Спаунер

Раздел 1. Чтение Мем-браны в безопасном режиме

Примечание оперативного агента высшей лаборатории Института Управления Большой Земли. Имя-адрес: Спичкин Иван.

Рассмотрение побочной выгоды: Как решить свои проблемы с помощью этого текста.

Текст восстановлен с помощью использования мем-браны на всех участниках события.

Нижеследующий текст обязателен к прочтению сотрудникам Института Управления Большой Земли, страдающим интоксикацией от чрезмерной септикации. Случаи подобной интоксикации учащаются вследствие того, что господин Коробкин открыл метод септикации большому количеству людей до того, как мы признали в этом методе нечто, стоящее опасений. Вероятно, нам всем нужно было взаимодействие спаунера и Коробкина только для того, чтобы увидеть потенциал септикации. Во всей этой истории спаунер отходит на второй план, хотя всегда маячит на периферии и является катализатором.

Если вы обнаружили текст самостоятельно, без рекомендации Института Управления, значит вы, так или иначе, использовали септикацию в своей жизни слишком часто, и текст сам нашёл вас, чтобы оказать помощь. Вы можете не догадываться о том, что вы использовали септикацию и даже не понимать, что это такое. Вероятно, вы использовали её не на 100% возможностей, но регулярно, что является даже более токсичным. Ваша жизнь могла проходить в информационном поле людей, которые бессознательно наталкивали вас на использование септикации, думая, что они занимались чем-то другим.

Также нижеследующий текст рекомендуется использовать для решения любых ваших проблем. Поэтому перед прочтением текста попытайтесь сформировать запрос, что бы вам хотелось в жизни, представьте, как бы вы хотели себя чувствовать, если получили это.

Секция 1. Замкнутый круг. Диск крутится, мы включаем и выключаем фонарь нашего узконаправленного внимания, чтобы асинхронно свидетельствовать фрагменты. Наша попытка восстановить хронологический порядок способна повредить реальность воспринимающего. Считывание происходит в безопасном режиме. Актуальным будет размышление над фактической последовательностью событий для наилучшего усвоения и овладения читателем метода септикации.

?

Фрагмент из комментария профессора Коробкина к отчёту о наблюдениях за объектом К-86\10 – Спаунер.

…за мою не такую уж короткую жизнь я повидал многое. И почти всегда это многое – не укладывалось в моей голове. Нам, учёным, чтобы уложить что-то в голову, для начала требуется это распилить, расщепить, разобрать на составные части, полить кислотой и посмотреть на реакцию, и тогда уже “Ага!”, “Эврика!”, “Мама Мия”, “Граце”. А что делать с предметами, которые не поддаются такой воинственной дезинтеграции?

Например, как наш пресловутый объект К-86\10. Ну сгусток света, светится себе, температуру лазером замерили, холоднее тени. Палку всунули, да ничего с ней не случилось. Камеру засунули. Светло и всё тут. А между прочим, чудища из этого светового сгустка лезут с определённой периодичностью. И вот что с этим поделать, господа?

Военные? Послали. Сразу послали. У нас ведь это как устроено, сначала делай, потом думай, а то может поздно стать. И если топорное и грубое “делать” помогло, то и думать не надо. Никто не любит думать…

В общем, как вы поняли, дело дошло до “думать”.

Почему я решил, что гожусь возглавлять научную группу? Как раз за месяц-два перед происшествием я отточил до пригодности один метод расщеплять нерасщепимое. Для этого я помещаю его внутрь своей головы. В ментальный раствор своих мыслей, но не абы какой, а специально настроенный на контексте заданной темы, и там происходит расщепление, понимание, гнозис…

Назвал я этот метод – септикация, от латинского σηπτικός, что означает – гнилостный. Не спрашивайте почему. Стоит ли говорить, сколько скептицизма в среде моих коллег вызвало моё очередное изыскание… но поначалу они всегда так. В некоторых так много скептицизма, что им впору каждые пять секунд задавать себе вопрос “А не сплю ли я?” потому что точный ответ на него они точно не смогли бы найти, а жить как-то, вопреки этому, пришлось бы.

Я наблюдаю за объектом уже две недели. Мы в передвижном доме, здесь есть вся необходимая аппаратура для неугомонных скептиков, а также главный инструмент познания – моя голова, которую всё никак не могут оставить в покое.

