Изладив, наконец, коитус и обзаведясь прострацией, рассмотрел зуд спины – комары попользовались. Виталий сел, почесал очаги, пустился разглядывать Катю. Ладное, обработанное пронырливым лучом солнца и затейливыми тенями тело – лакомство неучтенного (вороватого?) взора. Затушевывался начинающийся жирок, гладкий живот нежно и распахнуто мерцал. Вдруг вспомнил, что недавно Катя его в женском заподозрила. Тогда грозно ответить упустил, а теперь возмутился:
– Ты говорила, женское во мне есть. Ну-ка, по буквам!
– Инстинкт хищника.
Виталий помолчал, хотел умное изобрести, но передумал:
– Слушай, вот ты смелая, дерзкая. Это от ущербности. У нас на зоне немой был – злой, собака.
Катя тоже села, наготы своей она не стеснялась (знает, дрянюшка, что лепо выглядит, подумал Виталий – мужички внушили), затеяла прибирать волосы:
– Какая разница отчего. У тебя натура мамина, так что теперь, ломать ее?
Сволочь, ласково подумал Виталий, и зачем-то набрался весельем:
– Нет, верно – ты злая. Я тебя, пожалуй, полюблю… – Виталий поглаживал спину Кати, имел шикарное самочувствие. – Ты почему про жену мою никогда не спрашиваешь? Вообще о семье?
– Тебе это надо?
– Слава богу, хоть один вопрос задала. Я думал, у тебя только ответы.
Катя опала, прижалась к Виталию, позвоночник стала гладить.
– А ведь я позже поинтересуюсь, ты расскажешь? – кошачьим получился голос. Им же было спрошено: – Тебе со мной понравилось?
– Как с родными повидался, – последовал умиротворенный ответ. И все-таки она баба, хозяйственно и пригоже подумал Виталий.
Гуляли. Было благостно вести Катю – собственнически повисла на локте, пальцы ее играли, то ослабевая и прилежно тепля кожу мужчины, то резко, но опрятно напрягаясь. И сам Виталий соответствующе либо примораживал, либо делал резвее поступь. Резонно журчала водица, путаясь в мелком, каменистом и задорном русле. Солнце было перпендикулярное, и ели располагались ответственно и зелено. Было удобно поминутно поворачивать голову к Кате, шла сбоку-сзади, смотреть в ее лицо и улыбаться.
– Такое мнение тебе выражу, я – рыбак, и на подобных речках берут пескаря. Рыба не ахти на вид, но на вкус баска… Вот ведь рыбалка. Глупость, казалось бы, и рыба-то не впрок, а азарт существует. Природа человеческая – да? Ну-ка съязви что-либо на этот счет, не дура.
– Я рыбачила, понимаю. И люблю… Веришь ли, когда зрячей жила, многого не делала. А потом довелось – рыбалка, к примеру. Тоже каверзы пути.
– Все-таки член-то живым видела?
– Ну тебя, – стыдливо потормошила двумя руками Виталия, и это очутилось таким живым и отличным, что он обнял Катю, носом в щеку сунулся.
Оказалось приятным рассказывать разные глупости. Зачем-то стал докладывать, как совратил давно на этом месте девчонку. Закончилось рандеву так:
– Тебе когда в Саратов уезжать?
– Скоро, неделя еще.
Виталий подумал, что вовремя затеял приставать, и сообщил:
– Я так понимаю, можешь и остаться, английским, допустим, руководить.
– Могу, если тебе надо.
– Ну а чего нет, удобно.
– Ты, выходит, подумай тщательно, потом скажешь…
Домой Виталий ехал пусто. Солнце, редко изловчившись, ныряло в правое боковое зеркало и тащило к себе взгляд. Шуршал асфальт… Еще. Обнаружил в кармане конфету – привез Кате дорогих развесных под шампанское (коробки терпеть не мог) и сунул несколько для нее в карман, когда гуляли. Развернул и съел…
Вечером следующего числа забавлялся с Варюшкой. Существо лазало по отцу, ковырялось в нем – это очень нравилось, и девочка, надо думать, чувствовала. Мельтешила Валентина, зудела относительно соседа:
– Козлина очкастая! – Валентина упирала руку в объемистый зад, голос наделяла гнусью: – Вайдосит: вы, милостивая сударыня, найдите, наконец, уважение к сожителям. Сколько можно пробираться в квартиру сплющиваясь! (Валька надысь приобрела новый кухонный гарнитур, а старый попросту выкинула на площадку) С-сучара прокисшая, я ему покажу милость.
