Машина влияния

Все знаете. Скажу о маяте людей.
Они как дети были несмышленые.
Я мысль вложил в них и сознанья острый дар.
Об этом вспомнил, людям не в покор, не в стыд,
Но чтоб подарков силу оценить моих.
Смотрели раньше люди и не видели,
И слышали, не слыша. Словно тени снов
Туманных, смутных, долгую и темную
Влачили жизнь. Из кирпичей не строили
Домов, согретых солнцем. И бревенчатых
Не знали срубов. Врывшись в землю, в плесени
Пещер без солнца, муравьи кишащие —
Ютились. Ни примет зимы остуженной
Не знали, ни весны, цветами пахнущей,
Ни лета плодоносного, и без толку
Трудились. Звезд восходы показал я им
И скрытые закаты. Изобрел для них
Науку чисел, из наук важнейшую.
Сложенью букв я научил их: вот она,
Всепамять, нянька разуменья, матерь муз![54 - Эсхил. Прикованный Прометей // Эсхил. Трагедии. М.: Наука, 1989. С. 248.]

Как видим, Эсхил, как и Платон, утверждает: никаких способностей кроме искусственных у человека нет. До того как Прометей наделил человеческое существо техническими средствами, оно пребывало в «маяте», влачило «недосуществование», и только в момент, когда возникает технэ, когда появляется искусство, является на свет человек. То есть рождение человека – всегда уже рождение техносущества, как бы мы его ни называли – parl?tre или techn?tre. К слову, техника происходит от ????? – «искусство, ремесло», то есть «мы знаем, как делать».

Эсхил совершенно четко описывает человека, наделенного техносредствами, в частности языком. Язык – тоже техническое средство. Когда человек является на свет, он уже оказывается не в состоянии увидеть свое прошлое. Абсолютное прошлое – еще не прошлое, не то, что можно вспомнить. Вместе с техникой появляется и время: прошлое, настоящее, будущее. Вместе с техникой возникает возможность истории. Вместе с техникой появляется время, со временем – история, с историей – человеческий субъект.

Эпиметей забывает о роде человеческом, забывает наделить его хоть какими-нибудь способностями, и на свет является органически беспомощное существо. Прометей исправляет ошибку брата, похищает для людей божественную технику, которая не может устранить дефект, но лишь восполнить его с помощью протезов. Вначале не было «ничего, кроме ошибки, которая есть ошибка начала»[55 - Стиглер Б. Оружие (мертвого) Отца или наследие и наследование у Фрейда. C. 27.]. Совершенствующаяся техника становится протезом для несовершенного, органически беспомощного человека, лишенного, как говорят Платон со Стиглером, из-за ошибки Эпиметея всяких способностей.

И дело здесь не только в восполнении, но еще и в его выносящем говорящее существо вовне характере. Протез, точнее про-тез, – это то, что идет впереди человека, то, что находится вне его, ведь ????????? по-гречески – «приставление, присоединение, прибавление». Иначе говоря, речь не только о восполнении, но и приставлении, вынесении вовне. Вынесенное вовне конституирует бытие. Мысль психоаналитически не удивительная, конечно. Стоит вспомнить размышления Лакана о различных формах отчуждения, воображаемом и символическом, которые можно рассматривать и как различные формы экстериоризации, а также его понятие экстимности, указывающее на вынесенность вовне самого что ни на есть внутреннего, интимного. Бытие субъекта – вне его, в Другом, или, словами Стиглера: «Чтобы исправить ошибку Эпиметея, Прометей помещает смертных за их собственные пределы»[56 - Стиглер Б. Оружие (мертвого) Отца или наследие и наследование у Фрейда. C. 27.]. Субъект всегда уже вне себя. И в то же время он открыт Другому. Дар Прометея – огонь желания, того, что раскрывается в отношениях с Другим и раскрывает эти отношения. В то же время субъект открывается миру в предчувствии будущего, в страхе и надежде.

Было бы несправедливо, хоть и вкратце, рассказать о теориях Фрейда, Каппа, Стиглера и не упомянуть о той теории, которая наиболее хорошо известна и даже популярна, – о технике как продолжении, расширении органов.

9. Продолжения Маршалла Маклюэна и Виктора Шкловского

В 1964 году выходит в свет книга Маршалла Маклюэна «Понимание Медиа: внешние расширения человека», в которой он рассматривает человеческую технологию как продолжение его органов и систем, нацеленное на увеличение мощи и скорости. Тенденцию к расширению, разумеется, имеют центральная нервная система и сознание.

Если Капп говорит о проекциях органов, Фрейд – о протезах, то Маклюэн – об extensions: продолжениях, расширениях, распространениях. В очередной раз приходится говорить, что мы далеки от мысли о том, что проекции, протезы и продолжения – «одно и то же», но всё же отметим объединяющую их черту: все они предполагают экстериоризацию, вынесение частей тела, органов, систем вовне.