Вот, что мне сказал недавно старший помощник Микадо:

– Если для ваших умозаключений нужно только лишь воображение, не проще ли было вам оставаться дома? Пофантазировали бы себе, да потом прислали отчёт.

Я его понимаю. Ради сомнительных бредней какого-то старого козла, ему, молодому дарованию, приходится рисковать здоровьем. Я не стал язвить и сказал как есть:

– Я не настолько важен, чтобы институт снаряжал экспедицию только для обкатывания моих теорий. Вы здесь не менее важнее, а, наверное, даже более. Если бы институт видел, что мне нужно много работать, он не поставил бы меня на руководящую должность в нашем походе. Кстати, какие у вас соображения по поводу объекта?

– Соображения? Пока никаких.

– Неужто?

– Нет, соображение-то, конечно же есть, но, боюсь, если я их озвучу, да ещё и под запись, – он намекнул на записывающие устройства, вмонтированные везде в нашей передвижной лаборатории, – останусь без работы.

– Понимаю. Только обоснованное. А как берутся новые гипотезы? Не от страха ведь подумать что-то невыразительное и абсурдное, а как раз благодаря его отсутствию.

– Ладно, – сказал Микадо и сел за круглый стальной столик с логотипом института посередине – кубок с пылающим огнём, а дальше почти прошептал, глаза его при этом заволокло какой-то мутной дымкой. – Это вторжение из параллельного мира. Мир этот настолько отличается от нашего, поэтому мы ничего не понимаем. Вы же видели чудовищ?

– Довелось. Не вживую, конечно, только в записи.

Микадо вдруг встал, он был полон решимости.

– Насколько близко вам нужно подобраться к объекту?

– Насколько это будет возможным.

– Ясно. Тогда для перестраховки нам лучше подобраться в правильное время. Периодичность спауна 168 часов. Последний спаун произошёл 24 часа назад.

– Уничтожено ли существо?

– Точные данные отсутствуют, но всплеск радиоэндорфинов не был зафиксирован, так что скорее всего нет. Пересекать границу города сейчас опасно. Можем выждать, чтобы попасть в наиболее благоприятное окно: от уничтожения существа до нового спауна.

– Разве вам не хотелось бы самому испытать всплеск радиоэндорфинов?

– Я лучше съем шоколадку, у нас они ещё остались. Тоже эндорфины и ради них совсем не обязательно умирать. Хотите?

– Не откажусь.

?

Посреди развалин некогда кафе сидело трое. Окна кафе были заколочены деревянными досками, все, кроме одного. Туда изредка бросали взгляд человек в кепке и с небритостью на подбородке. Он же сидел за столом и действительно пил из чашки кофе, пока остальные два прятались среди хлама на полу. Один из лежачих, с усами неправильной формы, обратился к человеку за столом:

– Увидят же, чего ты в окне маячишь, – он пытался отчитать сидящего, но в то же время боялся прозвучать слишком громко.

– В радиусе нескольких районов, – заговорил сидящий приятным тёплым тембром, – нет ни ангелов, ни архангелов, ни демонов, ни дьяволов, ни, тем более, бога. Никто не увидит здесь ни тебя, ни меня, ни твоего друга, которого ты потащил с собой только потому, что тебе страшно погибать одному.

– Ах ты…, – осёкся лежачий, вспомнив, что он ничего не способен сделать. – Почему я вообще к тебе обратился…

– Больше не к кому было. На твоей улице слишком пусто, там дома тают, ты решил не ждать.

Усач удивился, он-то ранее сказал, что переезжает, чтобы снова жить с бывшей женой, с которой он три года назад развёлся. Мол, никогда бы и не подумал, но раз такая напасть, лучше держаться вместе с теми, кого когда-то знал.

– Ты меня доведёшь, куда нужно, понятно? И без выкрутасов. А случись что, ты меня защитишь.

– Именно за это ты заплатил, – человек приподнял чашку кофе и отхлебнул. – Конечно я это сделаю.

– Чтобы я ещё раз…

Воздух вздрогнул. Прошла тепловая волна.

– Молчи, – человек опустил чашку на блюдце. – Что-то не так.

Он всматривался в отражение на поверхности чёрного кофе. Отражение пропало.

?

Запись профессора Игната Коробкина о передвижном доме.

Если смотреть на передвижной дом снаружи, он похож на металлическую четырёхугольную башню пяти этажей в высоту, с гусеницами внизу и грибовидным навершием. Но внутри наш дом – нечто иное.

Вы когда-нибудь видели Кубик Рубика? Представьте Кубик Рубика высотой в пять квадратов, а теперь мысленно выделите эту башню шириной в один квадрат от первого снизу до пятого наверху. Сотрите из своего воображения все остальные квадратики, оставьте только эту башню. Каждый квадрат будет представлять один этаж дома. На один этаж приходится одна комната. У каждого квадратика есть свой цвет. Предположим кто-то повернул по горизонтали верхнюю ось Кубика, на которой был наш пятый этаж. Мы, в башне, не заметим изменений, но наполнение комнаты, как и цвет квадрата, изменятся.

Управление крутит наполнение нашей башни так, как им нужно, чтобы наш эксперимент завершился удачно. Конечно, мои коллеги не согласны с этой концепцией, она кажется им невозможной и сюрреалистичной. Они думают, что я вечно забываю, где оставил карандаш или ручку для записей, но мои вещи исчезают во время таких вращений. Пока мы спим, Управление проверяет наши комнаты.

Микадо говорит:

– Если вы так и продолжите одалживать у нас писчие принадлежности, а затем терять их, никто вскоре ничего не сможет записать.

– Я тут ни причём. Это вращение.

– Да, конечно…

– Можешь мне сколько угодно не верить, а можешь поискать сам. Ты ничего не найдёшь. Можешь поднять отчёты о разгерметизации, я не открывал за последние 5 дней ни одного шлюза или двери наружу…

– Допустим, это правда. Я не слышал о таких технологиях. Что это за телепортация такая?

– Дом был собран таким. Ничто никуда не телепортируется. Просто, какие-то комнаты расположены здесь, а какие-то там. Дома. Их только поворачивают так, чтобы мы могли их воспринять.

– Верится с трудом.

– У тебя просто не такой высокий доступ, Микадо.

– Ладно, я принесу вам ручку, но как так вышло… Здесь у вас в подчинении ещё 6 человек помимо меня, и никто ничего не слышал о доме с вращающимися в метафизическом пространстве комнатами. А мы работаем в Институте Управления уже ни один год.

– Микадо… рано или поздно мы начинаем понимать то, что раньше считали абсурдом. Возможно, вы начнёте понимать, как у нас всё устроено в Институте. Институт никому не навязывает знаний. Именно поэтому мы так далеко зашли.

– Скажите лучше, – заговорил Микадо, – вы готовы выполнить цель нашей экспедиции?

– Делаю всё возможное.

– Мне будет очень волнительно наблюдать, как вы будете отключать спаунер силой вашего воображения, профессор Коробкин.

На тот момент ещё никто не знал, что я не собирался его отключать. Да я и сам смутно представлял себе, зачем я на самом деле еду к спаунеру.

?

Транскрибация мыслей и разговора между профессором Игнатом Коробкиным и старшим научным сотрудником Хван Инем.

Китаец по прозвищу Глазго. Говорит он на чистейшем английском. Мне неприятно общаться с ним. Он знает больше меня. Он подошёл ко мне после очередного моего разговора с Микадо.

– Опять Микадо не верит в устройство нашего передвижного дома? – поинтересовался Глазго.

– Никто не верит. Я уже привык, – по большей части я говорил об этих странных вещах, чтобы развлечь себя в условиях изоляции, но часто так получалось, что Хван Инь, Глазго, сводил результаты моих усилий на нет своими комментариями после. Если бы я был параноиком, то подумал бы, что Институт приставил его наблюдать за мной и координировать поток моих мыслей, чтобы они не слишком-то высоко взлетали. Наверное, мои бурные мыслеформы вредят операции института. Неужели я для них как обоюдоострый нож?

– Я видел, как вы проводили септикацию своих письменных принадлежностей. После чего они исчезли, а вы впали в трансовое состояние.

– Что же вы хотите этим сказать?

– Ваш метод работает, это похвально. Однако вы не видите, как септикация влияет непосредственно на ваше мышление. Вы разделяете два связанных события. В ваших мыслях появилась правдоподобная только для вас история о доме с вращающимися в пространстве комнатами, чтобы объяснить влияние септикации. Такого её расщепительное действие.

– Весьма похвально, что вы признаёте мой новый метод. Но вы, наверное, не до конца понимаете, как работает Институт, – сказал я в свою защиту весьма растерянно.

– Это я очень хорошо понимаю. Институт Управления Большой Земли. И-У-Бэ-Зэ. Все открытия, что вы делаете, Коробкин, спускаются оттуда, с дозволения.

– Вы что-то ещё хотели сказать? Мне нужно заниматься делами.

– Нет. Пожалуй, нет, коллега. Я уверен, если вы попытаетесь, вы вернёте обратно свои ручки и карандаши.

Не нравится мне разговаривать с китайцем по прозвищу Глазго, как-то после него всё мерзко и непонятно.

Непонятно. Да. Это главное. Не люблю, когда мне что-то непонятно.

Да и имя у него на самом деле корейское.

?

Лекарство от всех болезней.

Пассажирская электричка стояла на границе города, окружённого высоким кордоном. Электричка была одним из немногих рукавов, соединяющих город с остальным миром.

Дверь в девятый вагон открыл высокий человек в затёртом сером пальто, в чёрной кепке на голове. Запущенная небритость. Его звали Максим. Он вышел из тамбура и пошёл вдоль пассажирских рядов с запылёнными сиденьями. День был пасмурным, внутрь едва пробивался свет, в электричке давно не горели лампочки. Темнота.

Максим заметил два человеческих затылка. Впереди кто-то расположился на сиденьях спиной к нему.

«‎Какого чёрта их двое?»

Максим обошёл незнакомцев, посмотрел им в лица. Один постарше, с покраснениями на коже, с неровными усами. Другой худощавый, бледный, под глазами мешки. Глаза обоих были закрыты. Максим присмотрелся, не умерли ли. Грудные клетки двигались.

– Эй, – позвал Максим.

Бледный засуетился, заметил высокого человека в плаще и вздрогнул. Он подумал, что это смерть пришла за ним. Он давно ждал пришествие смерти.

– Кто вы? – спросил бледный.

– Тот, кого вы ждёте.

– Меня зовут Саша.

Саша потряс соседа за плечо, растормошил его, тот проснулся, стал тереть слипшиеся глаза.

– Что такое? – недовольно промямлил тот.

– Почему пришли вдвоём? – спросил Максим.

– Иначе бы не дошли, – сказал Саша. – Просим прощения.

– Вдвоём нельзя. Мы так не работаем. Повышаются риски.

– Мы заплатим больше.

– Когда будете готовы прийти сюда в одиночестве…

– В 5 раз больше.

Максим задумался.

– Понимаете, – заговорил усач. – У нас рак, у обоих, в одиночку нам не добраться.

– Меня не интересуют ваши диагнозы. Мне нужны ваши руки.

Бледный оживился:

– Значит, вы согласны?

– Мне нужны ваши руки.

?

Население города, не учитывая существ сверхъестественной природы, 95 тысяч человек. Их биоритмы и понимание жизни трансформировалось соответственно условиям наличия спаунера. Они знают, где ходить, где не ходить. В какое время дня и что делать стоит, а что не очень. Спаунер, существа, ангелы, они живут своей жизнью, к которой горожане адаптировались.

Господин Игнат Коробкин обводит карандашом слова:

Септикация.

Радиоэндорфины.

Он обводит и обводит эти два слова, заключая их в один общий овал на листе бумаги в своей записной книжке. Линия становится всё толще.

Слова исчезают с бумаги.

Теперь они только у него в воображении.

Коробкин продолжает совершать рукой круговые движения. Карандаша между его пальцев уже нет.

В передвижном доме начинает играть джаз.

Коробкин прыгает за словом септикация. Хватается за него, как за парашют и летит сквозь тьму к далёкому морю света там внизу. Опускается всё ниже и ниже. И вот его ноги соприкасаются с бескрайним упругим светом. Натяжение. Проникновение. Оболочка лопается. Свет рассыпается в пространстве. Радиоэндорфины.

Коробкин приходит в себя и думает: «Радиоэндорфин. Впрочем, это только видимость. Я не понимаю, как он действует. Нужно испытать его эффект физически‎».

Невидимая чёрная полоска, слишком тонкая, чтобы её мог различить человеческий глаз, срывается со лба Коробкина, поднимается над ним, словно паутинка на ветру и вытягивается твёрдой струной. Тёмный отрезок становится бесконечно длинным и связывается с приёмником-медиумом в Управлении.

Теперь они знают больше о том, что хочет Коробкин.

?

– Микадо? – Коробкин застал коллегу за завтраком, тот, как всегда лениво ковырял питательную пасту в виде разноцветных мармеладных медведей.

– Да?

– Глазго не появлялся? – спросил Коробкин, чтобы точно знать, был ли китаец здесь и можно ли дать волю языку, или тот вот-вот объявится.

– Недавно вышел. Сейчас он на втором этаже, возится с мыслеколбами. У него две забродили, никак не может понять, в чём дело.

– Надо бы ему помочь. А-то, глядишь, останемся без негативной энергии. Эту махину до института мы точно не дотолкаем.

– Принял. Помогу.

– Существо заспаунилось, и его уничтожили, так?

– Верно. Час и мы проникаем за барьер.

– Проникаем. Верно.

– Приборы засекли всплеск радиоэндорфинов. Всё в пределах нормы.

– Есть ли вероятность спауна существа раньше обозначенного срока?

– Такого не случалось за весь период наблюдения.

– Понятно.

Коробкин отправился на 5 этаж в свой кабинет. Там он безуспешно пытался найти карандаш. На странице записной книжки проявилось слово септикация. Радиоэндорфины на поверхность бумаги не вернулись.

Коробкин знал, что радиоэндорфины сейчас были там, в городе. Он завидовал тем людям из города. С тех пор, как он узнал о радиоэндорфинах, он пытался прорваться в город.

Чтобы копать в сторону исследования спаунера, Коробкин бросил парадоксальное и многообещающую диссертацию о влиянии пребывания рядом с мыслеколбами на вкусовые рецепторы, и почему никогда, ни по каким причинам, не стоить пить мыслеколбы, особенно если не хочешь потерять способность чувствовать оригинальный вкус еды.

Учёные Института пили содержимое мыслеколб. Эту проблему стоило как-то решить. Коробкин тоже пил мыслеколбы несколько раз. Он говорил, что в научных целях, мол, нужно для диссертации. Но ему никогда в голову не пришла бы мысль писать диссертацию о вреде содержимого мыслеколб, как и любому, кто пил их. До сих пор неизвестно, заказ ли это верховного декана – соорудить пропаганду против употребления мыслеколб, или Коробкин, после употребления вещества, заразился крайней степени жадностью и хочет отвадить коллег, чтобы ему больше досталось.

Что происходит с человеком, употребившим мыслеколбу? Он ощущает появление внутри своего сознания параллельного потока мыслей. Второе сознание. Человек может общаться с этим сознанием и задавать вопросы. Сознание всегда отвечает чётко и ясно, а главное, всё можно точно запомнить. Многие говорят, что сознание из мыслеколбы называет себя Поймандр.

Как раз после употребления мыслеколбы Коробкину пришла в голову идея о септикации. Через мем-брану это отлично видно. Мем-брана всё так же остаётся отличным инструментом разведки и восстановления последовательности событий, даже скрытых в человечьем подсознании, через соединение с общим бессознательным. При подключении мозга к другому человеку через мем-брану, ридеру ясно видна более яркая версия чужих воспоминании.

Коробкин продолжал с жадностью размышлять о радиоэндорфинах и жителях города:

“Они сейчас заливаются в уши всем. Всем. Всем. Вопреки желанию. Но кто откажется? И все от этого натурально балдеют. И ещё с ним происходит что-то, необъяснимое. Что-то”.

Появление подобных мыслей невольно наталкивает на то, что Коробкин регулярно употреблял мыслеколбы.

?

– Господин Коробкин? Откройте глаза.

Солидный человек в строгом чёрном костюме сидел в низком кресле с высокой спинкой, закинув ногу на ногу. Свет свечей в подсвечнике на столе отражался от его нагуталиненного ботинка. Ботинки представлялись Коробкину самой чёрной материей, взгляд в них проваливался.

Коробкин прокашлялся и сказал:

– Я здесь. Я, правда, не знаю, где мы, и где я был до этого. Но я точно здесь.

– Вам нравится быть здесь?

– Да. Мне нравится быть. Меня устраивает вот это вот вся противоположность небытия, какой бы она ни была.

– Скажите, Коробкин, как вы впервые решились попробовать мыслеколбу?

– Мне было нечего пить.

– Как же так вышло? В исследовательском блоке, где вы работали долгое время над концепцией L-зарядов, никогда не было проблем с поставками воды. Я уже не говорю о других напитках.

– Как я могу к вам обращаться?

– Господин Тьма Веков.

– Так вот, господин Тьма. Если бы вы застряли в Ноосфероанусе… не смейтесь, это вполне рабочая аббревиатура. Так вот, если бы вы там застряли из-за технической оплошности в механизме автодвери, на устранение которой у моих коллег ушло аж 26 часов, то вы бы не только выпили содержимое мыслеколбы, вы бы ещё и помочились туда после, что я, собственно, и сделал.

Господин Тьма улыбнулся.

– Я вас понял, господин Коробкин. Всегда приятно, когда со следствием сотрудничают.

– Мне уже можно идти?

– Я уже говорил вам. Вы никуда не пойдёте не потому, что вам нельзя – вы не можете никуда пойти. Сейчас вы лишь продукт мем-браны. Как же с вами занятно. Отрывистые воспоминания. Всегда вы думаете, что вы реальные личности.

Коробкин тяжёло задышал и стал оглядываться по сторонам.

– Я не хочу обратно… я реален, яреален, ярлн. яяяяяяяяяяяяяяр

?

Жаль мне не достались радиоэндорфины, но, я думаю, судьба ещё сведёт меня с ними. Их чудодейственное воздействие – то, что нельзя упускать в своей жизни. Может, я помолодею, может, мой разум станет острее. Да кто знает, что произойдёт. Мне нужна концепция. Новая концепция. Нужно доказать, что спаунер должен изучать я.

Жажда быть первооткрывателем. Тщеславие. Да. Да. И ещё раз да. Но я люблю эту жизнь во всём её многообразии. Я люблю исследовать. Это единственное занятие, которое не может исчерпать себя. Не так. Только это занятие не исчерпывает меня до края. Поэтому я пришёл в ноосфероанус и заблокировал дверь вирусом, который раздобыл на анонимной бирже “Голубой Э-кран”. Обычно тамошние хакеры поставляют вирусы для взлома систем людей, но это преступление. У коллег уйдёт достаточно времени, чтобы здесь, за закрытыми дверями, я пообщался с ним.

Мыслеколбы были вставленны в нейросеть, которая лежала, как ходы в муравейнике, в макете мозга. Я прикослунся к одной гладкой зеленоватой колбе, достал. Внутри была бесцветная жижа с песчинками чего-то, будто земли.

Я моментально открыл колбу. Удивительно, почему такое чудо закрыто обычной пробкой, будто бутыль вина. В этом деле нужна решительность, а то можно передумать.

?

Микадо и Глазго стояли по левую и правую руку от меня соответственно. Мы смотрели на купол города.

Купол был информационный, через него можно было пройти, и жители города могли бы преспокойно убраться. Чего они не могли, так это забрать хотя бы крохотное воспоминание о том, что произошло с ними под куполом. Я, честно, не знаю, почему они до сих пор не разбежались, если учесть, что происходит у них каждые 7 дней на улицах, и пока мой ответ простой – радиоэндорфины.

Купол переливался перламутровой плёнкой. Мы видели его, как и любые другие заграждающие куполы, потому что в глаза нам встроены особые линзы восприятия. Такие куполы стоят по всей Земле и всей Большой Земле. Куполы там, где надо сдержать распространение информации. Человек может всю жизнь сталкиваться на работе с чудом, но, выходя с неё, и придя домой, считать свою занятость до крайней степени заурядной.

У Глазго был ключ, чтобы проделать в куполе дверь. Глазго пошёл вперёд и остановился на самой границе перламутра. Микадо сказал ему:

– Чем ближе, тем расплывчатей границы. Если уже видишь частицы, из которых состоит плёнка, то дальше уже идти не стоит.

– Благодарю, – сказал Глазго вежливейшей интонацией, какую я от него никогда не слышал. – Это честь для меня открывать дверь для нашей исследовательской экспедиции, особенно под предводительством замечательного гения – профессора Коробкина.

Да что с ним? Мыслеколб обпился или издевается…