Однажды, движимый похмельным зудом посетил знакомую, сведущую девицу. Та, в компании с подругой в итоге возбудилась, достали приспособления и устроили сексуальный шабаш. Румянцева, смятого физической активностью дам и буйством воображения, больно поимели фаллоимитатором.
Он предчувствовал, должно воздастся, но к тому, что это произойдет так сокрушительно, оказался не готов.
Вообще говоря, товарищ не помышлял о поприще бизнесмена, тем более такой результативности. Причина была проста, в отрочестве резко проявились способности к музыке и, главное, великая к ней тяга. Лет в тринадцать, случайно заполучив в дом гитару, без тренинга овладел пресловутыми тремя аккордами. К пятнадцати среди сверстников считался самым музыкальным.
– Слушая тебя, Румянцев, – говаривала учительница по химии (речь шла о самодеятельных концертах), – я вспоминаю Робертино Лоретти.
Он поздно начал, вот, вероятно, что стало причиной отсутствия явной целеустремленности – вместе с общим недоверием к себе, это не пускало Андрея ставить конкретные задачи. В пятнадцать лет взялся за самоучитель по гитаре со смутными мыслями о фундаменте. В пору окончания школы было ясно, для профессионального музицирования пробелы слишком громоздки.
– Андрюша, ты гуманитарий, я вижу, – безапелляционно говорила мама. – Твоя стезя – университет.
Она чаяла видеть его историком.
– Тренькать в кабаках? Подачки собирать? Не знаю, – делал косвенные умозаключения отец.
– Главное – в армию не идти. Можно в горный институт, туда чуть не с двойками поступают. А нет, так на трояки (триста тридцать третий оборонный завод, откуда в армию не забирали), – утверждали друзья.
Пробовал, тем не менее, Андрей поступить в музыкальное училище, но заведомо уготовил неудачу. Заявил он себя не на вокал, что представлялось естественным, а по части гитары, и когда на первом же экзамене в нем засомневались, не стал искать иные пути, попросту забрал документы.
В политехнический институт поступил непринужденно, но и без удовлетворения. На третьем курсе без весомых оснований женился. Через полгода в том же угаре безрассудства, даже с некоторой забубенностью, разошелся. Наиболее видимый след за годы учебы оставили стройотряды, точнее, производное их, концертные бригады. Атмосфера бесшабашности, приподнятости, успеха, легкого заработка наконец удобно умещалась в натуре Румянцева и даже выявляла признаки характера. Кондовая безалаберность, снисходительность к получению знаний вообще и профессии в частности к моменту окончания вуза предоставили картину полной растерянности перед будущим.
– Андрей, – восклицала мама, массируя кончиками пальцев виски, – ты становишься полным ничем.
– Пора брать себя в руки, юноша, – сооружал строгое лицо отец. Такое обращение показывало крайнюю фазу озабоченности.
В НИИ Румянцев пошел работать по причине нежелания командовать кем-либо и непреодолимого неприятия понятия «рабочая дисциплина». Надо признать, поначалу его даже захватило. Ученая степень была тогда еще престижной штукой, разговоры в этой теме составляли неотъемлемую часть работы, и Андрей с удивлением заметил, что нередко и сосредоточенно помышляет о диссертации.
Не исчезли музыкальные занятия. Слава о парне доползла и до работы, ему, выражаясь фигурально, вменили возможность сварганить небольшую компанию для праздничных процедур. Случалось музицировать и старым составом. Собирал, кого получалось, один из давних приятелей Андрея, если выпадал хороший заработок на богатых свадьбах или иных мероприятиях. Поплавал раз с агитбригадой по Енисею.
***
Странности начались года через три после начала трудовой деятельности. Прежде всего Андрей при всем богатстве выбора женился на невзрачной на невнимательный взгляд девице в затемненных очках с развитой грудью и необычной манерой разговаривать. В первые же минуты знакомства она заронила подозрение о некоторой деланности, ответив на предложение назвать имя так:
– Вы меня Лескиной зовите. Это фамилия. Имя-то Светлана. Я – светлая, хоть это не внешне. – Действительно, она была естественная брюнетка и само лицо казалось смуглым. – Это хорошо, когда что-либо не совпадает… И я вас буду звать Румянцевым. Можно? Я вас знаю.
Румянцев пустился дежурно умничать:
– И давно знаете?
– С год.
– Вы проницательная, я начал себя узнавать буквально на прошлой неделе. И вообще, меня величают Андрей, это означает мужественный и как раз не совпадает. А вам я бы посоветовал быть проще.
Она удрученно призналась:
– Не в состоянии, проще совершенно не по мне.
– Вообще вы что-нибудь принимаете?
– Подарки принимаю, – спокойно поделилась она, – я подарки люблю.
В первый вечер Андрей постарался больше не общаться. Но вскоре довелось встретиться, под шальное настроение захотелось поиздеваться, он разговорился и неожиданно к манере привык. Позже эту ее особенность стал считать непосредственностью, а еще дальше – глупостью.
Неестественность женитьбы заключалась в том, что о высоких чувствах речи не было и быть не могло. К моменту сочетания Андрей отчетливо видел, женщины существа слишком доступные, чтоб стоило на них тратиться серьезными чувствами. Особой статьей здесь явился практический вывод, что совсем прекрасный пол не охочь до высоких материй – это внутренне было Румянцеву ближе – поведение с пошлецой, а то и хамоватое гораздо эффективней.
Однажды после вечеринки, от начала знакомства прошло месяца два, Андрей проводил Светлану домой и, расставаясь, она покусилась:
– Румянцев, у меня к тебе великая просьба. Двоюродная сестра на сносях, ты все умеешь, достань импортную коляску.
– Через несколько дней позвоню, – случился ответ, – но пробуй и по другим каналам.
– Между прочим, я тоже беременна.
Спустя неделю Андрей привез ей коляску и в ходе разговора спросил:
– Чье, любопытно, произведение в тебе содержится?
Светлана коротко задумалась и твердо произнесла:
– Твое.
Еще через неделю Андрей позвонил и поинтересовался:
– Ну, и дальнейшие твои действия?
– Мне все равно. Как ты скажешь.
Минула еще пара месяцев и при нечастых встречах Андрей тему не муссировал. А когда спросил: «И что у тебя с внутренностями?» – Светлана бесстрастно пояснила:
– Аборт делать поздно. Буду рожать.
Надо сказать, и тогда не начал думать о женитьбе, но период совпал с длительной депрессией, которую высокопарно именовал парень «душевным кризисом». И верно, с ним нечто происходило. Зародившийся было интерес к науке в одночасье исчез – притом обозначилась тема кандидатской диссертации и он поступил в заочную аспирантуру.
По утрам просыпался с предчувствием вынужденного попадания в серый и долгий день. Все реже встречался с женщинами, друзьями, вечерами лениво слонялся по комнате, либо без понимания глазел в телевизор. Случалось, подходил к гитаре и, перебрав бессмысленные звуки, неделикатно ставил инструмент на место.
Когда Светлана была уже на седьмом месяце, Андрей привел ее в загс. Даже не раздеваясь поставили подписи (за свидетелей расписались работники заведения) и, по-деловому пожав друг другу руки, удалились. Вечером Светлана выпила немного шампанского, Андрей один бутылку коньяка.
Однажды, сыну набралось полгода, из-за совершеннейшего пустяка Андрей повздорил с начальником лаборатории. После глупых препирательств наш герой твердо заявил:
– Или я поступаю по-своему, или пишу заявление об уходе.
– Пиши, – коротко бросил тот.
Если с женитьбой Андрей так и не понял, что произошло, то уход с работы обнаружил самому неведомые черты. Никаких сожалений не случилось, но спала хандра. Дело происходило весной, Андрей полюбил гулять с коляской, наблюдать за озабоченными прохожими и слушать деловитое щебетание птиц. Внезапно под вкрадчивое прикосновение мягкого и терпкого ветерка в голове начинали роиться звуки и образы. Однажды наполненный неведомой и пряной силой взял гитару и сложил нестерпимо волнующий мотив. Тут же накатал слова и целый день потом находился в тумане хмельного восторга. На другой день возбуждение сошло, мотив песенки показался вроде бы слизанным, слова несколько корявыми, однако даже воспоминание о процессе сочинения заставляло биться сердце тревожно.
За месяц Румянцев сляпал песен десять и хоть видел, появляются повторяющиеся фразы в музыке, а слова вообще однотипные, ему казалось, что две-три песни получились. Особенно легко возникали мелодии, их он составлял мгновенно. Много сложней выпадало на тексты, здесь бился другой раз по три-четыре дня.
Но главная проблема, конечно, состояла в неудобстве перед окружающими. Жили у родителей, и Андрею, молодому, крепкому мужчине, было совестно заниматься подобными пустяками на глазах у стариков, без того глядящих на него, бездельника, с укором, да и у жены, хоть кроткой, но, очевидно, неудачливой. Между тем нужно было существовать. Отсюда, пожалуй, можно начать отсчет новой, никем не предсказанной и непредвиденной самим жизни.