Комбик

Далее ритуал продолжался уже в направлении исполнения нетленных заповедей Дмитрия Ивановича Менделеева, завещавшего нам пить только сорокоградусные напитки, если, как в моем случае, никак нельзя отказаться. Козлов брал со стола стеклянный маленький графинчик, по иронии судьбы едва ли наполовину наполненный дефицитной в данной каюте простой водой, и опять первому протягивал его мне. Стремясь не подвести великого химика, не осрамиться перед старпомом и не сотворить ужасной бормотухи градусов на тридцать, я на глаз плескал в стакан воду… То, что происходило дальше, нужно было снимать на замедленную камеру: в один и тот же момент я должен был передать старпому остатки воды в графине и плотно накрыть свой стакан освободившейся потной ладошкой…

Зачем? Этот вопрос никогда меня не волновал! Потому что ответ на него по сравнению с предстоящим потреблением получившегося напитка был несущественным и мелким, он попросту растворялся без остатка. Говорили, что тот же самый Менделеев завещал пуще смерти опасаться изобарической реакции, при которой давление сохраняется, а температура растет, порождая невиданное по противности пойло… Совсем, мол, другое дело – реакция изотермическая, при которой под ладошкой напиток сохраняет с трудом накопленную в бачке прохладу за счет увеличения давления в стакане. Не знаю, может, и так, но руку от стакана не отбрасывало, а напиток вкус мохито не приобретал!

Тем временем Козлов поступал так же, и с серьезным видом в полной тишине мы некоторое время стояли с прижатыми к стаканам ладонями, глядя на портрет Павла Степановича Нахимова, вечно висевший в каюте старпома. Что бы сделали нормальные мужики, ну, не подводники, наверное, во всем мире? Конечно, чокнулись бы и выпили! Но ритуал происходил на плавбазе подводных лодок «Василий Вересовой» в каюте старпома. А это означало лишь то, что и чокаться здесь надо поподводному.

Сначала отбить чечетку по боковой поверхности стакана снизу вверх ногтями правой руки (что символизировало «чтобы количество погружений»), а потом сильно щелкнуть большим пальцем по дну стакана (что символизировало «равнялось количеству всплытий»). Этим как бы ставилась логическая точка во всем ритуале. Козлов, несмотря на свой высокий пост и звание, демократично повторил все точь-в-точь. Ритуал подошел к концу, оставалось лишь быстро, не позерствуя, выпить, затем не торопясь выдохнуть и выйти из каюты в полном молчании. И Боже вас упаси в этот момент крякнуть, понюхать рукав или сказать «спасибо»… Больше вас не пригласят никогда. Это неприлично!

В этот раз всем своим видом Николай Матвеевич показывал, что ритуал ритуалом, но, мол, у него есть еще что сказать… И действительно, после традиционных завершающих па он не открыл, как всегда, дверь своей каюты, а полез в рундук – подобие платяного шкафа под койкой, откуда достал и протянул мне большущую двухлитровую прямоугольную «шильницу» из нержавеющей стали с большой завинчивающейся крышкой. Она была тяжелой и побулькивала… Поймав мой изумленно-вопросительный взгляд, старпом, почти смущаясь, чего за ним раньше никогда не водилось, скромно сказал:

– Витя, вы за машиной едете! Вам пригодится…

Весь ужин я прижимал к себе чудо-флягу с двумя литрами спирта-ректификата, поглаживал ее и все боялся поверить неожиданно свалившемуся подарку, которому было суждено сыграть особую роль в дальнейших событиях…

А уже через несколько часов я вышел на пирс, где пришвартовалась «Мария Ермолова», чтобы увезти меня за автомобилем из «резерва» 11-й флотилии подводных лодок в неведомый Военторг.