Греческая приставка про- в «проекциях», «протезах», «продолжениях» не только указывает на экстериоризацию, но сочетает в себе как временное, так и пространственное измерение. Она указывает на нахождение впереди и на действие, предшествующее во времени. Близка по своему значению и созвучная греческой латинская приставка pro-. Два примера, которые, пожалуй, важны в нашем контексте: прогноз указывает на пред-сказание, предзнание, а программа – на пред-писание.

После этимологического экскурса в «проекции», «протезы» и «продолжения» совершим очередной обходной маневр, чтобы рассказать о человеке, который пользуется как понятием расширение, так и понятием протез, причем до Фрейда и Маклюэна. Зовут его Виктор Борисович Шкловский. В 1922 году он написал книгу «Zoo, или Письма не о любви, или Третья Элоиза», которая вышла в свет в берлинском издательстве «Геликон» в 1923 году. Интересно, что именно в этой книге о любви (к Эльзе Триоле) он не просто немало размышляет о технологии, но буквально говорит об орудиях, продолжениях органов и протезах, то есть, можно сказать, предписывает теории Фрейда и Маклюэна. Причем теория его, конечно, отнюдь не выглядит таковой, ведь речь идет о литературе, если не сказать о любовных письмах. В отличие от гипотетического ученого, Шкловский говорит о себе, своих переживаниях, своем опыте и о том, как его меняет преобразующаяся технологическая среда: «Я сейчас растерян, потому что этот асфальт, натертый шинами автомобилей, эти световые рекламы и женщины, хорошо одетые, – все это изменяет меня»[57 - Шкловский В. Zoo, или Письма не о любви. М.: Азбука-классика, 2009. С. 17.]. Нет никакого неизменного я. Вот, пожалуй, один из принципиальных для нас пассажей этой книги, начинающийся со слов об орудиях, руках и ногах:

Орудие не только продолжает руку человека, но и само продолжается в нем.

Говорят, что слепой локализует чувство осязания на конце своей палки.

К своей обуви я не испытываю особенной привязанности, но все же она продолжение меня, это часть меня[58 - Там же. С. 14.].

Неважно, есть привязанность к своему продолжению или нет, – от этого оно не перестает быть таковым, не перестает быть частью человека. Здесь возникает искушение еще раз напомнить о том, что книга «Zoo» о любви, и повторить последние слова теперь уже не применительно к обуви, а – к любимой: «она продолжение меня, это часть меня». Находит свои примеры Шкловский, разумеется, и в литературе. Он пишет, насколько человеческая среда меняется машинами. Так, например, в романе «Война и мир» ничем не приметный артиллерист Тушин «во время боя оказывается в новом мире, созданном его артиллерией»[59 - Шкловский В. Zoo, или Письма не о любви. С. 15.]. И дальше пассаж, можно сказать, вполне в духе Фрейда:

Пулеметчик и контрабасист – продолжение своих инструментов.
Подземная железная дорога, подъемные краны и автомобили – протезы человечества.
Случилось так, что мне пришлось провести несколько лет среди шоферов.
Шоферы изменяются сообразно количеству сил в моторах, на которых они ездят.
Мотор свыше сорока лошадиных сил уже уничтожает старую мораль.
Быстрота отделяет шофера от человечества.
Включи мотор, дай газ – и ты ушел уже из пространства, а время как будто изменяется только указателем скорости.
Автомобиль может дать на шоссе свыше ста километров в час.
Но к чему такая быстрота?
Она нужна только бегущему или преследующему.
Мотор тянет человека к тому, что справедливо называется преступлением[60 - Там же. С. 15–16.].

Вернемся к Маршаллу Маклюэну. Любое новое расширение вовне изменяет пространственновременные рамки, влияет на масштаб. Именно в этой связи прозвучала знаменитая мысль Маклюэна о глобальной деревне:

После трех тысяч лет специалистского взрыва и нарастания специализма и отчуждения в технологических расширениях наших тел наш мир благодаря драматическому процессу обращения начал сжиматься. Уплотненный силой электричества, земной шар теперь – не более чем деревня[61 - Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М: КАНОН-пресс-ц, Кучково поле, 2003. С. 5.].

Важно и то, что Маклюэн под техническими расширениями человека подразумевает все средства коммуникации, будь то дорога, язык, электричество, телеграф или деньги. Так, одежда – следствие расширения кожного покрова, дом – расширение тела, которое разрастается до деревни, города, планеты. Техника, по Маклюэну, – это расширение наших тел и чувств. К продолжению вовне относятся средства коммуникации, то есть медиа. По этой логике техникой становятся язык, письмо, речь, книгопечатание, газеты и т. д. Вновь мы возвращаемся к психической реальности Фрейда и символической матрице Лакана. Реальность матрицы такова, какой мы ее воспринимаем. Она – данность, как бы единственно существующая реальность, будто бы раз и навсегда. В небольшой газетной заметке «Машина» Эрнст Юнгер в 1925 году именно об этой данности и пишет. Парадокс же в том, что то, что мы видим, кажется нам «само собой разумеющимся», хуже того – «естественным». Вот, например, вполне «естественная» картина:

мы, лежа на руках матери, смотрели на огромные железные вагоны и провожали взглядом сложные стальные механизмы, не имея о них ни малейшего понятия… <…> Иногда стоит вспоминать об этой истине, чтобы видеть, насколько мы зависим от нашей эпохи и нашего пространства.

Возвращаясь к Маклюэну, отметим, что он, рассуждая о письме, делает акцент на воображаемом, а точнее, на его визуальном измерении. Письмо, о воображаемом измерении которого мы склонны забывать, для Маклюэна в первую очередь представляет расширение визуального чувства. Революция Гуттенберга интенсифицировала фиксированную точку зрения и перспективу. Письмо, таким образом, оказалось одним из принципиальных инструментов центрации субъекта.

С учетом того, как именно изменились за последние десятилетия средства письменного сообщения – от компьютерных e-mails и sms до WhatsApp, – не лишним будет напомнить о мысли Стиглера, связывающего память, технику и время. Уже Маклюэн отмечает, что с изобретением фотографии был сделан шаг из эпохи Книгопечатного человека в эпоху Графического человека. В эпоху фотографии слово превратилось в иконический знак, графический образ, отделившийся от всякого содержания.

Здесь как раз и хотелось бы отметить два момента, которые, на наш взгляд, представляют особый интерес. Во-первых, расширение предполагает самоампутацию органа, и функция этого процесса заключается в снятии напряжения. Для Маклюэна существует определенная необходимость человека в продолжении себя вне себя. Поскольку расширение является продолжением органа, чувства или функции, то центральная нервная система реагирует самозащитным жестом «отключения расширяемой области»[62 - Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. С. 195.]. То есть человек «отключает» те органы, чувства или функции, которые подвергаются расширению, исходя из потребности в сохранении и мобильности. Этот эффект Маклюэн называет самоампутацией.

Во-вторых, в этой же связи Маклюэн приходит к столь важному для психоаналитического дискурса разговору о нарциссизме. Отметим лишь один принципиальный для нас момент: самоампутация исключает самоузнавание. В нарциссическом регистре Лакан называл это конститутивным нераспознаванием (mеconnaissance): именно то, что сам я остаюсь слепым пятном в другом, и позволяет мне видеть. Так мы пришли очередным обходным маневром к вопросу о нарциссизме.

Если Эрнст Капп просто констатировал факт того, что люди создают орудия и машины по своему образу и подобию, то Маклюэн объясняет потребность человека в генерировании своих расширений с точки зрения мифа о Нарциссе. Здесь всё же стоит напомнить, что, по логике Фрейда-Лакана, нарциссизм, во-первых, неизбежен, необходим, конститутивен для будущего человеческого субъекта, во-вторых, – несет в себе экстериоризацию, отчуждение, распознавание себя в другом и смерть и, наконец, являет собой техноортопедический фармакон.

Теперь посмотрим на Нарцисса Маклюэна немного пристальнее. Он отводит ему отдельную главу своего «Понимания Медиа». Маклюэн исходит из этимологии имени: Нарцисс (?????????) происходит от глагола ?????? – «цепенеть, коченеть, парализовать». Отчуждаясь от собственного образа, как сказал бы Лакан, самоампутируя свой образ, Нарцисс перестает себя узнавать. Нарцисс под наркозом.

Приняв свое отражение за другого прекрасного юношу, он оказывается зачарованным своим-другим расширением, цепенеет от его созерцания. Или, словами Маклюэна: «Это расширение его вовне, свершившееся с помощью зеркала, вызвало окаменение его восприятий, так что он стал, в конце концов, сервомеханизмом своего расширенного, или повторенного, образа»[63 - Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. С. 50.]. Этот буквально фундаментальный для дальнейшей истории человеческого субъекта эпизод расширяется Маклюэном до мысли, что «люди мгновенно оказываются зачарованы любым расширением самих себя в любом материале, кроме них самих»[64 - Там же.]. Нарцисс под наркозом от самого себя, но при этом сам себя не распознает.

Стоит сказать и о том, что Маклюэн говорит не только о расширениях или продолжениях, но и о проекциях. Причем вполне в духе Фрейда или Лакана он понимает, что продолжение как проекция – не просто некое выбрасывание вовне, но кольцо, возвращающее спроецированное «назад». Иначе говоря, любая проекция предполагает интроекцию, несмотря на то, что это – отнюдь не симметричные процессы. Такое наркозамыкание имеет место, например, когда мы слушаем радио или смотрим телевизор, и такое непрерывное принятие в себя вынесенной вовне технологии замораживает нас в позиции Нарцисса, предписывая бессознательное восприятие себя. Если расширения времен Маклюэна еще сохраняли слепое пятно, то, похоже, сегодняшние социальные сети превращают самого ex-субъекта в такое пятно. В терминах Маршалла Маклюэна, происходит вот что:

Когда наша центральная нервная система расширяется и ставится под удар, мы вынуждены вводить ее в оцепенение, иначе мы умрем. Таким образом, эпоха тревоги и электрических средств является также эпохой бессознательного и апатии. Но, что удивительно, это вдобавок еще и эпоха осознания бессознательного[65 - Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. С. 57.]