– Подожги ему дверь, скажешь, я разрешил.
– Так она металлическая. Слушай, трахни его бабу…
Варьку Виталий обожал чуть не буквально. Любое ее желание было закон. Он и домашним внушил, чтоб девочку не ограничивали. Говорил откровенно: «Пусть будет стервой, так и нужно. А судьбу я обеспечу». Примечательно, что сына воспитывал противоположно.
Внезапно отлепил дочь, вышел на кухню и стал нажимать кнопки телефона.
– Володя, ты? – сказал на голос в трубке (это был Егорыч, коммерсант из того вечера в ресторане). – Как ваше скрупулезное ничего?.. – И после дежурных фраз: – Помнишь Катю Слепцову со мной?.. Ну да, да. Ты серьезно говорил о интересе к ней?.. Короче так, если что – я за тобой ее оставляю.
Нынче вечер Виталий провел дома – такое случалось редко. Валентина приготовила едкий ужин. Выпили, ночью она разогналась, и супруг хорошенько благоверную прогрел.
В этот раз день тускловатый. Тучки беремененькие, но опростаться не спешащие. И шибкий, настоянный на волглости запах елей. Виталий и Кэт идут по изнуренной тропинке, и рваный шелест хвои заигрывает с голосом мужчины:
– …Да таких и не надо мордовать. Покажи человеку, что у него есть шанс, и он потянется. Но не всегда это просто… Проще всего с дураком. Этот не знает, что ему нужно. В репу дал пару раз и поймет чего не нужно. А поскольку не знает что нужно, он твой… Самый сложный тот, кто слаб – от слабости люди большие глупости делают, а глупость непредсказуема…
– А сильный? – Катя слушала, лицо к Виталию стремила, держалась за локоть цепко обеими руками.
– А кто такой сильный? Слабых повидал, но сильных… Есть комли, упрямые как несчастье, так ломали их что сирень, потому как весело… Понимаешь, авторитет наживается не силой духа, либо беспредельством. Как раз не так. Соблюдай порядки, а остальное – удача. Ведь на разных зонах и порядки разные. Попадешь в дерзкое молотилово, ведешь себя по понятиям, авторитет сам придет. Коронуют подчас полных уродов. Удача… Почему среди воров чернота в основном? Они с детства по понятиям растут. Этим и сплочены.
Добавил в полифонию запахов терпкий смачок сигареты.
– Есть такой вор, Зима. Рысь – на российском общаке сидит. Он меня знает, я в эту кухню строгие лавэ посылаю… Вышел у меня с одним дядей конфликт по хохольским делам, дескать, я на его поляну сунулся. Вообще-то как раз наоборот было, да не в том суть. Я в Москву Зиме звоню: что, мол, не так сделал? Если накосячил, убивайте, если нет, я не банщик из Фрязино. Приезжай, кричит. Еду один, денег с собой бурдюк. Встречают люди, к Зиме везут. Сидит из себя сам. Ты, говорит, на Украине чешешь по пыли, есть недоумение… Открываю гаман. Словами разговариваю: давай в фас, Зима, Катугин столько несет?.. И все. Делай вещи, сказали мне. Потом узнаю – фарт. Катугин на других делах заборзел, и вообще я к Зиме в голодную минуту сунулся… Жил потом, как кот Матроскин. Меня даже смотрящим в Якутию по алмазам хотели пихнуть. Отказался, там долго не живут – очень красивые они, алмазы… А теперь Зиму раскороновали, плетеные дела, и я посыпался.
– Жалеешь?
Виталий пожал плечами, посмотрел на Катю:
– С одной стороны, у меня столько в жизни случалось, что жалеть о чем-то просто неприлично. С другой, у меня в жизни столько НЕ случалось, что жалеть о чем-то совсем неприлично.
Звенела в запятнанном небе дюжеголосая птица.
– Ты убивал?
– Как сказать… вернее, сказать не будем. Лучше спроси, как с женой тем-этим занимаюсь.
– Страшно, наверное, убивать.
Виталий улыбнулся: