Граф Таррагона

– Девица, девица, девица… – он снова подмигнул ему, – вперед и копье наперевес!..

– Ладно, – Филипп понял, что товарищ его не угомонится, – только замолчи, умоляю…

Матье мигом успокоился, правда, снова подмигнул ему и сказал:

– С десяти вечера до двух ночи… – он понял, что сейчас уж точно схлопочет от Филиппа подзатыльник, раскрыл дверь комнаты и, покидая ее, прямо на пороге повторил. – С десяти до двух, не забудь!..

– Ух, я тебя!.. – де Леви подыграл ему, вскакивая с постели и устремляясь за де Бомоном.

Матье выскочил из комнаты в коридор, снова развернулся и, понижая голос, повторил:

– С десяти до двух…

Филипп засмеялся, кивнул ему в ответ и закрыл дверь. Он прошелся по комнате. Слова Матье запали ему в душу. Тем не менее, он беспокоился, но не за себя, а за принцессу, которая могла, чего доброго, наделать глупостей и осложнить жизнь себе, а что будет с ним самим…

Он присел на край постели и задумался. Честь не позволяла ему переступить через чувства, но эти же самые чувства толкали его на безумства. В голове промелькнула сумасшедшая мысль – что если не упираться набегающим на него чувствам, пуститься по течению жизни, а потом придти к королю и с повинной головой, раскаяться, все рассказать и во всем сознаться. Он же, как никак, отец! Не станет же он казнить его и проклинать дочь?!

Хотя…

Тут Филипп вздрогнул. Людовик сильно изменился, причем, не в лучшую сторону. Об этом многие, знавшие его ранее, говорили, правда, тихо и полушепотом. Власть сильно меняет человека, портит и коверкает его до неузнаваемости. А сколько было примеров, когда таких же, как он, казнили за покушение на королевскую честь…

Де Леви встал и снова прошелся по комнате, подошел к окну и, высунувшись, вдохнул теплый осенний воздух, напоенный ароматами спелых яблок, росших в королевском саду. Голова немного закружилась, ему стало тепло и приятно, а в голове снова промелькнула коварная мысль, пронзившая его мозг яркой вспышкой молнии.

«Это же вариант! – громкий голос, звучавший внутри его головы, наполнил его сознание. – Тебя проклянет король! Ты станешь изгоем, на тебя всем станет наплевать! Ты сможешь уехать далеко-далеко, отсидеться, возможно, изменить свое имя и судьбу. А потом, когда все о тебе забудут и даже похоронят в своей памяти, ты сможешь исполнить клятву, данную Гильому! Лучше в душе своей знать, что ты честен, чем слышать от окружающих, но знать, что ты – бесчестен и забыл о воле покойного друга».

А Констанс? Как же она?..

Филипп почесал подбородок и улыбнулся. Не исключался вариант, что ее отец, король, смилостивится и выдаст ее замуж за него. Тогда…

– Бред и ахинея… – плюнул на пол де Леви. – Король у нас витает в облаках и думает только о своей выгоде. Я должен пойти к ней, объясниться, вымолить прощение и со спокойной совестью уехать…

Констанс медленно прогуливалась по тенистым аллеям. Шлейф ее платья был игриво наброшен на локоть, но, все-таки, соответствовал понятиям приличия и этики того времени – ножек и туфель не было видно. Она прислушивалась к шорохам, издаваемым камешками, шевелившимися под ее ножками. В руке она держала свежесрезанную розу, от ее крупного и пышного бутона шел такой упоительный аромат, что слегка кружилась голова. Настроение у Констанс было превосходным и тому были причины – Матье де Бомон, один из рыцарей и командиров королевской охраны, словно походя обмолвился ей о том, что некий предмет сегодня придет в сад для встречи с неизвестной особой. То, с каким видом это сказал Матье, можно было и не сомневаться. Его изощренная мимика, закатывание глаз и томность вздохов была притчей во языцех.

Принцесса прошла в самый отдаленный и тихий уголок сада, дорожка здесь изгибалась вдоль больших кустов дикого шиповника? посаженного, по преданию, самой Анной Киевской – ее прабабушкой. Шиповник разросся и никем не окультуренный практически полностью закрывал эту часть сада от посторонних глаз. Маленькая, но красивая и уютная беседка расположилась сразу за зарослями этого красивого растения.

Старая каменная кладка беседки местами была полностью покрыта мхом, колонны ее затянули многолетние виноградные лозы, гроздья темных и спелых ягод нависали отовсюду и наполняли беседку невероятной гаммой ароматов.

Констанс вошла внутрь и заметила большую и довольно-таки широкую каменную скамью, изготовленную грубо из здоровенного куска посеревшего от времени мрамора.

Девушка присела на краешек большой скамьи, поднесла к носу розу и вдохнула ее нежный аромат. Мысли ее были заняты Филиппом де Леви, в голове так и крутились слова ее отца, оброненные им более года назад на турнире: «Смотри, дочка, каков молодец! Чем не жених тебе…».

Она фыркнула и жеманно повела плечиком, но все-таки бросила быстрый взгляд на красивого и статного юношу, со всей учтивостью склонившего свою голову перед трибуной, на которой сидел король Франции со своим многочисленным семейством и знатнейшими сеньорами домена.

Высокий, рыжеволосый гигант показался ей обычным худородным выскочкой, но его открытый и смелый взгляд, лучистость голубых глаз сразу же привлекли внимание Констанс. Она стала следить за каждым его поединком и настолько увлеклась, что несколько раз вскакивала со скамьи и испуганно вскрикивала, когда ей казалось, что юношу могут выбить из седла соперники. Казалось, что и он почувствовал ее переживания, а ее мысли и мольбы, адресованные к Господу и Деве Марии, придавали ему дополнительные силы и служили еще одним щитом, закрывавшим его от ударов копий соперников-поединщиков.

И когда он стал выигрывать у одного за другим, когда вышиб из седла самого графа Стефана, его еще звали Этьенном, младшего брата могущественнейшего Тибо де Блуа, Констанс поняла, что сама судьба неслучайно свела его с ней. А уж когда отец, непонятно почему изобразивший больного посреди турнира, в самом его разгаре и кульминации, приказал молодому рыцарю сопроводить его до дворца, а ее, юную и дрожащую от волнения, усадил на коня рядом с де Леви, сердце Констанс покорилось неведомой доселе силе…

Она оторвалась от своих теплых и трогательных воспоминаний, услышала скрип камешков, коими были в изобилии посыпаны дорожки сада, подняла голову и увидела его…

– Добрый вечер, ваше королевское высочество… – Филипп, как мог, сдерживал свои чувства и постарался произнести слова приветствия наиболее отстраненным, холодным и вежливым тоном. Но его голос все-таки дрогнул, придав им несказанную теплоту и нежность. – Добрый вечер, Констанс…

Она улыбнулась, снова поднесла к носу розу, вдохнула ее одурманивающий запах, и медленно взмахнула своими длинными пушистыми ресницами, после чего ответила:

– Я очень рада, Филипп… – Он пошатнулся, словно от мощного удара, ее нежный голос разрушал все его защиты, лишал способности здраво мыслить и напрочь убивал все его планы наговорить всякой чуши, разругаться и, таким образом, получить возможность, пусть и призрачную, но оставить мысли о принцессе. Констанс словно почувствовала это, протянула свою нежную ручку и сказала. – Не будьте же таким невежей…. Присаживайтесь.

Филипп неуклюже, словно большой и косолапый медведь, прикоснулся губами к ее нежной и пахнущей благовониями ручке. Ее нежная и тонкая, словно пергамент, кожа была настолько восхитительна, что у него снова закружилась голова. Он буквально упал рядом с ней на скамью…

ГЛАВА IV.

Сантандер. Еврей Исаак.

4 ноября 1128г. Сантандер. Северная Испания. Порт.

– Филипп, проснитесь! – де Леви очнулся, открыл глаза, зевнул и увидел перед собой встревоженное лицо Робера. – Мы возле входа в порт Сантандера! Видите, вон на горе стоит большой монастырь, обнесенный стеной и защищающий городок! – Он посмотрел по направлению руки Робера и рассмотрел сквозь разлетающийся утренний туман массивное укрепление, над башнями и колокольнями которого виднелись огромные кресты.

– Я, что, здесь прямо и заснул?.. – зевая, спросил он у нормандца.

– Ага… – улыбаясь, кивнул тот. – Вчера мы с вами малость перебрали, вот вы и задремали на палубе… – он восхищенно покачал головой. – Отдаю должное вашему здоровью. В такую мерзкую погоду вы можете спокойно спать на открытом воздухе, едва прикрывшись походным плащом…

– Так он меховой… – пожал плечами Филипп. – Тепло…

– Да уж… – опять восхитился нормандец. – Прямо как паладины Карла Великого…

– Спасибо за сравнение… – де Леви встал, сбросил с себя плащ, потянулся, расправляя затекшие конечности, похрустел суставами и позвонками, подошел к бортику нефа и посмотрел в сторону берега. Неф медленно входил в большую и удобную гавань Сантандера, опустив почти все паруса, кроме бушпритного. – Говорят, что прямо здесь и вербуют…

– Кто? Кого вербуют?.. – переспросил Робер.

Филипп посмотрел на него, похлопал по плечу и ответил:

– Приезжие зазывалы вербуют здесь крестоносцев и воинов. Предлагая им горы золотые и спасение души! – с плохо скрываемой язвительностью ответил Филипп. – Тут ты увидишь море флагов, гербов и щитов. Смотри, не растеряйся… – он сделался серьезным. – Сначала нам надо будет купить лошадей и всю необходимую амуницию, нанять оруженосцев, конюхов, стрелков, а уж потом решать, к кому и зачем ехать. Понял?..

– Понял, – Робер мигом сделался серым. Его лицо погрустнело и вытянулось.

Филипп заметил эту разительную перемену настроения в своем товарище, взял его за руку и тихо сказал:

– Я все понял, не переживай. Потом отдашь…

Робер покраснел, надул щеки. Он был хотя и бедный, но благородный и гордый:

– Нет! – потом, правда, смягчился и добавил. – Как же я отдам тебе, ты и так всю дорогу заботился обо мне…

– С первой добычи и отдашь… – попытался успокоить его Филипп. – Места здесь, поговаривают, богатые, мусульмане все в золоте и каменьях, да на бабах их золота столько, что свет не видывал!..

– Господи! Да о чем ты говоришь?! – снова возмутился нормандец. – Грабить женщин?! Мы же воины Христовы, а не мародеры и грабители!..

– Ой-ой-ой! – де Леви закатил глаза к небу. – Какой идеализм, какое благородство! А на что наши франкские рыцари построили себе замки в Палестине?! На Божью благодать?! На милостыню?! Нет, Брат! Они преспокойно грабили мусульман, отрубали им пальцы, чтобы снять драгоценные перстни, вспарывали им животы, чтобы отыскать проглоченные сокровища! Война, мой наивный нормандский друг, пусть и религиозная, но все-таки война. А на ней, не обессудь, будет и кровь, и мародерство, и прочие милые спутники жизни во вражеской стране…

Робер буквально упал на стул, на котором до этого спал Филипп.