И опять мы в небе

В вагоне с Верой Попов и Почекин. Попов ее двоюродный брат. Если бы не он, она не скоро стала бы воздухоплавателем. Сергей рано потерял отца и жил в Вериной семье. Он был старше ее на три года и уже работал. А по воскресеньям куда-то исчезал. Однажды на дотошные Верины приставания тихонько признался:

– Летаю.

Она так и ахнула.

В первое же воскресенье он ее взял с собой.

Посреди двора газового завода, куда они пришли, лежала груда материи. К ней присоединили шланг. Груда зашевелилась, стала пузыриться, приподниматься, складки на ней расправились, и на глазах стал надуваться шар. Скоро он поднялся выше заводской крыши. Книзу суженный, он походил на гигантскую каплю. Под ним была подвешена на стропах корзина из ивовых прутьев.

Распоряжался всем высокий, сутуловатый человек с немного заостренными чертами смуглого лица. В ухе – серьга. Как атаман-разбойник, подумала Вера. Но светлые его глаза были самыми мирными. Фамилия у него была странная – Мейснер, а имя совсем обычное – Иван Иваныч.

Рядом с ним Сергей выглядел более крепким, широким в плечах. Мягкие черты лица, полные губы подчеркивали его добродушный характер (правда, Вере хорошо были известны и его упорство, когда чего-то добивался, и даже взрывчатость). Но сейчас сдвинутые напряженно брови все равно не придавали лицу строгости.

Мейснер первым влез в корзину. Еще раз осмотрел аэростат. Застегнул шлем, комбинезон и, когда в корзину влез Сергей, скомандовал:

– Валяйте, братцы!

Крепления отпустили, и аэростат рванулся вверх.

– Скажи маме, вернусь не скоро! – крикнул Сергей.

Вера ошеломленно смотрела, как удалялся аэростат. И тут же твердо решила, что будет летать.

Заметив, с какой заинтересованостью и даже завистью провожает она Сергея в полеты, Мейснер как-то сказал ей:

– На Большой Спасской, в церквушке, тут недалеко, на «букашке» доедешь, открывается Воздухоплавательная школа общества Осоавиахим.

– А девочек туда берут? – сразу навострилась Вера.

– Попробуй.

…Среди всех толпившихся в ожидании ответа у дверей комнаты, где заседала приемная комиссия, Веру особенно привлекла высокая худенькая девушка с серьезным взглядом карих глаз. В ее молчаливой сдержанности чувствовалось такое же, как у нее самой, неодолимое волнение, и в то же время было в ней какое-то дающее уверенность спокойствие, какого самой Вере, как ей казалось, не хватало.

Люде же как раз пришлись тогда по душе Верины свобода и легкость, с какими ориентировалась она во всем, ее решительность и открытость ко всем, кто рядом.

Домой после всех треволнений этого дня они пошли вместе.

– Тебя кто надоумил пойти в эту школу? – поинтересовалась Люда.

– Мейснер, – обрадованно откликнулась Вера. – Он летает на воздушном шаре. Он друг моего брата Сергея.

– И меня Мейснер, – страшно удивилась Люда. – Он муж моей старшей сестры Валентины.

Обе рассмеялись. Круг знакомых замкнулся. Они сразу подружились. Оказалось – навсегда.

Наконец-то они в деле. После всего, что довелось увидеть по дороге к фронту, хотелось воевать лучше, «не щадя живота», как говорили в старину.

Машина с лебедкой в глубоком овраге. Крутится барабан, то сдавая, то выбирая трос привязного аэростата. В корзине – там, в вышине, – двое: командир аэростата Вера Демина и капитан-артиллерист. По нескольку раз в день поднимаются они для наблюдения за противником и корректировки огня нашей артиллерии.

Раньше Вера не представляла себе, какая это акробатика – быть на привязи. Ей доводилось много летать на самых разных аэростатах, даже на «игрушечных» шарах-лилипутах, сидя на дощечке, как на качелях, ничем не огражденной – на ужас всем, кто смотрел с земли. Но это – в свободном полете. А здесь!..

Когда в первый раз поднялись на восемьсот метров, сразу попали в страшную трепку. Ветер рвал аэростат, гнал дальше, а трос не пускал. Ивовую корзину с ними вместе швыряло из стороны в сторону, кренило, вскидывало вверх и тут же бросало вниз, как в пропасть. Не заметила, как вцепилась в борт обеими руками. Глянула на капитана и вспыхнула от стыда. Она-то воздухоплаватель, а он впервые в воздухе. Побледнел до синевы, невмоготу ему, но ни за что не держится – нечем и некогда. Смотрит в бинокль, в другой руке прибор для корректировки, на коленях планшет с картой, а тут еще телефонная трубка. Чем помочь?..

– Держись за строп.

Сама схватила трубку.

– Говори координаты.

Как он нашел противника при неистовой пляске корзины?! Но нашел. Крикнул:

– Есть цель.

И стал называть координаты. А она передавать в трубку. Кричит и чувствует, как сжало голос, должно быть, от волнения. Снизу ей в ответ:

– Кто там пищит, у вас что, детский сад? – и дальше, не выбирая выражений.

Разозлившись, гаркнула как надо, почти по-мужски:

– Прицел сто сорок!

Поняли. Орудие ударило. Эх, недолет! Передала поправку. Перелет. На третий – в самый раз.

Капитан выхватил трубку.

– Цель накрыта! Беглый огонь из всех орудий!

У него даже краска к лицу прилила. Сунул Вере бинокль.

– Смотри, товарищ командир, такое надо видеть!

Бинокль у капитана сильный, но Вера никак не могла найти. А потом поймала: там, далеко, вспыхивают дымки и летят вверх колесами, кутаясь в поднятую разрывами снарядов пыль, вражеские машины, бронетранспортеры, минометы, пушки…

– Вижу за холмом вспышки орудийных стволов. Прошу огня. К корректировке готов, – передал капитан.

А по аэростату уже била фашистская батарея осколочным. Им, конечно, было понятно, для чего он здесь. Снаряды сначала рвались далеко, а потом – совсем рядом, осколки с визгом резали воздух. Хотелось сжаться в комочек, стать с воробышка. На земле можно где-то укрыться, в траншее, в канаве… Они болтались на виду, будто дразнили: вот мы, открыты со всех сторон!.. Но спускаться рано. Надо маневрировать. Вера отдала команду на лебедку:

– Дать высоту.

Взлетели. И опять вниз. Парни на машине с лебедкой старались вывести их из-под огня. Но фашисты вновь нащупали, стали бить по оврагу фугасными, стараясь уничтожить лебедку.

Взрывная волна швырнула хуже ветра. Земля дыбом встала.

…Все время жаркие дни. Боевые подъемы. Разведка. Вера уже свободно читала землю, как военную карту по еле заметным оттенкам на ней.

Почти у горизонта, километрах в пятнадцати разглядела темнеющую полоску на желтом поле. Пригляделась: танки, даже сосчитать смогла – шестнадцать. Отыскала мост, солнце било сбоку, и от него ложилась четкая тень. Когда передали координаты и ударила наша батарея, вместе с осевшим дымом и обломками исчезла и эта тень. Крутые изгибы окопов прослеживались по освещенным и теневым их сторонам и зубчикам траверсов. Не по себе стало, глядя на них. Это были наши окопы, их оставили три дня назад. Теперь в них враг.

Ударила где-то пушка – и сразу бинокль в ту сторону. На высоте все звуки земли слышны хорошо. Когда же тихо, что, правда, редко бывает, короткие автоматные очереди все время откуда-нибудь доносятся, даже забавно слышать, как внизу Почекин распекает нерадивого, кто-то отдает команду, кто-то крикнет: «Кухня приехала!» Вот только запахи кухни наверх не долетают. Там лишь запах тротила от рвущихся вблизи снарядов, но его лучше бы не знать.