Успей оглянуться!

– Не вижу Тантяны, где он? – вдруг спросил Бабжи-Барас, отирая руки о прочные кожаные штаны, лоснившиеся от жира.

– Тантяна нашел берлогу медведя и обложил с тремя десятками людей. Должно быть, поздно подъедет, – сказал один из сотников, смачно обгрызая седо изюбря. Вокруг чавкали, урчали, отрыгали. Шло великое насыщение.

– Он что, не слышал сигнальных стрел и барабанов? Облава закончилась, – проворчал Бабжи-Барас. – Голодным хочет остаться… Ладно, готовьте ночлег, утром двинемся в курень.

– Какая красивая шкура! Эти полосатые собаки иногда забредают к нам из-за Ургэна, – говорил один из стариков.

– Шкуру отдадут хатан или возьмет Барас, – продолжал второй.

Бабжи-Барас подозвал их к себе и что-то прошептал, улыбаясь. Старики удивленно уставили на военоначальника, потом согласно закивали головам.Красный шар солнца наполовину осел в тайгу, и снег на равнине стал розовым, когда в розовых лучах появились люди. Они несли убитого медведя. Впереди, на вороном жеребце, ехал Тантяна. Когда он приблизился к братьям, Бабжи-Барас рассмеялся:

– Мы все съели, ты остался голодным. Где ты был? Да, тут, кажется есть жирный хошхонок.[21 - Хошохонок – вывернутая, очищенная и сваренная прямая кишка животногол.] Держи!

Голодный Тантяна молча разрезал острым ножом жирный хошхонок на куски и принялся уплетать. Когда он закончил и утер побелевшие от застывшего жира губы, Бабжи-Барас просил:

– Вкусный хошхонок, Тантяна?.. Ты… ты проглотил хошхонок полосатой собаки, теперь ты сильнее его! – И, захохотав, Бабжи-Барас чуть не упал в снег, за ним внезапно захохотал Хонтоли, потом спохватились сотники, весть полетела от костра к костру, и вскоре вся равнина заливалась хохотом.

– А хошхонок был вкусным, ахэ! – проговорил ошеломленный Тантяна, и вдруг, закрыв рот руками, отбежал от костра. Его вырвало. Отдышавшись и утерев губы, Тантяна упрямо повторил:

– Ахэ, хошхонок был вкусным!

– Ладно, ладно… Вперед не отставай от своих, – похлопал по плечу брата Бабжи-Барас.

Темнело, охотники несли к кострам валежник.

Рано утром Бабжи-Бараса растолкал встрепвоженный Хонтли.

– Ахэ, дозорные слушали землю Кто-то скачет.

Было холодно|, вокруг чадили костры, поодаль стояли заиндевевшие кони. И вдруг тишину взорвали громкие крики:

– Бальжинг-хатан убивсают! Они убьют Бальжин-хатан! Убью-юют…[22 - Монгольское звуыание глагола “убьют” – алаха. Отсюда – Алханай. Это одна из версий возникновения названия горы.]

– На курень напали сологуты… Они убью-юют хатан…

Забряцало оружие, узды. Люди стали быстро седлать коней. Кричали прискакавшие – дозорный и двое гонцов из куреня.

–Бабжи, на курень напали солонгуты. Три сотни не могт их сдержать! – прокричал первый гонец, подскакивая к Бабжи-Барасу, – тысяча Мажи-хана обложила курень!

Воины были уже в седлах, кони в нетерпении гарцевали. Бабжи-Барас крикнул, взлетая в седло подведенного гнедого коня:

– Сотня Жаргала остается здесь. Остальные – за мной!

Взвились и хлестнули по лицам жесткие гривы, вздрогнула степь под тысячами копыт, поднялась снежная летящая пыль… За три харана от куреня воины привычно разбились на два крыла и стали накатываться лавой, сгибавшую в клинок молодого месяца. Ветер нес клочья дыма и запахи горелой кошмы.

Курень горел. Раздавались крики и вопли людей, мычание коров, дико ржали кони. Многие юрты были смяты и опрокинуты. Дым стлался над землей и поднимался к синеющему небу. Вдали, за сопками, клубились снежные облака…

– Бабжи-ахэ, пощадите. Я не виноват. Нас было мало, совсем мало! – клялся в юрте молодой сотник Баир, оставленный с двумя сотнями в курене. – Они пришли за Бальжин-хатан. Кто-то им передал, что все на охоте… Наш шаман не смог вызвать на врагов злых духов!

– Оставь в покое бедного шамана!.. Сколько воинов ты потерял? – тихо спросил Бабжи-Барас.

– Около шести десятков. Остальные в погоне. Я сразу отправил за вами гонцов. Но солонгуты, как только захватили Бальжин-хатан, отступили! – Тонкие черты лица воина закаменели.

– Они убили ее?

– Да… Отрубили ей голову, – поник молодой начальник. – Пощадите, Бабжи-ахэ. Клянусь, небом, мы не виноваты!

– Отправь самых быстрых гонцов и верни посланных в погоню. Они могут попасть в засаду! – быстро проговорил Бабжи-Барас, снимая тяжелую меховую шубу.

Когда воин вернулся в юрту, Бабжи-Барас положил ему на плечо и опалил горячим взглядом потемневших рысьих глаз.

– Никто не виноват, Баир, но стрелу позора я сломаю наю твоей головой. Ты еще молод, впереди у тебя много схваток. Если ты не останешься волком, как прародитель всех монголов, то станешь собакой или бараном. Помни об этой стреле до самой смерти.

– Я устал быть волком, – тихо прошгептал воин, вздрогнув. Он обнажил голову и встал на колени у горящего очага. Бабжи-Брас вытащил из его колчана стрелу и с треском сломал ее над головой воина. Бросив обломки в очаг, он быстро вышел из юрты.

Люди тушили огонь, ставили юрты, собирали разбежавшийся скот… Странный этот Баир. “Я устал быть волком!” Он храбро сражался с хамниганами, они наполнили их телами ложбины у Нэршу-гола. Но люди говорили, что Баир охотно встречается с хамниганами и даже охотится с ними. Устал… Попробовал бы он ходить в походы в большом войске хана! Большую стаю наемников Мажи-хана отправил свекр хатан, солонгутский хан Бубэй бэйли. Наемникам нужна была только хатан. Или ее голова. Интересно, сколько Бубэй бэйли заплатит за эту голову Мажи-хану и его стае?

Все хотят вернуть хори-тумэтов обратно, в Халху. В Халхе не кончаются войны волков, там много стай! Говорят, в старину стаи тоже нападали друг на друга, пока Чингисхан, перебив непокорных, не собрал всех в одну огромную стаю. Он не любил гордых, которые своим непокорством приносят беду всему живому, а потому не пожалел даже собственного брата! Наверное в государстве великого Чингиса была порядок, и никто не убивал друг друга…

Все рухнуло после смерти Даян-хана,[23 - Даян-хан, Баты Мунко-хан – последний хан, который на короткое время сумел объединить монгольские племена, вновь наладить дипломатические и торговые связи с Китаем, Тибетом и другими странами. Все попытки последующих ханов были напрасными. Тогда Алтан-хан обратился к буддизму, который и усмирил монголов. Цивилизованный Китай, веками защищавшийся от соседей – язычников-варваров, всячески пытался привить им основы религиозности, посылая учителей-лам.] огромная стая снова разбилась на маленькие стаи. Некого стало грабить вдали от родины – накинулись друг на друга. Правильно говорил старый шаман Бургэт о том, что сила связывает и не дает человеку счастья и в конце концов убивает его… В Ара-Халхе жили предки хори-тумэтов, на берегах Онона родился Чингисхан. Здесь нет волчьих стай, кроме их самих. Наверное, теперь будут охотиться за его головой. Как теперь жить без хатан? Кто будет править хори-тумэтами?

– Наверное, во мне течет старая кровь, и я тоже устал быть волком… Зачем надо было отцу и сыну ругаться из-за хатан? Мужчинам не стоило бы ссориться из-за баб. Это недостойно и опасно! – печально прошептал Бабжи-Барас, смотря на трупы убитых воинов, которые ровными рядами были положены на кошму. Мягкие снежинки падали на их скуластые лица и не таяли…

3. ПЛОХИЕ ВЕСТИ. КОСТРЫ В СТЕПИ.

Дули ветры, воздух наливался влажными запахами ветоши и хвои, туманно дымились дали. По степи носилась соловая лошадь без седока, на гриве и сползавшем седле запеклась кровь, она призывно ржала и волочила за собой повода.

Лошадь остановилась у береги реки и, осторожно ступая тонкими ногами на серый ноздреватый лед, начала переходить. Она отпрянула назад, когда до берега оставалось совсем немного: лед под ней треснул и провалился. Хлынула, зашумев, холодная темная вода. Обезумевшая лошадь отчаянно пыталась выпрыгнуть, вместе с льдинами, с ржанием и шумом, окуналась в запенившуюся воду, иногда голова ее на мгновение уходила под воду и снова взмывала вверх. Вдруг она отчаянно рванулась всем телом вперед, выпрыгнула из воды, и толстый лед у берега выдержал… Сбивая ноги, израненная лошадь выбралась на землю и, отфыркиваясь, шумно встряхивая всем телом, ликующе заржала. Солнце заливало реку и степь теплом и сиянием, а в тальниках, покрытых бледным налетом зелени, неумолчно щебетали птицы, на пригорках синели первые подснежники.

На Ононе буйствовала весна!

– Ахэ, плохие вести! – встревоженно выпалил Хонтоли, входя в юрту, даже не поприветствовав и не сняв саблю. Полог круглого свода юрты был полуоткинут, в треножнике тлел под сизым пеплом аргал, дым поднимался к голубевшему между крестовинами свода небу. Бабжи-Барас сидел на мягких изюбриных шкурах, накинув на плечи плотную черную субу.[24 - Суба – шерстяная накидка, бурка.]

– Шесть лет после убийства хатан не было плохих вестей… Что случилось? – проворчал он, пододвигая к брату тэбшэ с холдным мясом. Раскосые черные глаза на крупном продолговатом лице вопросительно взглянули на вошедшего. Тот уклонился от взгляда и тихо сказал:

– Старый разбойник Дошхон собрал семь десятков лихих людей и перебил наших, ходивших в набег… Я виноват, ахэ!

– Всех! – привстал Бабжи-Барас.

– Всех! Наши гнали от Хухэ Ула три косяка лошадей, отбив у баргутов. Дошхон обложил их во время ночевки. Прибежала только соловая лошадь Мэргэна…

– Да, Мэргэн был храбрым воином. И соловая у него была умница, – задумчиво, как бы оцепенев, проговорил Бабжи-Барас и вдруг, взорвавшись выстрелом, страшно ударил могучим кулаком в лицо брата. Треснул коротконогий столик, звякнули наплечники и сабля. Хонтоли рухнул возле горевшего очага.

– Сколько раз я тебе говорил – меньше сотни нельзя отправлять в набег! Два десятка мужчин потеряли из-за твоей глупой башки! Нет, это не Дошхон, которого ты до сих пор убить не можешь, устроил засаду! В твоей глупой и надменной башке засада! – кричал Бабжи-Барас, лицо его побурело и исказилось от гнева, зеленоватые глаза полыхали желтым огнем, он потрясал сжатыми кулаками над головой брата.

– Ахэ, пощадите! – поднял руку Хонтоли, из ушей иноса его текла кровь. Он вдруг тряхнул большой головой и встал на колени.

– Убейте меня, ахэ!