Мне поздно перестраиваться, моя жизнь в основном прожита. И… как я посмотрю в глаза Государю? Вы полагаете, он тоже будет таким бастионом, который устоит?

– Боюсь что Государь как раз не устоит. А вот патриарх – возможно. Церковь точно станет сильнее, авторитетнее, в том числе и в мире. Это хоть как-то смягчит катастрофу.

Победоносцев снова смотрит вниз, но лишь несколько секунд. Снова поднимает голову, смотрит мне в глаза.

– Возможно, вы правы, теоретически. Но нашу церковь вы знаете плохо, не так ли? И я начинаю вам верить. Нет, вы не марионетка. Тем более, что по словам господина Менделеева… Он убеждён, что вы талантливый учёный. Странный разброс интересов. Можно сделать вывод, что этот вопрос, с патриаршеством, для вас не основной. Да, в эту схему всё укладывается. А вот я – я хорошо знаю их всех. Ну, возможно, не всех в равной степени. Всех наших архиереев, многих игуменов. Да, каждый из них – это личность. Но – вы понимаете, как сложен умный человек? Столько всего намешано… Мудрость, способности, в том числе к интригам. Не так просто возвыситься в нашей церкви. И, почти у всех – честолюбие, властолюбие, упрямство. Нехорошо так говорить, но это грустная правда. Уже несколько раз я удерживал церковь от раскола. Нет, они не станут бунтовать против власти. А вот переругаться между собой, возможно, даже до раскола – это весьма вероятно. Церковь итак разделена, и это всех нас, христиан, очень ослабляет. Мы говорим, что наша церковь единственная истинная. Но по количеству верующих это не самая большая церковь на Земле. И другие церкви себя называют истинными. Как это сказывается на вере? А если начнётся битва за патриарший престол, удастся ли удержаться в рамках приличия? У нас нет популярной фигуры, которую бы поддерживало большинство. Боюсь, что мы не укрепим церковь, а чередой скандалов дадим повод нашим врагам ещё больше её ослабить. А уж если произойдёт раскол… Противоречия уже накоплены, не принципиальные противоречия, а между личностями. Нет уж, безопаснее сейчас сохранять прежние порядки. А если Бог пошлёт такую фигуру, перед которой склонятся все – тогда, пожалуй, я с вами соглашусь, авторитетный патриарх, пользующийся единодушной поддержкой церкви, усилит наши позиции. Государю вряд ли понравится независимый от него центр власти, но… постараюсь его убедить. А вы – если и вправду хотите патриарха, молитесь. И если Бог пошлёт нам такого человека – напомните мне. Не в моих правилах отказываться от своих слов.

Победоносцев поднимается – беседа окончена. Он это сам решил, единолично. Я тоже встаю, вежливо провожаю его до кареты. Если быстро, ещё успею в баню. Хоть часок попарюсь перед поездкой.

11. Германия.