Тот, кто никогда не ступал ногой на трап белоснежного круизного лайнера с прогнившего и покосившегося причала оторванной от Большой Земли военно-морской базы, не в состоянии понять чувств обычного подводника. Наверное, они сродни ощущениям альпиниста, которого снимают с Джомолунгмы на вертолете, космонавта, пересаживающегося из капсулы в кабриолет, или шахтера, поднявшегося из забоя в ресторан «Седьмое небо» на Останкинской телевышке. Ночь и день, белое и черное, вода и пламя! Всего несколько ступеней и…

Другая жизнь ударяла по широко раскрытым глазам, врывалась в уши доброжелательными тихими приветствиями стюардесс в соблазнительно топорщившихся на всех местах униформах, щекотала нос доносившимися отовсюду запахами вчерашних пирушек… Трудно сказать, в какое состояние при этом впадал рядовой военмор. Восхищенного восторга или ощущения приближающегося приятного приключения, отчаянной тоски по прошедшим в море годам или яркой вспышки в мозгу

«Ну и повезло же мне с местом службы!»

К категории пессимистов меня угораздило примкнуть всего пару раз из нескольких десятков круизов Мурманск-Гремиха или обратно. Во всех остальных случаях стойкий оптимизм, если даже не эйфория, охватывали меня на все время пребывания на борту этого замечательного лайнера. Как и все блестящее, он был построен капиталистами, видимо, для капиталистов же, но, по иронии судьбы, эксплуатацию проходил за Полярным кругом на радость советским подводникам и членам их семей.

Любимая маленькая, но зато одиночная каюта радостно приютилась в лабиринте коридоров на средней палубе.

Каждый знал, что имело полный смысл всегда и при самой малейшей возможности, брать именно одиночную «камеру», как в шутку называли эту каюту. Но некоторых губила бережливость или попутчики… Ни того, ни другого у меня, к счастью, не было. Да и разница ее стоимости с «двушкой» была не столь значительной, а преимуществ, для холостого офицера, – уйма! Главным из них, конечно, было то, что повстречай он на теплоходе свою нежданную любовь или, скажем, судьбу, то там можно было неторопливо и уютно поговорить с ней о флоре и фауне Кольского полуострова, не спрашивая ни у кого на это согласия и не обременяя соседа эмоциональной беседой.

Любимым занятием, сразу же, как только я переступал порог каюты, у меня было принятие душа. Даже неудобно вспоминать, как тяжело давалась нам эта процедура в Гремихе, причем и в береговых, и в корабельных условиях… На плавбазе это решалось либо за «шило», в обмен на которое местные механики запускали в контур горячую воду и открывали под большим секретом на полчаса «святая святых» – корабельную душевую. Будто кровь свою собственную качали туда! Они ревностно следили за стрелками часов. Иногда приходилось на рейсовом автобусе ехать из Островной в Гремиху, где была поселковая баня. Правда, нужно было еще вписаться в неженский день и не в дни помывки экипажей, что было непросто…

До сих пор не могу забыть этот теплый душ в маленькой каюте теплохода, когда вода, как бы ты не плескался и не фыркал, совершенно не брызгая по сторонам из-за волшебной системы перегородок, лилась прямо на пол и тут же быстро убегала в отверстие. А еще через минуту пол каюты был сухим, а в воздухе лишь витал аромат шампуней, спреев и одеколонов… Не встретить после такого в длинных лабиринтах лайнера свою любовь или, скажем, судьбу, было маловероятно и угрожало лишь офицерам береговой службы.

Сидеть в каком-либо одном заведении лайнера у младшего комсостава подлодок было не принято. Хорошим тоном и стратегией считался медленный и последовательный обход всех работающих с момента посадки и до глубокой ночи баров и ресторанов «Машки Ермоловой», как ее здесь звали все поголовно. Бывало, что заход повторялся и, начав с бара шестой палубы, а потом, просидев остаток вечера за столиком ресторана главной палубы, ночь мы коротали в том же самом «стартовом» баре. Напитки на борту лайнера были на удивление недорогими, а в меню были блюда из оленины, семги и миног, которые могли бы конкурировать с любой столичной кухней.

В этот раз, не начавшись, ужин прервался в первом же баре с бокала шампанского и бутерброда из мяса северного оленя. Сидевшая рядом молодая красивая женщина оказалась медсестрой из нашего госпиталя. У нас было много общих знакомых, и мы почти до самой швартовки в Мурманске проболтали в моей каюте о людях и диагнозах. На причал по трапу мы сошли отдельно…